– А ну отойди от него! Что ты творишь, уродец, ему же больно! – завизжала я.
Ладони обожгло болью, и это разозлило меня еще больше. Я попыталась подняться, но ноги не слушались, а еще почему-то опухла губа.
– Да что ж ты творишь! – зашипел вдруг Рион, схватив меня за локоть, – Лицом прямо об камень, дурная… Да не дергайся!.. Боги, сколько крови… Где лекарь?!
– Тиша… – просипел Икел, все еще придавленный к земле и взглянул на меня каким-то совсем ему не характерным грустным взглядом.
По-настоящему грустным, а не как когда он на жалость давит. Мне показалось, что я сейчас взорвусь от бешенства.
– Отпусти моего Икела! – продолжила негодовать я, зачем-то вырываясь, – Я тебе глаза выковыряю! Ты зачем его бьешь?!
– А он меня зачем? Глупые детишки, – вздохнул мужчина и таки выпустил Икела из захвата.
Я с всхлипом кинулась к нему. Но опять запуталась в подоле! Икел успел раскинуть руки, принимая меня в объятия, чтобы я снова не упала, но с другой стороны за шкирку меня уже держал Рион.
– Какая сцена! – раздался вдруг низкий, глубокий, но все равно противный голос.
Я заскрипела зубами, пряча лицо Икела в своей груди, чтобы он даже лица этой дряни не видел. И вдруг заметила, что на белую макушку лебедя капают красные капли, расплываясь разводами по мокрым волосам. Капало у меня из носа. Лицом я стукнулась от души.
– Чего тебе?! – рявкнула я, не в состоянии даже притвориться вежливой, – Пошла прочь! Не видишь, тут семейные разборки?
– Вижу только грустное будущее нашей страны, раз лучшие умы выбирают себе в спутниц жизни неотесанных потаскушек.
– Госпожа Грэкаль, – одернул ее Рион, вдруг становясь серьезным.
– Прошу прощения, – улыбнулась Атэ, – Но вы ведь не будете отрицать, что видели все мы? Эта девчонка, связанная узами брака с господином Австером, прямо при всех бесстыже жалось к постороннему мужчине. Как же мне ее называть?
Икел как-то устало вздохнул и попытался выпутаться из моих объятий, но я только крепче прижала его к себе, продолжая прожигать Атэ взглядом. И я видела, как ей это нравится. Как ей приятно, что я в бешенстве, а она сама стоит тут вся такая прекрасная и невозмутимая!
Это была не зависть, нет. Но захлестнуло меня так же основательно, а может даже и еще больше. В голове было пусто, но ощущала я себя так, будто вот-вот взорвусь. Из-за этой твари я тут днями напролет места себе не нахожу, а она мне в лицо такое вот заявляет? Что я неотесанная потаскушка? А она тогда кто? Отесанная потаскушка?! Потому что если нет, то я не понимаю, какого черта ей нужно от моей пары!
– Сиди молча и не мешай мне, – сказала я Икелу.
Я встала, откидывая чью-ту руку, пытающуюся мне помочь и развернулась.
– Решили убежать, госпожа Австер? – усмехнулась Атэ, – Ну простите, я вовсе не хотела вас обидеть! Просто говорю, что вижу.
Я встала на скамейку, чтобы достать до керосинового светильника в фонаре. Хотя ночи здесь освещали по большей части колдовские огоньки, но фонарные столбы с обычным огнем зачем-то тоже были. Полагаю, чтоб повыделываться. В смысле, для красоты!
– Вам так старательно правят репутацию… госпожа Селена вся извелась, пытаясь придумать как сделать ваш образ в обществе хоть сколько-нибудь приемлемым. Как старого друга, мне ее искренне жаль! Но все понимают, что это абсолютно бессмысленный труд, ведь у вас нет ни капли здравого смысла или хотя бы стыда…
Я вот огонь тоже люблю. Огонь – это очень серьезный аргумент в споре. Только почему-то мало кто им пользуется…
Вот и Атэ даже не подумала на мой аргумент, позволяя мне беспрепятственно подойти. Только тупо глазами хлопала, когда я вылила ей керосин на подол и, вырвав стеклянный цилиндр, уронила лампу огнем вниз.
– Что за?..
Платье вспыхнуло мгновенно, и Атэ все-таки завизжала.
– О Господи, госпожа Грэкаль, вот я неловкая, – проворчала я, толкая ее в пруд.
Не убивать же, дуру этакую.
– Ах ты дрянь! Бешеная дрянь! У тебя мозги вообще есть?! – орала она, отплевываясь.
– Нет! – мотнула головой я, – У меня ни капли здравого смысла, вы же сами сказали.
– Тебя за такое в темницу отправят, слышишь?!
Вот сейчас ни капли достоинства в ней, барахтающейся в воде и изрыгающей наконец хотя бы заслуженные проклятия, не было. Как, впрочем, и во мне. Но мне-то и не жалко выглядеть бешеной дрянью без мозгов в чьих-то глазах. Тем более, она мне что-то подобное тоже устраивала, так что теперь даже и капли стыда не испытывала.
– За что? – удивилась я, – Я же просто случайно уронила лампу! У меня руки просто тряслись от обиды из-за ваших жестоких слов.
– Все видели!..
Я обернулась на зрителей нашего дурацкого цирка. Остальные, видно, разбежались, еще когда Икел вцепился в жертву моих домогательств.
– Что-что вы там видели? Как я случайно лампу перевернула?
– Именно, – спокойно кивнул Икел, глядя только на меня.
– Я небом любовался, – пророкотал смуглый красавчик.
– А что, что-то случилось? – вскинул брови Рион.
Вау. А небо сегодня и правда красивое! Как раз для того, чтобы принимать решения.
Глава 31
– Тиша, что это было? – тихо спросил меня Икел.
Мы сидели на подоконнике в спальне и любовались ночным небом. Настроение впервые за очень долгое время – а может вообще впервые! – было абсолютно умиротворенным. Я улыбалась спокойно редким звездам, подмигивала проплывающим мимо колдовским огонькам и держала Икела за руку.
– Не знаю. Я вообще ничего не знаю, я ведь дура.
– Не дура, потому и спрашиваю, – вздохнул он, – Тебе так не нравится? Все не нравится? Поэтому ты так неспокойна? – он потянул почти жалобно, – Ну что мне сделать, чтобы ты осталась?
– Здесь или с тобой?
– Это одно и то же.
– У меня внутри прожорливая пустота, Икел.
– Я ее заполню, – пообещал он, укрывая лицо в изгибе моего плеча.
Почти детский жест, от которого я улыбнулась еще шире и сжала его руку.
Я покачала головой. Нет, не заполнишь.
– Я люблю тебя, – от признания заслезились глаза, а он повторил еще раз, – Я люблю тебя. Посмотри на меня. Мне плохо, что ты на меня не смотришь. Почему ты липла к нему, а не ко мне? Почему ты ей одежду подожгла, а не мне? Почему кто угодно, но не я? Я так плох?
Его слова отражали, как зеркало, мои собственные чувства, и от этого было так тепло. Но ответ застревал почему-то в горле.
– Ты вечно занят… – зачем-то сказала я.
Что, правда, любит?! Любит?.. Меня!
– Я все брошу, – пообещал он, целуя шею, – Побудь со мной. Я думал, что надо сейчас поднажать, чтобы потом нас ничего не отвлекало. Но, хочешь, я все и всех брошу?
– Нет, не хочу, – засмеялась я.
Что мне останется, если он все бросит? Все, что ему на самом-то деле важно?
Моей прожорливой пустоте внутри этого точно не хватит. Ей вообще ничего, видимо, не хватит.
Я не очень-то хотела сейчас говорить, потому что в моей голове огромной стаей птиц носились мысли и вопросы, которые до того только монотонно клевали меня в макушку.
Что останется от меня после смерти? Надгробная плита, про которую забудут через десятилетие? Кучка пепла, про которую и рассказать-то нечего, кроме пары дурацких историй? Скромный список моих достоинств не впечатляет даже меня. И внутри только эта прожорливая пустота, что толкает и толкает меня вперед и шепчет: заполни, заполни меня хоть чем-нибудь. Новый день, новый план, как наполнить себя хоть чем-то значимым.
Я все вспоминаю, как я сидела годами перед огромным Лесом, гуляла по самому-самому краюшку Леса, который столетиями замечает что-то в жителях приграничных городков и с неумолимой силой тянет их под свои сени, заманивает, соблазняет и крадет. Они боятся, сопротивляются, обвешиваются оберегами. Учат правила.
Деймоса однажды ночью выловили прямо в степи пограничники. Октасия будто хмелеет, стоит подойти слишком близко. Миссис Грамбл мутнеет глазами и креститься, стоит ей наткнуться взглядом на границу. И все учатся противиться этому, не поддаваться.
