– Павел, загляните ко мне, как справитесь.
– Да я – уже. Сейчас – только закрою кабинет.
Последней выходила девушка, назвавшаяся Татьяной Никольской. И обещанного «сейчас» у Павла не получилось. Она тараторила и тараторила – как из пулемета, задавала вопросы, не успевая получать ответы, и снова задавала – другие. В конце концов, Павлу все же удалось культурно «выдавить» ее из кабинета: сознательно "втискиваясь" в ее личное пространство, он заставлял ее отодвигаться от себя, пока они не достигли дверного проема и не оказались в коридоре. «С чувством такта у девочки слабовато, конечно, – попрощавшись, заключил он. Отметил в себе легкое чувство раздражения и улыбнулся, – Напориста». Замкнул дверь, вошел в соседнюю с ней, подмигнул новой, недавно взятой на работу секретарше, смутив ее, и, постучавшись, вошел в кабинет директора.
– Ну, что, Паша? Что ты решил? – с порога спросила она.
– Вероника, огромное спасибо тебе за предложение, но я не буду все-таки нарушать традицию, буду – у Славы.
4.
Отношения между Вероникой и Павлом сложились давно. А начались, когда они еще работали рекламными агентами в одном из городских каталогов. Пройдя все тернии профессии и наработав достаточную клиентуру за несколько лет, оба оказались одними из лучших по количеству заключаемых договоров. И даже в девяносто шестом, когда, казалось, все рухнет, фирма удержалась на плаву не без их участия. По-очереди лидируя, они, конечно же, подспудно конкурировали, стараясь не показывать этого. Но всевидящее начальство нет-нет да подливало масла в огонь, поощряя негласное их соревнование своими комментариями, тем самым разводя их по разные стороны невидимого барьера. Так продолжалось до тех пор, пока у Вероники не случился конфликт с одним из учредителей. На почве сексуальных притязаний. Коллеги, как всегда бывает в таких случаях, разделились во мнениях. Кто-то сочувствовал. Кто-то злорадствовал. А остальные, как водится, плевали на все то, что их не касалось напрямую.
Павел воспринял это по-своему. Как личное оскорбление. Почему? Он и сам толком не смог бы объяснить. Просто Ник Ник – Николай Николаевич был ему по-человечески неприятен, если не сказать отвратителен. Хамоватый, с огромными амбициями в адрес собственной персоны, он раздражал его, хотя по отношению к нему лично учредитель был лоялен. Может, конечно, скрывал чувства и, если бы Павел не был одним из тех, кто тянул фирму, кто его знает, как бы все выглядело. Мысль о том, что всему есть предел в этой жизни долго ждать соответствующей реализации не заставила. И в один из понедельников, единственный обязательный для посещения конторы день в неделю, после планерки в вестибюле Павел подошел к Веронике.
– Пойдем, провожу. Нам почти по пути.
– А ты что – без машины сегодня? – она посмотрела как бы сквозь него, невесело улыбнувшись, – Что это ты, Думанский… – ее взгляд сфокусировался, обнаружив удивление, – решил приударить за конкурентом? – и снова улыбка, последнее время грустная, с каким-то оттенком обреченности нарисовалась на ее лице.
– Разговор есть.
– А-а, секреты мои профессиональные выведать хочешь. Хочешь в следующем выпуске быть абсолютным лидером? Ну-ну…
– Не смешно, – Павел взял ее за локоть, сокращая дистанцию общения.
– И ты тоже… – Вероника вопросительно посмотрела на него. Во взгляде сквозила вся накопившаяся горечь последнего отрезка ее жизни. На глазах появились слезы.
«Кажется, я попал вовремя, – засомневался Павел, – Только мне истерики не хватало». Он вдруг понял, что ее мысли, на которых она сосредоточена последнее время, наконец, дошли до предела. Что его несанкционированное вторжение в личное пространство Вероники оказалось последней возможной каплей, за которой последует переход количества в иное качество. Тем более, что планерку сегодня проводил Николай Николаевич. И он успел поговорить с ней после того, как закончил.
– Вероника! Приди в себя! – одернул он ее резко, машинально стараясь предотвратить истерику и показывая при этом серьезность намерения, – У меня к тебе деловое предложение, – нарочито эмоционально выделил он предпоследнее слово.
– А-а, деловое? – с сарказмом проговорила она сквозь проступившие и еле, видимо, сдерживаемые слезы, доставая салфетку и осторожно промакивая ею под глазами, – Ну-ну, давай, реки… – она и впрямь успокоилась, и даже дежурно попыталась улыбнуться ему. Но попытка так и осталась попыткой.
– Пошли! На улице.
Они спустились по боковой, на случай пожара лестнице со второго этажа, вышли на задний двор, закрытый старым растрескавшимся асфальтом, усеянный желтой в подпалинах листвой клена, и по одной из старых, еще тоже асфальтированных по старинке дорожек направились в сторону небольшого сквера, уютного в любое время года – даже зимой. Пошли по уже окультуренной новым временем аллее сквера, выложенной серой бетонной, в кирпичик плиткой, как и там – во дворе – забросанной растопыренными пятернями кленовых листьев. Вероника молчала. Молчал и Павел, поглядывал на нее мельком, стараясь не вызвать нового негатива. Ему было жалко эту хрупкую девушку со следами глубокой печали на лице, подчеркнутой покрасневшими белками глаз и шмыгающим иногда и тоже покрасневшим носом. «Сволочь! – вдруг подумал зло, – Так девчонку достал. А, вроде, и придраться-то не к чему. Все – шито-крыто». И, словно боясь, что его кто-то остановит, выпалил:
– Я предлагаю нашим благодетелям козу сделать.
– Думанский… у тебя с головой-то все в порядке? – остановившись, Вероника удивленно посмотрела на него, – Какую козу? Ты это что, по поводу Ник Ника?
– Нет! – он словно оправдывался, – Ты все неправильно поняла. Мне плевать на него, хотя и это сыграло свою роль, – Павел посмотрел ей в глаза.
– Ну-ну? Я тебя слушаю, Думанский. Продолжай, – она на мгновение опустила ресницы, но тут же их вздернула, словно боялась, что он ее неправильно поймет.
А он вдруг замолчал, соображая, с чего начать.
– Ну, что же ты? Сказал «а», говори и «б»…
– Сколько мы с тобой уже здесь паримся? – перебил ее Павел, – Три года?
– Даже уже три с половиной, – поправила Вероника, – Ну и к чему ты это?
– Да к тому, – не стал дальше тянуть резину он, – что, может быть, нам с тобой пора бы уже подумать о том, чтобы создать свою фирму – свой каталог? Кухню-то всю мы с тобой знаем. Что еще надо?
Вероника грустно усмехнулась.
– Деньги нужны, Паша. День-ги, – обреченно констатировала она, – И время… пока все это будет согласовываться и оформляться, – и после паузы, во время которой он обдумывал, как ответить ей, добавила, – А мысль твоя мне нравиться. Такая и у меня проскакивала. Только вот я чувствовала, что не потяну одна. Тем более не уверена была, что меня кредитует какой-нибудь банк: каталогов сейчас, как собак нерезаных. Да и обращаться к кому-то в нашем серпентарии, – заметила язвительно, – боялась. Не верила, что пройдет без огласки.
– Ну и? – Павел посмотрел в глаза Веронике, – Дело-то реальное. Соглашайся. Тебе сам бог велел, – он улыбнулся.
Она, почувствовав его расположение к себе, тоже улыбнулась. А потом вдруг посмотрела на него простодушно, почти по-детски.
– Вот скажешь правду – подумаю, – и искренне, не сдержав своего природного кокетства, тихонько засмеялась.
– Какую-такую правду? – с нарочитой, в ее тоне веселостью спросил Павел.
– Пожалел меня?
Вопрос оказался неожиданным, но Павел успел сориентироваться и перевел разговор в плоскость шутки.
– А ты как думала? Конечно, пожалел. Ходит девочка с грустными глазами.
Она внимательно посмотрела на него – шутит или нет?
– А если серьезно… – предупредил он ее реплику, уходя от неопределенности дальнейшего обсуждения, – кому как не нам с тобой объединить усилия. Тем более что и ты об этом думала.
Так в девяносто седьмом появилась новая фирма. К двум учредителям, исполнявшим обязанности директора и зама, прибавился бухгалтер и делопроизводитель – секретарша. Плюс штат из четырех-пяти более-менее постоянных рекламных агентов и в районе пятнадцати человек, периодически меняющихся. И вот уже три сезона фирма успешно выпускала каталоги. Дружеские отношения между Павлом и Вероникой, сложившиеся тогда вдруг и навсегда, поддерживались не показной, но достаточно ощутимой нежностью. До той самой поры, пока Павел не ушел из семьи. И вот тут все изменилось. Вероника, так еще и не вышедшая замуж, настойчиво стала опекать друга. Это поначалу никак не озвучивалось. Но и так было ясно, чего она хотела. Павел же, с уважением и братской любовью относившийся к ней, начинал этим тяготиться. Ее предложение – очень уж откровенное – встретить Новый год вдвоем, не то, чтобы застало его врасплох, но как-то неприятно покоробило. Назрел серьезный разговор, который не хотелось начинать в канун праздника. И Павел свернул все на традицию – он и до женитьбы, и потом – с Леной этот праздник всегда отмечал у Ковальских.
