– Еще и черчению, – предположила та. – А, может, станет художницей.

– Разве ж это профессия? Картины малевать – дело нужное, но нешто этим прокормишься? – заартачилась Настасья. – Не уважаю я тех, кто работать не любит.

– Хорошо рисовать – совсем непросто, – возразила ей Анна. – А так, чтобы людям понравилось, да в газете пропечатали – и вовсе единицам под силу. Милочка, бывает, так заработается, поесть некогда. Хороший художник всегда на кусок хлеба заработает.

– Блажь это, а не работа, – взяла сторону подруги Аксинья.

– Для любой девочки главная профессия – удачно выйти замуж и стать хорошей женой, – как отрезала Настасья. – Как там ваша Людка, свадьбу еще не затеяла?

– Рано ей еще, – Анна спрятала газету в карман фартука и суетливо встала. – Что-то я засиделась с вами, а у меня стирки полон дом, – и она быстро засеменила к подъезду.

– Поспешай, пока не попала под горячую руку своей Лесе, – безжалостно прокомментировала ее уход Аксинья и развернулась к бабе Зое. – Наташка что ли снова в колхоз подалась? Работящая девка, вся в мать. И чего ей дома не сидится? Людка вон ни в какие стройотряды не рвется, лежит себе на диване и картинки малюет.

– Так ведь кто матери акромя Наташки подсобит? – вздохнула соседка. – Говорит, надо заработать на новые одежки, а то другие девчата сильно модные ходят. Не может Наташка позволить себе сидеть на материнской шее.

– Удалась, так удалась! – быстро согласилась Аксинья. – Как в той сказке: «И умом, и всем взяла». Вся в мать. Оно и Людка тоже в Лесю – скрытная, чужая. Как ни крути, а в тихом болоте…

– Далась тебе эта Леся!

– Не родятся от осинки апельсинки! – стояла на своем старуха.

Анне было обидно слышать за спиной, мягко говоря, недружелюбные комментарии. Но плетью обуха не перешибешь – по всему видно, не сошлась с людьми и не прижилась в поселке ее дочь. Она плотно прикрыла дверь подъезда и поднялась в квартиру. Леся гремела посудой в кухне и, похоже, не заметила отсутствия матери. Григорий в детской шумно кувыркался с двойняшками. Женщина положила газету на телевизор и только теперь заметила свернувшуюся калачиком Милу. Внучка уткнулась лбом в спинку дивана и, чтобы не реветь в голос, в отчаянии кусала угол подушки. Анна села рядом и легонько коснулась подрагивающих плечей юной страдалицы. По спине Милы пробежала дрожь, она судорожно всхлипнула и затихла. Бабушка укрыла ее теплым пледом и нежно погладила по голове. Ласка из детства заставила Милу расплакаться по-настоящему. Ей так недоставало тепла и понимания. Болезненный ком сковал горло Анны. Слова давались с трудом.

– Больно? – только и смогла выдавить она.

Внучка повернулась и прижалась лицом к теплым нежным ладоням:

– Буся, я не хочу ехать на море. Пусть они сами едут, с двойняшками, без нас.

– Пусть. Скажем, что ты отдохнешь у нас с дедом. В деревне тоже хорошо.

– Мать не отпустит, – горько вздохнула Мила. – Орать будет.

– А я скажу, что мы с дедом по хозяйству не справляемся. Да и за Галюниными сорванцами мне одной не усмотреть, – Анна бережно погладила внучкину ладонь. – Что приключилось, касатушка моя?

– Бусенька, – подхватившись, обняла ее Мила. – Федя уехал к месту службы, так и не заглянув к своим, не встретившись со мной. Не пишет, на мои письма не отвечает.

– Может, боевая тревога случилась, и его срочно вызвали? – Анна достала из кармана фартука леденец. – Хочешь сладенького?

– Не хочу, – захныкала внучка. – Вера Богдановна тоже про военную необходимость говорит. Почему-то адрес не дает – говорит, секретная информация.

– Стало быть, так и есть. А чему тут удивляться? Ты же с детства любишь сказку про военную тайну. В ней с Мальчишом столько всяких напастей случается…

Мила подняла голову и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Ты что-то знаешь? Да? – предположила она.

– С чего ты взяла? – Анна хотела встать, но девушка удержала ее.

– Ты что-то знаешь! – утвердилась в своей догадке она. – Что? Лучше скажи.

– Донечка, – собралась с духом бабушка. – В жизни ведь всякое бывает…

– Не юли! – потребовала Мила. – Он в беде? Он стал инвалидом? Мне неважно – я от него не откажусь, буду ухаживать. Лишь бы был жив!

– Жив, жив, что с ним, окаянным, станется? Позабудь про него, ластонька.

– Забыть? В своем ли ты уме, бусенька?! Знаешь, какой он замечательный?! Добрый, умный, честный, внимательный… Любовь наша такая…

– Не любит он тебя, Людочка, – старушка на всякий случай крепко сжала ей руки.

– Ты что такое говоришь? Ты же ничего не знаешь! Он мне такие письма пишет!

Анна решила не тянуть резину и рубанула по живому.

– Женился он. Понимаешь, доня?

– Как это? – нервно рассмеялась Мила. – Что за бред ты говоришь?

– Правду я говорю, – обняла ее Анна. – Третьего дня звонила Вера Богдановна. Просила тебя подготовить…

– Подготовить к чему? – со слезами уточнила Мила и закричала: – К смерти?!

– Да что ты такое говоришь? – зажала ей рот бабушка и взмолилась: – Тише, детка, соседи услышат – потом разговоров не оберешься.

– Ну и пусть слышат! – внучка спрыгнула с дивана и в отчаянии затопала ногами. – Пусть все слышат: я не хочу жить!

– Людочка, побойся Бога! – Анна подбежала к внучке и молитвенно сложила руки. – У тебя еще все впереди!

– Что у меня впереди? Снова предательство? Надоело! Я не хочу так жить! Не хочу! – упав на пол, она стала биться в истерике. – Я больше никому не верю! Никому!

Мила подхватилась, распахнула дверь и буквально сбила с ног мать.

– Подслушиваешь? – зло выкрикнула она. – Будь спокойна – я не беременна. Он просто бросил меня! Твоя дочь никому не нужна! – девушка нервно расхохоталась.

– Бросил? Это пока не горе. Главное, все живы и здоровы! – запротестовала Леся.

– А что если мне не нужна такая жизнь?! Плохо мне-э-э! Бед-а-а-а!

Мила сползла по стене на пол и заголосила от бессилия. Из детской выбежал возбужденный Григорий, за ним выскочили перепуганные двойняшки. Катаясь по полу, Мила то рычала, то скулила побитым псом. Глядя на отчаяние сестры, дети в голос заревели. Леся в ужасе зажмурилась и заткнула уши. Григорий схватил графин и несколько раз кряду выдохнул воду на плачущую ораву. Анна побелела и с трудом нащупала стул. В доме воцарилась тишина, изредка нарушаемая всхлипыванием Милы.

– Беда, когда родных хоронишь. Я с трех годков без мамки и отца мыкаюсь! – взревел вдруг он. – Беда, когда товарищи в забое гибнут, а жены и дети потом голодают.

Мила подняла на него глаза и затихла. Григорий передал графин жене и присел рядом с дочерью. Та доверчиво посмотрела в его глаза.

– Предал тебя твой Федор! Факт. А ты не реви. На нем свет клином не сошелся. Войны нет, никто не помер – прорвемся. У тебя есть мы. Вон нас сколько! Выдюжим.

Он кивком головы поманил младших детей. Двойняшки примостились рядом с Милой. Леся поставила графин на пол и подползла к ним. Анна вышла из зала, присела напротив Григория и тихо прошептала: «Спасибо, сынок». Из его глаз покатились скупые слезы. Леся уголком фартука бережно вытирала их. Придя в себя, она села рядом, нащупала руки мужа и поднесла их к губам. Дети смотрели на родителей широко распахнутыми глазами. Эта трогательная немая сцена стала им хорошим уроком…

В дверь позвонили. Мила вздрогнула и машинально вытерла слезы. Кто бы это мог быть? Без предупреждения приходил только муж. Но у Саши свои ключи. Она посмотрела в глазок. На площадке стояли подростки. Мальчик и девочка. Мила открыла.

– Мы больше не будем засорять ваш почтовый ящик, – пообещал паренек.

– Простите за неудобства, – со слезами на глазах добавила сестра.

Мила вспомнила, что дети растут без родителей и откровенно нуждаются, и ей стало их бесконечно жаль. Она что-то невнятно промычала и потянулась за кошельком. Желание помочь сиротам было искренним порывом. Пятитысячная купюра вызвала у подростков недоумение и беспокойство. Они наотрез отказались брать деньги и убежали. Мила посмотрелась в зеркало и снова расплакалась. Поморщившись от внезапного толчка в области сердца, остро ощутила недостаток воздуха и выбежала на лоджию. Москва плавно погружалась в роскошный вечер. То там, то здесь вспыхивали фонари уличного освещения, в домах по соседству светлели окна. Тихим шелестом автомобильных шин напоминал о себе соседний бульвар, легкой рябью мерцала излучина реки. Жизнь переходила в новую плоскость. Мила не помнила, как долго она так простояла. Придя в себя, поежилась от холода и только сейчас поняла, что озябла. Вернувшись в дом, сварила кофе, погасила свет и застыла с дымящейся чашкой в руках. Из оцепенения ее вывел телефонный звонок. Мила вздрогнула и не сразу поняла, где находится, а, вернувшись в реальность, долго оглядывалась в поисках мобильника.