И вот сейчас она, с упорством ледокола, проламывается к середине. Живее всех живых.

Призраки не бывают такими… телесными.

Пошатываюсь, готовая снова упасть.

Она успевает меня подхватить за талию, грозно зыркает на всех собравшийся.

— А ну разошлись! — гаркает, как в былые рыночные времена, когда её боялись даже местные рекэтиры. — Считаю до трёх, а после вам уже и Фотошоп не поможет…

Толпа рассасывается моментально. Остаёмся только мы, Сан, амбалы и Давлат…

— Зинаида Сафроновна, — бормочу, полулёжа в могучих объятиях, — вы… ну как?

— А вот так! — перекривляет она. — Давай, вертикаль принимай. — И на мужчин зло: — Совсем девчонку уездили.

— Так вы живая? — продолжаю я, потому что сложно поверить в реальность человека, которого хоронил.

— Как видишь…

— Но у вас… у вас… руки холодные!

— Это от рыбы, — хмурится она. — Я здесь этот, как его, сушист! — И достаёт из кармана огромный тесак. — Ну, — говорит, потряхивая орудием, — кого первого выпрастываем?

— Зинаида… ик… Сафроновна… ик… — Сан примирительно поднимает руки вверх. — Вы… вы всё не так поняли… Вы должны были появиться в следующем эпизоде…

Но женщина прёт на пролом:

— Щаз ты у меня пожалеешь, что вообще на свет появился…

Амбалы бросают Давлата, который кулем валится на пол, и кидаются на помощь боссу.

Я бы подбегаю к мужу, обнимаю, опускаюсь рядом на колени и шепчу:

— Я тоже… Сильно… С первого взгляда…

Давлат улыбается, гладит меня по волосам и говорит:

— Значит, будет парный стриптиз…

Мы целуемся, а за нашими спинами разворачивается трагедия.

— Не-не, босс, тут вы сами. Мы женщин не бьём! — это амбалы сдают позиции и начальство.

— Это же не женщина, это демон! — икая, верещит Сан.

— Демон! — подхватывает Зинаида Сафроновна. — Это ты ещё демона не видел! — и поудобнее перехватив тесак, прёт на него…

Сан с воплем срывается и убегает прочь, наша женщина-призрак, несётся следом, топоча и матерясь при этом отнюдь непризрачно…

Мы с Давлатом упираемся лбами, переплетаем пальцы и смеёмся…

Глупые…

Стоя на коленях посреди грязного коридора…

Захлебнувшись счастьем…

Смеёмся…

Как хорошо, что я выдержала тьму, не убежала и… попалась.

Кажется, на ближайшие сорок девять лет.

Чувствую себя засушенным цветком — тронь посильнее и рассыплюсь. Внутри пустыня. Выжжено. Сухо.

Наверное, я умерла…

Мы снова в доме Башира Давидовича. Старик сидит в кресле и наблюдает за происходящим. На благородном лице — печать разочарования. Любимый внук подвёл его.

Огромная гостиная полна людей — демонтируют всякую снимающую и записывающую аппаратуру.

Как же гадко. Гадко понимать, что то, что касалось важным, транслировалось в эфир, служило развлечением для пресыщенных снобов.

Там, в клубе, я была счастлива. Мне казалось, что простила Давлата целиком и полностью. Но когда мы приехали сюда и он, выполняя обещание, во всём признался деду, отторжение возникло вновь.

Неверие.

Ощущение предательства.

Я не могла больше доверять. Потому что не знаю, где игра, а где — правда.

Когда, монтажники, наконец, уходят, Башир Давидович вперивает грозный взгляд в понурого Давлата.

Старик качает головой.

— Хорошо, что твоя мать не дожила до этого позора, — поводит сухонькой ладонью, будто очерчивая комнату. — Видимо, дурная кровь твоего непутёвого отца оказалась сильнее…

Давлат только хмыкает, но не отвечает: отца он и сам недолюбливает, я знаю. И даже слышала краем уха почему: Михей пытался втянуть совсем ещё юного Давлата в свои грязные делишки. Тот как-то отвертелся. Но отец и сын рассорились навсегда.

— Ты хоть понимаешь, что твою женитьбу нельзя считать настоящей, — Башир Давидович кивает на меня. — Отпусти девочку…

— Сам решу, — фыркает тот в ответ.

— Решишь, решала, — грустно произносит пожилой мужчина. — Понимаешь же, что я тебе наследство не оставлю… Не заслужил.

— А кому оставишь? Роме? — ехидно интересуется Давлат.

— Никому, — отрезает Башир Давидович. — Не заслужили! — вздыхает. — Оставь нас, нам с Кристиной надо поговорить.

Давлат кивает и послушно поднимается. Вопрос застаёт его на выходе из комнаты:

— Надеюсь, здесь не осталось больше твоих насекомых?

«Жучков», следилок, догадываюсь я.

Давлат вздрагивает, бросает на меня растерянный взгляд, будто ища поддержки. И мне хочется ему верить, до боли хочется — он всё ещё побитый, в рваном костюме, он честно рассказал дедушке всё, но я не могу. Какая-то стена, блок на веру.

— Не волнуйся, — отвечает грустно, — всё чисто.

И уходит.

Башир Давидович лишь качает головой. Трогает скрюченным пальцем сухие тонкие губы.

— Прости, девочка, что изнанку нашей семьи увидела, и она оказалась такой неприглядной.

Улыбаюсь, пожимаю ему руку.

— Бросьте, у любой семьи есть неприглядная изнанка. Идеальных семей не бывает.

Старик качает головой:

— Всё так, девочка. Только вот скажи мне, как я теперь могу быть спокоен, зная, что внук, в котором я души не чаял, снимал меня, лежащего без сознания, ради… — он уныло машет рукой.

Башир Давидович, разумеется, не знает, что такое хайп… Но это именно он. Ничего святого!

— А если он завтра всадит в меня нож? А если он заодно… с этой? — понимаю, что речь идёт об Элеоноре. — Понимаешь, — горький вздох, — я теперь ни в чём не уверен. Особенно, в своих внуках. И, честно сказать, боюсь их.

Меня продирает жуть. Первая мысль кинуться на защиту Давлата, но… ведь старик может оказаться правым. Однако приободрить я должна.

— Не думаю, что всё так плохо, — говорю, накрывая его ладонь своей. — Давлат очень любит и уважает вас. Не знаю причин, по которым он согласился участвовать во всём этом и ничуть не оправдываю. Однако мне кажется, нужно дать ему шанс…

— Ты очень добрая девочка, — улыбаясь, произносит старик. — Давлату очень повезло с тобой… Хочу, чтобы ты мне помогла…

— С большим удовольствием, — соглашаюсь я.

— Раз уж заговорили о шансе: я пожалуй дам его внуку, но при одном условии — если он сейчас правильно поступит с тобой. Думаю, он ждёт тебя в соседней комнате. Иди, а я буду ждать развития событий, и уже тогда приму решение.

Киваю, наклоняюсь, целую в морщинистую щёку. Получаю грустный лучистый взгляд.

Как Давлат мог так поступить с ним? О каких шансах может идти речь? Но я всё-таки заталкиваю вопящий разум поглубже и позволяю сердцу взять верх. Признаваясь, мой муж был таким потерянным. Он явно сожалел о том, что натворил. И не играл.

Ну что ж, попробуем.

Выхожу следом за Давлатом в комнату, которую здесь называют малой гостиной. Тут уютно. Куда менее помпезно, чем в большой.

Давлат сидит в кресле. Руки безвольно висят ладонями вниз, голова понурена…

Перед ним на туалетном столике я замечаю знакомую коробочку… С неё всё началось.

Муж вскидывается, ловит мой взгляд. В его собственном — бездна эмоций. Он сам себя загнал в этот кокон лжи…

— Возьми, — протягивает мне коробочку. — Оно твоё по праву. Бабуля бы хотела, чтобы оно было у тебя…

Качаю головой:

— Нет, — слова тяжело слетают с губ и падают камнями между нами, — оно принесло слишком много бед. Не хочу. Да и потом… Разве ты не должен подарить его своей единственной. Той, что покорит твоё сердце?

— Так ты и есть она, — говорит он, недоумевая.

— Увы, нет, — качаю головой. — С любимыми и единственными так не поступают. У меня малый жизненный опыт, но всё-таки он подсказывает мне, что их берегут, защищают, ими дорожат…

Говорить всё это сложно. Я ведь хотела быть для него именно такой. И на какой-то момент, там, в клубе, когда переплела наши пальцы, верила в это.

Он смотрит на меня так, что в душе всё переворачивается — с тоской, отчаянием, ранено…

— Так и есть… — говорит грустно, — вернее, так и должно быть… Но, Кристина… я…