…Как я не зарекался всецело отдаться принципу «Плыви мой челн по воле волн», еще в середине предыдущей главки передо мной замаячила тема: звуки. Увы (в противовес замыслу), очень логичная: со звуков, шума, некой загадочной песенки началась вся эта история. После такого зачина естественно было бы перейти именно на музыку (а с нею в жизни незримо связано многое…).

Однако не случайно предыдущая главка кончается противительным союзом «но».

Все остановилось. Мало того, что, зная тему, я никак не мог сложить подходящую к продолжению начальную фразу. Не было самого импульса, подталкивающего «руку к перу, перо к бумаге». Я предположил, это связано с особым для меня временем: приближался день рождения Галины. Но он прошел, однако рукопись все так же не давалась.

И я занялся давно задуманным сборником воспоминаний о Галине ее родных и друзей. Это дело пошло споро и… со вкусом.

Параллельно с ним я занялся выяснением ситуации четырехлетней давности, связанной с важным моментом Га̀линой и моей жизни. В последние дни работы со сборником как раз и раскрылось то, до чего хотел дознаться. Стало ясно: книжка воспоминаний должна закончиться очерком, как принято говорить у судейских, о «вновь открывшихся обстоятельствах».

Я написал этот очерк. И тут же все разблокировалось: вновь потянуло к файлу «О смысле», слова стали собираться в подобающие предложения.

А вот тема звуков, музыки ушла куда-то в туман, подальше… Вместо нее в «Мир смысла», то есть в эту рукопись, как раз и встал этот очерк – послесловие к упомянутому сборнику воспоминаний.

Вот оно.

«10 мая всегда бывает теплая и солнечная погода. Так было и в 2014 году, когда в день рождения Галины по традиции собрался в традиционный же час «узкий круг» (от двадцати до тридцати персон) ее родственников и друзей.

Говорили о том, что не вспомнилось ранее, читали кое-что из ее прозы, подекламировали любимые стихи. В разговорах подчернуто, со смаком пользовались полюбившимися когда-то ее «фирменными» словечками и выражениями, как приветными, так и колючими… Расходиться не хотелось.

И тут кто-то спохватился:

– А где же Гета из Волгограда?

– Да, действительно, почему ее нет?

Меня самого время от времени укалывал этот вопрос. Задолго до даты она в разговорах не раз заверяла, что уж на «Галин день» непременно придет, тем более что маятное для нее, но необходимое лечение как раз подходило к концу. И я накануне этого дня и в течение двух суток после него обрывал известные мне ее телефоны и в Москве, и в Волгограде. Наконец на третий день она объявилась сама. По скайпу. У нее уже был куплен билет в Москву, но вдруг забили тревогу «пользующие» ее врачи и срочно забрали Гету на еще одно, дополнительное обследование.

Конечно, ничего веселого в этой информации не было, но по контрасту с опасениями, непроизвольно рождавшимися в мнительной башке я испытал облегчение и радость. На этой волне и сообщил важную для меня новость, которая не должна была оставить и ее равнодушной.

…Накануне моего дня рождения мне позвонили с одного центрального телеканала и сказали, что там намерены сделать документальную ленту о том, как рождался фильм «Вам и не снилось». В связи с этим попросили найти кассету с исходником телеинтервью Галины Щербаковой 1992 года, которое ныне бытует в Rutub. Я нашел и не удержался – еще раз посмотрел. А потом то ли задумался, то ли на что-то отвлекся, не выключив видак. И когда минут через пять к нему вернулся, то в удивлении замер: на экране была Галя, в нашей кухне хлопочущая по своим хозяйским делам.

Я и не знал, что на пленке через сколько-то метров пустого шума оператор, она же именно наша стародавняя подруга Гета Перьян, засняла еще и разговорчики Галины с закончившим свою работу интервьюером Олегом Сидоровым, и ее приготовления к чаепитию… И самое главное – приход Кати с Алисой…

Я не знаю, был он случайным или запланированным телевизионщиками (во всяком случае, по ТВ он не был показан), отдаю себе отчет, что все снято вовсе не скрытой камерой, но… для меня это – фрагмент «живой» жизни. Осколок счастья.

Какие же они были милые, какие солнечные людейки (это давнее, с дошкольных лет, Катино слово), наши дочь и внучка.

Об этом я и сказал в майском разговоре с Перьян. Спросил, помнит ли она ту запись. «Ну, как это запомнишь при ежедневных съемках в течение множества лет?» – «Тогда посмотри отрывочек из нее на сайте «Комсомольской правды».

На другой день Генриетта снова связалась со мной. И опять в очередной раз выразила давно тревожащее ее недоумение: как хороший человек, запечатленный на пленке, породил такую вещь, как «Мама, не читай»? Надо сказать, что Гета знает Катю едва ли не с годовалого возраста. И для нее, человека доброго и справедливого до болезненности, думаю, были одинаково близки и Галя, и Катя. Я ответил: «Хорошо, что Галя так и не узнала, о чем именно эта книга». «Как это не узнала! – вдруг – не сказала! – выкрикнула Перьян. – О чем ты говоришь?..»

И тут начинается главное.

Мы с Галей были в курсе того, что Катей сочинено некое произведение, касающееся нашей семьи. Отношения с ней были уже разладившиеся, и, сказать честно, мы не стремились (если не сказать – избегали) узнать его суть. В большой мере это было связано с обстоятельствами ее отъезда в Израиль.

В тот год она со своим новым мужем посетила США. И перед отлетом заехала к нам, отдала на время их отсутствия ключи от квартиры, где они жили. Родственные отношения, по крайней мере во внешних проявлениях, не прерывались. Тем неожиданней стало пришедшее через какое-то время известие, что наша дочь покинула Москву, страну, родителей. Ушла «по-английски», не попрощавшись.

Известие это пришло от внучки Алисы. Она тогда оказалась в растерянности: старшие Шпиллеры (фамилия Кати по ее второму мужу) уехали, забыв или не захотев заплатить за ее медобслуживание в поликлинике, дай Бог памяти, на улице Грановского. А ей как раз понадобилось что-то врачебное. Ясное дело, мы на ближайший год продлили ее медабонемент (конечно, с удовольствием: это же наш свет в окошке, Ляська). Вот так и узнали о перемещении Екатерины на землю обетованную.

Кстати, в ту пору еще не раз молодая семья Шпиллеров предоставляла нам возможность проявить какую-никакую заботу о любимом нашем существе. Об Алисе. Я говорю это «на полном серьезе», без малейшей тени негативной эмоции, напротив – с отрадой. Недремлющей частью нашего сознания (с трехнедельного возраста, с фатального, как нам мерещилось, отставания привесов младенческого организма вплоть до стопроцентного девического формирования) стал нестираемый файл под именем «Ляся».

Поэтому, когда, к примеру, Евгений Шпиллер позвонил и сказал мне, что ни он, ни Катя не пойдут на поводу каприза Алисы и не будут искать ей квартиру, я только обрадовался.

Вот что было перед этим. В доме на Шаболовке, где Алиса, тогда еще Климова, жила на съемной квартире, случился пожар. Ее жилье он обошел, но оно оказалось заполоненным гидрантовой водой и смрадным запахом гари. А также Алиса говорила, что после происшедшего ей там страшно жить.

Я с энтузиазмом занялся проблемой и вскоре с помощью очень любезных риелторов Марины и Алексея нашел хорошую квартирку по улице Гарибальди. Мне понравилось и вполне интеллигентное лицо ее владельца, хотя и служил он где-то в ФСБ. Алиса прожила там несколько лет, сначала одна, потом с мужем. Тот, кстати, первое время жил у нас, поскольку был выписан Алисой из города Мурманск, а в Москве, кроме нашей внучки и нас, у него никого не было.

Возвращаясь к не слишком деликатному расставанию с нами и к сочинению нашей дочери, логично было предположить, что ее образ действий был предопределен уже написанным ею текстом. «Я знаю силу слов»… Тем более – отвратных, ругательных.

Значит, так тому и быть. Что с возу упало, то пропало.