6 Жоржи Амаду, «История полосатого Кота и сеньориты Ласточки».

7 Ф. М. Достоевский, «Бесы».

7

говорить, если уж такие исследователи… Да что там говорить, глубина любого

сердца не очень исследима, да и глубина, вообще, не очень поддаётся

исследованиям, потому что, как говорится, глубока до неисследимости), словом,

словом, своим, чем-то своим почуяла общая подруга… развлекло её в этом

греческом имени звучание: А-рис-тон! – Всплыла в памяти посудомойная машина,

посудомойка, машина-посудомойка такая есть, знаете – «Аристон»? В

инструкции написано, что в переводе с греческого Аристон значит лучший… а

вот ещё из очарованного весной и любовью Жоржи Амаду: «Таковы ласточки, что

уж тут поделаешь».

Так вот!

– Ну, Вы, доктор, просто Аристон, – по-доброму повеселилась подруга.

– Аристон, Аристон, Эратосфен, Зенон, Платон! – анапестами и ямбами, совсем

невесело, как-то даже поджимая губы (причины невесёлости выяснятся)

задразнился Доктор… иронизируя, конечно. Любил доктор Жабинский

иронизировать.

Об иронии у нас ещё особый разговор (ой, да о чём ещё только мы не будем

особо говорить! Мы же говорим о тенях, а уж чего, чего, а теней в нашей жизни

предостаточно, как говорится: хоть пруд пруди, хоть огороды городи, а хоть и к

бабке не ходи1), а уж до чего, до чего, а до этого (до иронии) доктор, друг

парадоксов, был охоч, охоч, и не зря сказано, что ирония, это форма

парадоксального. Herr Шлегель Карл Вильгельм Фридрих…

– Ах, Аристон, Аристон, Эратосфен, Зенон, Платон! – перебила, господина

Шлегеля, напевая, общая подруга; очень ей сразу понравилась дразнилка. И

профессор улыбнулся «Ох-хо-хо», скрашивая дразнилку и смягчая печальную

иронию доктора, друга и друга парадоксов, а подруга, после того, или потом, как

кому больше нравится, ещё долго напевала (со временем забыла), отходя ко сну,

когда не напевала что-нибудь де-Лаландовское… или когда её обымало какое-

нибудь античное расположение духа: «Аристон, Аристон, Эратосфен, Зенон,

Платон», – и снова же, не потому, что Софи (так звали нашу героиню, об этом

позже) знала много про античную философию, а потому что знала, что хороший

друг – это лучше (А-рис-тон), чем любой философ и поэт, и богослов, и

антрополог, и са(й)ентолог, и соитолог, и, пусть даже физик, биолог и агроном, а,

если хотите, так и рентгеноэлектрокардиограф, и, если так неймётся (я понимаю,

это неймётся мне), то и фениксолог2!

Сейчас о подруге достаточно. Дальше будет.

А у нас:

Цитата из епископа (если кто ещё помнит о чём мы говорили) не произвела в

этот раз на профессора впечатления, и только кости (напомню, доктор с

профессором играли в кости), кости непроизвольно выпали из ладошки и

покатились по столу безо всякой, это было видно, охоты катиться. Выпав из

ладошки без всякой охоты, выпали, всё же, две шестёрки; был повод для какого-

нибудь победоносного междометия, типа: «то-то же!», «вот те, на!» или «ах, мать

1 Последнее, для красного словца.

2 Смотреть у С. Дали.

8

чесная!», или, лучше, любимого профессорского, известного всем: «Далече

грянуло «ура»! Но не последовало. Профессор был застигнут, продолжал

оставаться застигнутым, а доктор Жабинский видя возможность, счастливый

случай, если хотите, потому что счастливый случай всегда выпадает, все знают,

тогда, когда у другого случай не выпадает, правильнее, случай выпадает

несчастливый (общее место), доктор, совсем не по-докторски, зато ловко и

незаметно, быстро перемешал кости (представили: доктор, стерильные перчатки,

операционные светильники компании АБВГДKLS, от которых на глазах больного

выступают слёзы боли и унижения, если он ещё не в наркотическом сне, и

перемешанные на операционном столе кости?), перемешал кости и те (кости),

перемешавшись, показали, господи, что это ещё? – этаким маревом соткалась

Софи… подруга – этаким маревом соткавшаяся… всё! уже разоткавшаяся…

кости, перемешавшись, извините, показали единицу и тройку (у игроков это

называется «сэ-як»).

– Увы! Увы и ах! Ух! Ей-богу! Чёрт возьми!.. – начал Жабинский свой,

соответствующий случаю, ряд междометий, но был прерван.

– Ну-ну, друзья! Развлекаетесь! – Софи (не разоткалась оказывается), подруга и

знакомая, хозяйка маленького музейчика «Кукольные штучки», войдя в кабинет и

подойдя к столу, перевернула кости в их первоначальное, выпавшее после того

как они выпали из ладошки профессора, положение, называемое искушёнными

игроками «Ду-шеш», alors, две шестёрки. – Развлекаетесь? «Се-як» говорите? -

ещё раз подтвердила своё явление, появление, как кому больше нравится, подруга

профессора и хорошая знакомая, а бывшая подруга только доктора, таким тоном,

будто бы развлекаться сейчас было почему-то, как раз, совсем некстати,

неуместно и невпопад.

– Развлекаемся, – ответил ничуть не сконфуженный своим «Увы и ах!» доктор и

повёл глазами на недвижного профессора.

– Ну и что, значит, надо мошенничать? – повела пальчиком (вспомнили про

«пальчик? а вы говорили!) на выпавшие кости директриса Софи. – Профессор! -

она потрогала, потыкала (плохое, но подходящее словцо), я бы сказал, тем же

пальчиком в плечо профессора. – Вы где?

– Я здесь, Софи, – очнулся профессор Делаланд.

Её звали Софи, и этим, как сказал профессор, было всё сказано.

– Хотя лучше бы было Э-ве-ли-на или, ещё лучше, Пло-ти-на, – съязвил, если уж

говорить плохие слова, доктор, – Плотина, Плотина… – не удержался и

фальцетиком (фальцетиком, потому что пытался придать словам иронический

оттенок; как сказал один острый на язычок капельмейстер, которого описал один

музыкант и оперный дирижёр, а он-то знал на что способны фальцетики: «Он

фальшив, как… черт, и потому все у него делается фальцетом!1), так вот не

удержался фальцетиком доктор, по прозванию Аристон, – Плотина, Плотина,

Плотина! – и тут идёт (грядёт) ряд цитат, которых грядёт так много, что лучше не

надо их приводить, а то, как бы не обвинили в превышении квоты заимствований.

1 «Sanctus“, Э.Т.А. Гофман.

9

Сказать только надо, что цитаты были из виртуозного произведения виртуозной

писательницы (виртуозными ещё бывают музыканты и хирурги, например, доктор

Венсеслау Пирес де Вейга, одинаково виртуозный скрипач и хирург1),

виртуозного произведения виртуозной писательницы mademoiselle Madeleine de

Scudéry. Мадмуазель де Скюдери говорила об эмансипации (хотя, Madelein и

слова такого ещё не знала: "émancipation de la femme" 2). Как виртуозно, всё же,

она заметила: «…нет ничего прекраснее, чем решиться жить свободной жизнью!»

– Ах, мама, мамочка… – простите, лезут в голову эти детские, как сейчас

говорят, речёвки, – Mademoiselle, mademoiselle, – протурурукал доктор, – …ну как

же Вы были правы! – протурурукал (доктор тоже, в некоторой степени, любил

турурукать) по-французски на музыку Российского композитора3, доктор.

– Музыкой облагороженные слова часто помогают скрыть иронию, – будто

защищаясь, защищая, сказал Профессор.

– Да, музыка даже иронию может превратить в абсурд, уметь надо, как в случае

с «Носом», в абсурд, – сказал я.

– Ах, мама, мамочка… – сказал, не унимаясь, Жабинский.

– Ироничны! ироничны, – перебив mademoiselle, мамочку и Жабинского, и

меня, парировал профессор.

– …ну как же ты была права, – дальше не унимался доктор.

– Ироничны! мой друг, ироничны чужим умом, но ирония ваша… как-то,

будто бы из общего места.

Про мамочку, которая была права, ещё будет… если получится.

«Ироничный ум»!

Доктор был ироничен, и это верно заметила подруга, запевала (может, лучше