1
Евгений Угрюмов
1 декабря 2010 г.
Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х
Импровизации, транскрипции, мотивы, модуляции и пересечения
(Записки профессора Делаланда)
2
I
Сколько в этом краю невыразимого, такого, что
стоит над свежестью, над утром, над хорошей
погодой и даже над воспоминанием…
(Марсель Пруст, «Против Сент-Бёва»)
Надо только взяться умеючи, сосредоточиться на чём-то одном,
от всего отвлечься и выдать желаемое за действительное…
(Гюисманс Жорис Карл, «Наоборот»)
Дело в том, что бывают рассказы, прелесть которых заключается в них
самих, в то время как прелесть других рассказов состоит в том, как их
рассказывают…
(Сервантес, Сипион в «Разговоре собак»)
– Ах, профессор Делаланд! Сколько же Вы, уважаемый, наделали шума своими
записками, своими, как Вы их назвали, «Записками о тенях» или «Рассуждениями
(что ещё смешнее) о тенях»?
Дальше я стал говорить профессору общие слова, по поводу общих мест…
хотел, как говорится, сказать несколько общих слов по поводу общих мест, но
профессорский палец остановил меня, а сам профессор, как если бы
профессорский палец и профессор были не одно и то же, сам профессор заметил,
что если бы за общие места платили деньги, он бы написал их штук сто…
– Да, – всё же вставил я, – frische Luft ist wichtig! – а сам подумал, что сейчас как
раз только и платят, что за общие места. В общих местах больше общего места.
по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости
Нет! по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости потом!
Мы же, к делу.
Как-то так случилось, что благородная частица «де», всегда тяготея, конечно, к
солидной своей базе Лаланд, фамилии, которая, наверняка, происходит от учёного
литератора, астронома и масона де Лаланда1, известного (все помнят) своими
примечаниями к „Entretiens sur la pluralité des mondes“, Бернара Ле Бовье де
Фонтенеля, вышедшими в 1800 году и перепечатанными в 1826 году под
1Позже выяснится, что есть ещё претенденты на первенство… например, королевский любимец,
музыкант и композитор Мишель-Ришар Лаланд
3
заглавием… словом, словом, благородная частица «де» не выдержала (частица не
выдержала), сорвалась, заменила свою строчную «д» на прописную «Д» (это было
время, когда и de, и da, и дон, и донья, и von, и сэр, и все другие частицы родовых
и, я бы сказал, классовых привилегий несколько потеряли в цене (здесь в цене и в
весе одно и то же), и люди больше выставляли напоказ свои кошельки, чем своё
(повторюсь) потерявшее в цене благородство; когда в моде на первых местах
стояли Ругон-Маккары и Каупервуды… и Нортумберленды, а не Рыцарь ржавого
(вот именно), печального образа; частица «де» сорвалась и прилепилась к своей
солидной, как уже сказано, базе и образовала фамилию нашего уважаемого
профессора – Де-ла-ланд, – прочитайте медленно, по слогам, как и написано, и
прочувствуйте как язычок Ваш с каждым слогом наслаждается прикосновением к
задней поверхности верхних резцов, заячих, как принято их называть у дантистов,
прикосновением к ним… о-о-о! о таких прикосновениях знают специалисты,
патологоанатомы, прозекторы, зубные врачи… хотелось бы подслушать разговор,
извините, какой-нибудь серой мозговой массы с маточными, извините ещё раз,
трубами или, извините, в третий раз, с жёлчным пузырём… а сам наш профессор
к Ругон-Маккарам и Каупервудам не имел отношения и, наоборот, был склонен к
благородным (это «благородным»! – надо где-то дальше разъяснить), так вот, к
благородным мыслям и поступкам, чем к денежному их эквиваленту.
А может – может, стоило бы его записать в потомки чудесного музыканта,
композитора и любимца Короля-Солнца Мишель-Ришара и тоже де Лаланда?
немножко о короле-солнце, заслезившемся глазе и стиле рококо
Солнце такое, что даже у Короля-Солнца заслезился глаз. Светило ужалило,
чтоб Король не забывался, но Король и не забывался, это был не тот король,
который забывается. Королю только зажмурилось, улыбнулось на косой манер, и
он сказал, выходя из кареты, своему любимцу и, как уже было сказано,
музыканту, композитору и верному слуге Мишель-Ришару де Лаланду:
«Государство – это я! А церковь, это то, что внутри у меня…» – он хотел сказать,
«внутри меня»… буква… предлог всего… а какая разница!
Ах, церковь (ещё, ещё) стиля «пламенеющей готики»; в церкви, стиля
«пламенеющей готики» за превосходным органом развлекал и, как позже было
замечено, развлекая, поучал Короля-дитя, Короля-солнце, Короля Франции и
Наварры, Людовика XIV Великого, наш (mein big pardon, за наш, Herr Professor,
извините, уважаемый, за «наш», за такую, некоторую фамильярность, но я, в
процессе, будем так говорить, так слился, соединился или, если хотите,
растворился в Вас, что по-иному и не понимаю уже себя, как только
родственником и, извините, может, двойником… или тенью! вот! произнесено
словцо! Не намеренно, но интуитивно! Будет литературоведам работа: определять
от чьего лица ведётся рассказ и, даже, может быть, пишутся «Записки», чувствую
я себя родственной Вашей душой, и всё Ваше, с Вашего позволения, прошу
Вашего позволения, считаю нашим)… итак, с начала: поучал, развлекая, Короля-
4
дитя наш вероятный или, правильнее сказать, один из наших вероятных предков,
родитель, может, предшественник, или дед, или щур (претендент на место в
нашей родословной ветви), отец, патриарх, тотем и прародитель, праотец и
прадед, и пращур, и родоначальник, и глава музыкального суперинтендантства
самого, что ни на есть гламурного государства в мире Мишель-Ришар и, снова же,
де Лаланд. De Profundis, Miserere и Contiteberor… словом, ту-ру-ру, ру-ру-ру, ру-
ру-ру мурлыкала подруга и знакомая профессора Делаланда (это та, которая
возразила и заметила, что профессорский палец и профессор – это совсем и не
одно и то же; см. выше про пальчик), словом, подруга мурлыкала и напевала из
Ришара де Лаланда, когда её вдруг обымало (неопределённая форма этого глагола
– обымать1), как сказано, gaicommeun de profundis, что значит, весёлое, как
панихида, настроение.
Любимец намекал королю, что искусство в королевской персоне должно (не
только прелестные и обворожительные крестьяночки, дочери садовников,
горничные и безумные мавританки), должно тоже занимать своё (nämlich,
достойное) место… но, с этим у персоны было туго, и, хотя метафора и
оксюморон ещё держали осаду, кружевные и всякие другие подвязки на его
стройных ногах (стройные ноги и высокие каблуки подрисовали ему льстивые
придворные живописцы, а на самом деле, он был малорослым и с короткими
ножками), так вот подвязки на его стройных ногах, по сути, уже являлись
предвестницами этого… э-то-го рококо.
«Бежишь, бежишь глазами, а уму – так ничего и не достаётся! – острила
хозяйка модного кукольного салончика (она же самая – подруга и знакомая
профессора; снова вспоминаем «пальчик»), в то время как известный ансамбль
«Рококо», стряхивая с себя рутинность будних дней2, наигрывал Шопена…
извиняюсь, так и лезут на ум общие места, мол, если наигрывать, так только
Шопена по клавишам, нет-нет-нет! тогда уж лучше, наигрывать что-то из Детуша
или Люлли, или Куперена, или Коллен де Бламена, или самого же Лаланда… нет!
не Шопена совсем, конечно. – Сплошные розочки и фантики, – не унималась
подруга, – сплошная, я бы сказала, асимметрия! Баян! Извините, профессор, но
всё это – баян, уважаемый. Помните, как говорила ваша тётя… – или, может, это
