7:25

Будильник, каждый…

7:30

Будильник, каждый…

7:35

Будильник, каждый…

7:40

Будильник, каждый…

7:45

Будильник, каждый…

7:50

Будильник, каждый…

7:55

Будильник, каждый…

8:00

Будильник, каждый…

Если откладываешь один будильник, а потом другой и третий, то они копятся, как снежный вал, и ВЕРЕЩАТ. В критический момент нейрончики догадываются, что проще встать, чем заткнуть этот пиликающий оркестр, и вываливают ноги на пол. Голова не поднимается, глаза не открываются, и пальцы до синяков оббивают углы. Холод собачий. Батареи еле греют, ибо снова прорвало теплотрассу. Зубы ломит от студёной воды, одежда чуть не в инее. В холодильнике мышь повесилась, и тараканы тоже повесились, потому что батя в командировке, а вечером лень обуяла идти в магаз. И вот голодный, сонный, окоченелый ты плетёшься в гимназию.

А я же не ботан и не бегу на учёбу сломя голову. Зимой мне нравится трескать лёд в лужах, весной – давить шишки на набережной (они так кла‑ас‑сно хрустят), и в любое время года – гладить собак, которые встречаются по пути.

Ну, вы поняли: Артур Александрович – хронический опоздун.

Сегодня объединились три факта: будило не зазвонило, зубная паста не выдавливалась, а мужик у гимназии принёс документы Веронике Игоревне и встретил такое яростное сопротивление охраны, что я вызвался помочь.

К чему я это. Сегодня хотя бы нашёлся весомый повод.

Вероника Игоревна танком идёт по оценкам: налево и направо летят параши, пятёры, трюнделя. Четвёрки отсутствуют, и это настораживает. Не хотелось бы, чтобы у Вероники Игоревны снова начались проблемы. У неё получаются действительно интересные уроки, когда она пребывает в хорошем настроении и не устраивает на занятиях «Донбас».

– Всё? – с издёвкой говорит Вероника Игоревна. – Никого не забыла? Два десятка двоек, восемь троек, четыре пятёрки – вот ЭТО реальная оценка ваших знаний. Кто‑то хочет поспорить? Может, кто‑то считает, что заслужил… четвёрку?

Класс угрюмо молчит в ответ. Нет, иногда Вероника Игоревна четвёрки ставит, но так неохотно, что ей об этом напомнили. Впрочем, цифра на окне вряд ли изменит ситуацию к лучшему.

– Вероника Игоревна! – сердито отвечает Олеся. – Да не мы её нари…

Раздаётся звонок. Вероника Игоревна слабо машет рукой, чтобы мы расходились. Скребут о линолеум стулья, множатся голоса, взвизгивают молнии на рюкзаках.

– В столову? – спрашивает Валентин.

Я мотаю головой.

– Попозже догоню.

– Хочешь, пожду?

– Не‑а.

– Прости?

Я закатываю глаза.

– Говорю, не надо! Купите мне две булы с сосисами.

– Сам как була с сосисой.

– Ха‑ха. Какая оригинальная шутка.

– Шута, – Валентин лыбится, пока не замечает мой скепсис. – Дела необычайной важности?

– И чрезвычайной секретности. – Я достаю толстый, формата А4, пакет документов. Сверху чернеет адрес Вероники Игоревны, а пониже расположилось название фирмы «Башня» с соответствующим логотипом: средневековой дурындой из необработанных камней. – Какой‑то мужик просил передать у гимназии.

– Сын мой, он там с семи утра стоял.

– И чё никто не помог ему? – хмурюсь я.

Валентин театрально задумывается.

– Не хотели, не видели смысла, наши родители учили нас не разговаривать с незнакомцами.

– Твой дедушка – особенно.

Валентин открывает рот, но понимает, что попал впросак. К нам подходят Олеся и Коваль. Олеся пробегает пухлыми пальчиками по руке Валентина и тянет его к выходу. Коваль вставляет наушники.

– Смотри‑ка, подловил, – Валентин хмыкает. – Ладно, мне было откровенно влом. И мужичок мерзотный.

Коваль двигает тазом вперёд‑назад, будто, кх‑м, сношается с Олесей.

– Можно узнать, чем ты занимаешься? – со вздохом спрашивает она.

Коваль невозмутимо отвечает: «Трахаюс‑с» – и продолжает двигать тазом.

– Давай ты найдёшь для этого собственную девушку, – предлагает Валентин и тянет Олесю к себе, подальше от Коваля.

Коваль стонет и с обиженным видом включает громче музыку в ушах.

– Мобыть, и найду.

– В столовой попробуй. Путь к сердцу женщины лежит через кофе.

– Моя твоя не слышать.

Я ещё улыбаюсь шуточной ссоре, но внутри разливается жалость – к невезучему мужику и к Веронике Игоревне, которой никто не передал документы.

– Блин, я не понимаю этого. Ходить в церковь – можем. Петь на старославянском – можем. Носить кресты, вешать иконы, давать милостыню, жертвовать на приюты бездомных, подбирать замёрзших котят – да, можем! Но едва нас просит о помощи человек, мы чешем мимо. Логика, ау!

Олеся зевает. Коваль с непонимающим видом вынимает один наушник.

– Ну, начал архиерействовать, – Валентин тычет меня кулаком в плечо, но чересчур сильно, будто не прощается добродушным жестом, а злится. – Две булы с сосисами. Отправлю посылой.

Три Ко уходят. Я тру место удара, закидываю в рюкзак тетрадку и направляюсь к Веронике Игоревне.

Она оперлась виском на руку и смотрит в окно – на кладбище, засыпанное снегом. Рыжие волосы засалились и неряшливо прядями закрывают глаза. Вся Вероника Игоревна выглядит неряшливо – как и её мятая юбка, как белая рубашка с закатанными рукавами, рубашка с желтизной на воротнике, рубашка, которую давно не стирали и не гладили.

Я ловлю себя на мысли, что с этой соскальзывающей в немолодость красотой, с тенями снов в углах чёрных глаз, с огнём волос мама Дианы кажется продолжением кабинета – как если бы его инопланетное пламя сошло со стен и приняло облик человека.

– Вероника Игоревна?

Молчание в ответ. Чёрные глаза странно подрагивают, будто сознание вышло по делам, но прикрыло дверь не до конца – оставило щёлочку и одним ухом подслушивает реальность.

– Вам просили передать. – Я боязливо протягиваю документы.

– Что? – Вероника Игоревна моргает и оглядывается. – Не поняла?

Я вежливо улыбаюсь и ещё на пару миллиметров приближаю к её лицу бумажный пакет. Да, мне приятно помочь Веронике Игоревне. Всё‑таки учиться у неё интересно.

– Вам просил мужчина передать. У гимназии стоял и… ждал вас. Сказал, это очень для вас важно.

Красивые черты Вероники Игоревны искажаются, и у меня в животе пробегает холодок.

– Кто просил?.. – с тихой угрозой спрашивает Вероника Игоревна.

– Ну, мужчина…

– Вы всегда делаете то, что просят мужчины?

Я растерянно опускаю руку с документами. Вероника Игоревна со свистом втягивает носом воздух, вырывает у меня пакет и трясёт им, чтобы листы внутри конверта съехали в сторону прозрачного окошка. Чёрные глаза напрягаются, щурятся, и бумага словно тяжелеет – гранитом ложится на руки Вероники Игоревны.

– Сколько он вам обещал?

– Чё? Нисколько! Вероника Игоревна!..

Меня обжигает от стыда – как за глупую, непоправимую ошибку. Я вытягиваю шею и всматриваюсь в надпись на документе. Увы, под острым углом ничего не видно: пластиковое окошко изогнулось и смазало текст.

– Вам… у вас с Дианой проблемы будут? Из‑за этого письма?

Вероника Игоревна молча отворачивается и смотрит в окно.

Снег закончился. Небо не тёмное и не светлое – промежуточное. Розоватое, пастельно‑оранжевое, полупрозрачное – будто свод Земли вырубили из халцедона или яшмы. На горизонте мрачной стеной плывут тучи. Фонари светят ярко, но всё освещение – и естественное, и искусственное – образует паранормальное… розовато‑пастельно‑оранжевое сочетание.

– Почему бы вам не спросить об этом у Дианы?

Хлёстко, как удар веткой по лицу.

Я сглатываю.

– Нечего сказать? – зло спрашивает Вероника Игоревна.

Она резко встаёт, хватает что‑то с химического стола, подходит к раковине и поднимает бумажный пакет. К его углу Вероника Игоревна приближает… зажигалку?