Егор грустно улыбается.

– Могла бы и подыграть. Притвориться. – Звучит как дружеская подколка, ни больше, ни меньше.

Пожав плечами, Рая отправляет в рот очередную порцию картошки. Она, кстати, удивительно вкусная, особенно со сладковатым соусом терияки (который, положа руку на сердце, не очень-то похож на настоящий соус терияки, но всё равно ужасно хорош), а вот кола, первый глоток который она делает только сейчас, далеко не так хороша.

– Кривишься так, как будто у тебя там в лучшем случае водка.

– А хотелось бы горячего шоколада.

Она отставляет стакан, и он тут же попадает в руки Егора. Он зажимает полосатую трубочку между сухими, обветренными губами, и Рая не может отвести глаз от его лица, подсвеченного искусственным светом торгового центра. Наверное, так пристально разглядывать невежливо и неприлично, да и за годы соревнований (они могли не пересекаться на юниорских гран-при и кубках России, но как минимум раз в год сходились на юниорском первенстве трижды подряд) она должна была на него насмотреться, запомнить, но то, что происходит сейчас, ощущается как первая настоящая встреча и не смотреть невозможно.

У него светлые волосы, которые, как Рае кажется, обязательно должны оказаться мягкими на ощупь, и тёмные глаза, в которых тепло в равной степени смешано с безнадёжным отчаянием, и парочка родинок на щеке, и целая россыпь – на шее, сползают под воротник олимпийки. Широкие плечи, и длинные пальцы, и ноги тоже длинные: Егор вытягивает их, не боясь, что кто-то запнётся, потому что кто, в самом деле, может попасть в их личную сферу?

Молчание между ними затягивается, но всё ещё не ощущается неуютным, и Рая изучает взглядом изгиб его шеи, когда Егор вдруг, откашлявшись, говорит:

– Ты трубки не берёшь и сообщения не читаешь, до тебя ни Вконтакте, ни в Инстаграме не дописаться. Мы и писали тебе, и звонили.

Рая замирает, не шевелясь и, кажется, переставая дышать.

Интересно, что скрывается за его «мы»? Егор – и кто же ещё? Она напрягается, пытаясь вспомнить что-то о его семье и о тренерах, конечно же, тренерах, потому что они оба – спортсмены, и «мы» в таких случаях означает либо партнёра, либо тренеров, либо семью, но Злата, во-первых, теперь уже бывшая, а во-вторых, вряд ли бы стала писать ей или звонить – разве что для того, чтобы насладиться триумфом.

Егор и Злата тренировались у семейной пары, Игоря и Полины Белых, бывших чемпионов всего, что только существует на свете. Но Злата ушла, а остался ли Егор, Рая не знает. И о семье его тоже, в общем-то, не знает: ну разве что, матери у него нет, и отца тоже нет, только старшая сестра, которая и отдала его сперва на фигурное катание, а потом конкретно в танцы на льду.

В некотором смысле они с Раей похожи. В некоторым смысле у неё тоже нет (больше нет) ни матери, ни отца, и было бы здорово, если бы не было брата.

– Я телефон разбила, – отвечает она, в конце концов, но правда это только наполовину. Егор, как ей кажется, всё понимает, поэтому приходится быстро добавить: – И просто не хотела ни с кем разговаривать.

Он одобрительно встряхивает головой, мол, зато честно, и тут же задаёт новый вопрос:

– Многие пытались, да? – Его глаза впиваются в её лицо, словно он пытается прочитать что-то во взгляде, или там по губам, по движению ресниц, по хмурой морщинке между бровями.

Рая не отворачивается, не отводит глаза, наоборот – смотрит и смотрит, подаётся вперёд, стараясь быть максимально открытой.

– Даже об интервью хотели договориться. – Ей становится горько. – Как будто кому-то не пофигу на какую-то там Раю Август.

Егор трясёт головой. На его лице проступают удивление и несогласие – быстрые, стремительные реакции: вскинутая бровь, неверящая усмешка.

– Как им может быть пофиг? – Не выпуская стакан, он разводит руками. – Ты же главная звезда и главная юниорская надежда.

Восторженных комментаторов переслушал, что ли? Так для них все, выступающие под своим флагом, надежды и звёзды.

Горечь никуда не уходит.

– Скажешь тоже.

Пустой стакан летит в мусорку, разрушая их невидимую уютную сферу, и Рая чувствует, как по позвоночнику дрожью катится напряжение. Егор поднимается.

– Скажу. – Он переступает с ноги на ногу, неведомым образом умудряясь выглядеть растерянным и уверенным одновременно, а потом глубоко вздыхает, как будто на что-то решаясь. – И докажу. Пойдём покатаемся?

Примерно так вода попадает в уши после бассейна и ты стоишь, на одной ноге с полотенцем в руках, неуклюжая и нелепая, пытаясь вытряхнуть всё до капли, чтобы можно было дальше собираться домой.

– Что?

Он сгребает промасленную бумагу, и коробки из-под еды, и мятый пакет – и отправляет их следом за синим стаканом, а потом легко подхватывает свою объёмную сумку, и, в общем-то, не надо быть особенно умной, чтобы догадаться: в сумке – коньки.

Точно. Коньки.

Рая сглатывает.

– У меня нет коньков. – Правду сказать пока ещё не получается. Наверное, она просто сама ещё до конца не верит в то, что решилась сделать.

– Ну и что? – Он пожимает плечами. – Возьмём напрокат.

Можно отказаться, думает Рая.

Можно сказать, что брать коньки напрокат – это небезопасно, потому что ну какие в этом прокате коньки, будет чудом не сломать на них ноги и не свернуть себе шею.

Можно соврать, что она ненавидит кататься на общедоступных катках (это, на самом деле, неправда, потому что нельзя по-настоящему ненавидеть то, чего ты не пробовала).

Или можно сказать правду, что свои коньки она выбросила и никакое «напрокат» не поможет.

Но она не чувствует себя готовой для правды. И, глядя на Егора, ей почему-то хочется попробовать: попробовать покататься на общедоступном катке, среди весёлых детей и веселящихся взрослых, попробовать не сломать себе ноги и не свернуть себе шею.

– Ладно, – говорит она. – Давай покатаемся.

Перед тем, как отправиться на каток, Егор покупает ей горячий шоколад в смешном пупырчатом термостакане, и держит его, пока она выбирает себе коньки, проверяя их так тщательно, что работник начинает покашливать. Егор легонько толкает её локтем, давай мол, завязывай, и этот толчок совпадает с моментом, когда Рая делает выбор: вот эти.

Белые коньки с остро наточенными лезвиями и надёжными шнурками выглядят раскатанными и поношенными, но носили их самые разные ноги, так что никакой определённой формы принять они так и не смогли, и Рая надеется, что ей в них будет комфортно. Ну, или хотя бы не больно.

У неё в крови недоверие к любым ботинкам, которые она никогда прежде не надевала, потому что раскатывать новые коньки почти так же больно, как когда тебя предают и выбрасывают на обочину.

Она старается не думать об этом.

– Что, серьёзно? – спрашивает Егор, когда они наконец-то выходят на лёд. – Всё-таки всем отказала? Никаких интервью и никаких пробных прокатов?

Они делают полный круг: не держатся за руки, просто едут рядом. Не пара, а так. Два человека.

Два человека, которые никуда не торопятся (куда и зачем торопиться, если в руках у одного из вас самый вкусный напиток на свете) и беседуют в своё удовольствие. Два человека, один из которых определённо самый симпатичный на этом катке, а вторая…

А вторая усмехается:

– Нет. Правильнее будет не «отказала», а просто «никого не рассматривала». Какой в этом смысл?

Будь они на соревнованиях, времени на разговоры им не хватило бы, даже выступай они в паре. Шагнули от бортика – и бросились раскатываться, набирать скорость, демонстрировать свою уверенность и непобедимость, молча, собранно, без сантиментов. Будь они на соревнованиях, у них было бы только тридцать секунд между тем, как диктор объявит их имена, и тем, как нужно будет начать.

Будь они на соревнованиях, Егор не обогнал бы её, и не развернулся бы к ней лицом, а ко всему остальному миру спиной, и не сказал бы возмущённо:

– Только не говори, что решила заканчивать.

Можно даже ничего не отвечать, просто кивнуть. Только не хочется. Хочется рассказать ему о коньках, выброшенных в мусорный бак, но сейчас то, что задумывалось как решительный шаг, кажется удивительно глупым, и Рая говорит о другом: