Вот, пожалуй, и вся история. Больше не будем утомлять ни читателя, ни себя чтением казённой переписки чиновников, поистине не жалеющих ни живота своего, ни чернил, ни бумаги во благо отечества. Скучное это занятие – копаться в папирусах полуторавековой давности, да и людишки, водившие пером по этим бумагам, едва ли заслуживают внимания более того, что им уже оказано выше.
Следует прибавить лишь, что в моих комментариях к их переписке, разумеется, нет ничего научного или заслуживающего какого-то серьёзного изучения. Скорее в них мои собственные домыслы и фантазии. Или, точнее, попытка свести разрозненные факты в единую событийную цепочку. Многие её звенья, конечно, безвозвратно утеряны, о многих вещах, вполне очевидных для того времени, мы сегодня не знаем, поэтому на объективность изложения я ни в коей мере не претендую.
Единственное, в чём я уверен и в чём, надеюсь, не погрешил против истины, это в том, что евреи в Орловской губернии, в которую входил в те времена провинциальный Брянск, как наверняка и во всей остальной Российской империи, всегда были для коренного населения чужаками, бельмом на глазу, которое терпят до тех пор, пока не возникает необходимость в козлах отпущения. И это очень удобно, потому что всегда есть, на кого можно списать свои грешки и проколы. Лень, безалаберность, мздоимство, ей-Богу, считались во все времена куда меньшими пороками, нежели принадлежность к гонимому иудейскому племени. И в этом жители Орловской губернии едва ли в чём-то отличались от жителей остальных российских провинций.
И всё-таки лишний раз акцентируем тот факт, что едва ли евреи послужили основной причиной распри между двумя уездными чиновниками-бюрократами, имена которых благополучно и навсегда забыты даже их собственными потомками. Хотя нет, ошибаюсь: в некотором родстве с нашим склочным городским головой состоял очень неплохой российский писатель тридцатых годов двадцатого века Леонид Добычин. Только и всего, не более. Заслуги потомков едва ли искупают или оправдывают дремучие нравы их предков…
В завершение скажу ещё несколько слов. Извлечённый мной из архивного небытия сюжет, в общем-то, предельно банален и не отражает, как принято говорить сегодня, судьбоносных событий истории. Он лишь служит, на мой взгляд, дополнительным штрихом к общей картине российской жизни последней четверти девятнадцатого века. И что для меня наиболее любопытно – краешком касается жизни моих соплеменников. Может, среди них и был кто-то из моих предков. Только что уже ворошить чужие могилы…
Не будем забывать о том, что нет ничего нового под луной, и всё в истории рано или поздно повторяется – люди-то за последние несколько тысяч лет никак не изменились. Не стали ни умней, ни добрей, и если современная наука значительно расширила наш кругозор и границы познания, то это ещё ни о чём не говорит. Вместо перьевых ручек доносы теперь строчат на компьютерах и отправляют начальству не в почтовых конвертах, а посредством Интернета, но разве это, господа хорошие, что-то меняет?..
А кто, как тогда, так и сегодня, виноват во всех бедах?.. Ну-ка, без подсказки догадайтесь!
Прощание с Литинститутом
Встретив недостойного человека, посмотри вглубь себя.
КОНФУЦИЙ
1.
«…я, наконец-то, начал понимать, что такое «раздвоенность жизни», о которой мы столько говорили, просиживая ночи напролёт на своих видавших виды койках в общаге Литинститута, изредка пили водку, чаще крепкий чай и всегда спорили до посинения. Нам тогда казалось, что если человек вынужден жить какой-то одной, стандартной жизнью, со всеми её банальностями и идиотизмом, подчиняться её правилам и условностям и не дерзать что-то изменить, однако втайне мечтает о чём-то более светлом и возвышенном, в кругу единомышленников и таких же мечтателей, как он сам, – то это вполне естественно и нормально. Потому что иначе пока нельзя. Ни раньше, ни сегодня и, может быть, даже завтра. Но мечтать – непременное условие. Не всем быть борцами, но мечтателями нужно быть непременно.
Это удел и планида любого здравомыслящего человека. Без этого быстро превращаешься в глупого самодостаточного мещанина, пускающего слюну умиления от того, что тебя вовремя накормили, напоили водкой и дали подержаться за красивую бабу. Такое скучно и непродуктивно.
Рецепт прогресса один: если уж человек не в силах выходить на баррикады, то хотя бы обязан быть в оппозиции к окружающему миру, который необходимо постоянно исправлять в соответствии со своими и его меняющимися потребностями и интересами. Бесконечные и завязшие в зубах легендарные примеры духовного и порой физического бунтарства, питали наше самолюбие, и каждый из нас, студентов заочного прозаического семинара, считал себя в той или иной степени оппозиционером, протестующим и негодующим в своих слабых ученических опусах. Именно в них мы видели свой вклад в бунтарство. Не замечали мы лишь того, что окружающему миру пока глубоко безразличны наши жалкие протесты, а опусы не очень-то на самом деле выстраданы и едва ли кому-то, кроме нас самих, по-настоящему интересны…»
Мишка смахнул пот со лба, расстегнул ещё одну пуговицу на своей армейской рубашке и полез в карман за сигаретами. Тетрадка, в которой он писал, упала с колена на землю, но поднимать её он не торопился. Прикурив, Мишка глубоко затянулся и удобней устроился в тени у стены разрушенного прямым ракетным попаданием одноэтажного дома.
«…Своей «раздвоенной» жизни я ни от кого не скрывал, и ты это наверняка помнишь. Более того, я считал её вполне цельной и логичной. С одной стороны, я не мыслил себя вне литературы, писал стихи, рассказы, повести и хотел делать это профессионально. Для того и поступил в Литинститут. Может, это прозвучит кощунственно, но мне наивно казалось до самого отъезда в Израиль, что в Литинституте учат секретам превращения только что написанного текста в литературное произведение, но всегда подозревал, что этот самый текст – настолько зыбкая и иллюзорная субстанция, что нет для него ни правил, ни законов, ни даже каких-то объективных критериев оценки. Есть, безусловно, здравый смысл и логика, но они, как правило, завуалированы и зачехлены мудрёными литературоведческими одёжками стилей и концепций. Действительно гениальный текст не подчиняется канонам, его невозможно расчленить или втиснуть в стандартные рамки. Он – или есть, или его нет… Хотя, если говорить по существу, сочинение текста – не самоцель, а лишь средство выражения мысли. «Слово о полку Игореве», «Песнь песней» – гениальны и совершенны как тексты, но чего бы они стоили, если бы их гладкие и изумительные наборы слов не несли в себе великих вневременных истин? Впрочем, опять же всё наверняка условно, ведь даже словоблуд-графоман – и тот при каждом своём словоизвержении уверен, что снёс золотое яичко… Основа всему, наивно полагали мы, пресловутая «технология» письма. Послушаю, мол, мастера, покопаюсь в его творческой кухне, исправлю под его бдительным присмотром собственные ляпы в текстах и – вперёд к сияющим вершинам литературы, к творческим олимпам. Все мы были уверены, что мастер, у которого мы учимся на семинаре, поможет нам, глупеньким деревянным буратино, подойти к потайной дверце, выдав каждому по заветному золотому ключику…
Всё это далеко не так. Как – не знаю. Иногда мне кажется, что я почти нащупал долгожданное решение, а иногда вдруг с тоской начинал понимать, что гении – не чета мне! – ломали головы над этим веками, жизни клали на творческий алтарь, а я решил, что разберусь мигом, без особых усилий, оттолкнувшись от их находок, как от стартовой ступеньки. Ах, как от этой беспомощности и тщетности попыток каждый раз становилось тяжко и гадко! Хоть руки на себя накладывай…»
Мишка отбросил докуренную до фильтра сигарету и поднял глаза от тетради. От курения натощак во рту стоял неприятный кисло-горький привкус. Глубоко вздохнув, он полез за флягой с водой.
