— Дмитрий Волошин, — Облепиха навис над помощником судьи.

— Это я, — у Волошина дёргался глаз, но в остальном лицо будто застыло.

— Тайный… — неразборчиво произнёс Раевский.

— Что? — удивился турок.

Пушкину показалось, что он и сам не вполне расслышал.

— Прпрврвф! — согласился Липранди.

Александр Николаевич повторил:

— Тайный агент Волошин.

Волошин вздрогнул и поглядел на Раевского с нескрываемым изумлением.

— Я… — начал он, но Пушкин, наклонившись к нему, насколько позволяла верёвка, зашипел:

— Соглашайтесь, чёрт побери, он спасает вас!

— Тихо, — прикрикнул из угла ямщик и поднял ружьё.

Волошин сглотнул.

— Тайный агент Волошин, — сказал он севшим голосом.

— Исилай, — позвал ямщик и затараторил что-то на своём наречии. Облепиха (или, правильнее сказать, Исилай) выслушал и молча кивнул.

«Решилась судьба Волошина, — понял Александр. — Случайного человека убили бы сразу, как Карбоначчо и Бурсука, а разведчику позволят дожить до конца допроса. Только не пожалеет ли он, что не умер сейчас?..»

В дверь дважды постучали.

Ямщик вскочил, направляя ружьё на пленников и зашипел что-то в том смысле, чтобы ни звука, ни вздоха.

— Что угодно? — крикнул Исилай, уходя в сени.

— Есте чинева аища? — закричали из-за двери. — Де щи нимень ну мь-а ынтылнит?

— Закрыто! Нет никого, и коней нет, а смотритель помер!

— Дап кум закрыто! — возмутился голос. — Щи, ну штий щчинесынт? Дескиде уша, омуле, сынт кукон Констпнтин Ралли, ынцележь?

— Сказано, закрыто, — хмуро повторил турок. — Ступайте, домнуле. До Кишинёва нет станций.

Константин Ралли ещё поскандалил из-за двери и затих.

Ливень кончился, и комната попеременно то освещалась солнцем, то уходила в тень от проносящихся туч.

— Так, — Исилай сунул пистолет за пояс, обошёл стол и сел на корточки перед Лиранди. — Начнём, — он обхватил Ивана Петровича за шею и рванул на себя. Руки привязанные за спиной к столу, хрустнули и неестественно вывернулись; Липранди подавился криком. Исилай быстро перерезал верёвку, и руки безвольно упали.

— Драться не будешь, — удовлетворённо сказал Исилай, поднимая Липранди за связанные ноги и волоча в ямщицкую. — А вы пока готовьтесь.

— …ая ты…, в… и в… я тебя… буду…! — крикнул Пушкин и получил сапогом в зубы.

— Прфрпрп!!! — грозно сказал Липранди, волочась по полу.

— Арх-кх-кх, — прохрипел Пушкин, сплёвывая кровь.

— Убейся о стену, тварь, — перевёл Раевский.

Турок выбросил Липранди из ямщицкой довольно скоро.

— Меня почти не допрашивал, — с трудом выговорил Липранди разбитым ртом. Усы его слиплись от крови. — Только бил. Это он вас пугает, вы — его главный пленник, — он глядел на Пушкина.

— Мне нужно знать ваши цели, — сказал Исилай, вновь привязывая Липранди — на сей раз, к кольцу крышки люка, ведущего в подпол. — Всё, что вы успели узнать и сообщить в Петербург, — он приблизился к Раевскому. И всё, что у вас связано со словом Зюден.

Липранди буквально жёг Пушкина своими чёрными глазами, страшно горящими на окровавленном лице.

«Придумайте что-нибудь, Француз, — читалось в его взгляде. — Придумайте же!»

— Хотите что-то сказать, Александр Николаевич?

Раевский поднял белое лицо:

— Вы знаете, что я буду молчать. И бить меня можете, сколько угодно.

— Верю, — турок попробовал вывернуть Александру Николаевичу руки тем же манером, каким вывернул их Липранди. Раевский, однако, выждав, когда лицо Исилая приблизится, из последних сил ударил врага лбом по носу. Исилай отшатнулся, схватившись за нос. Второй турок что-то крикнул и вскочил, поднимая ружьё.

— Стой! — Исилай поймал А.Р. за ноги и легко, как войлочную куклу, поднял над полом. Раевский громко застонал. Исилай потянул ещё, и плечи Раевского с жутким звуком покинули родные суставы.

Пушкин зажмурился, тщетно стараясь отключиться и не слышать, как шуршит по полу спина друга, уволакиваемого на пытку.

— Эй, — услышал он вдруг едва различимый голос из-за спины. — Пушкин?..

«Волошин будет следующим, — подумалось отрешённо. — И он это уже понял».

— Пушкин, — выдохнул Волошин тише, чем ветер шуршал за окном. — Стена…

Помощник судьи бредил. Может быть, сошёл с ума от страха?

Из ямщицкой донёсся жуткий чавкающий удар и спустя секунду звук падения и приглушённый стон Раевского. А.Р. будет молчать. А из Волошина можно вообще всю душу выбить — он так и не поймёт, что происходит. Турок подбирается к Французу, хочет сломать его, заставить бояться. Надо признать, ему это удаётся. Зачем бояться, если изменить уже ничего нельзя? Но есть ведь и другой вопрос: а зачем сопротивляться страху?

— Пушкин…

Краем глаза Александр увидел, что так взволновало соседа: торчащая из стены щепка. Волошин неловко дрыгал связанными ногами, пытаясь зацепиться за щепку верёвкой.

Ещё несколько ударов; Раевский больше не стонал. И — напряжённые до предела чувства ни с чем не спутают этот звук — обрывающийся скрип металла о металл.

Турок скрестил перед ним два ножа и чиркнул лезвиями.

А.Р. будет молчать. Даже когда ножи прорежут кожу…

Пушкин вдруг отчётливо увидел самого себя — сидящего на полу со сведёнными за спиной руками, комнату, тела Карбоначчо и Бурсука, привязанного к люку Липранди, Волошина, ворочающегося рядом.

«Умираю, что ли?» — подумал он.

Между нами и турком шагом семь, до окна четыре шага, до двери десять. Но зачем я об этом думаю, я же связан?..

Что-то было в этом видении, в этом запечатлённом улетающей душой плане. Что-то необычайно важное, но на первый взгляд неприметное.

Что же?! В груди Карбоначчо нож, но до него не дотянуться. На трупе гайдука нет даже кинжала — его забрал себе мерзавец-ямщик. Липранди еле дышит… Мы с Волошиным…

— Пушкин!

Душа Александра зависла над столом.

Волошин всё шуршит ногами о свою щепочку. Стоп-стоп-стоп. Колени Волошина видны над перекладинкой меж ножек стола. Значит, он упирается в стену пятками, а ноги его согнуты в коленях.

— Пушкин…

Стена!

— Раз, — вслух сказал Пушкин.

Лже-ямщик повернулся к нему.

Какой вес выдержу? И как быстро смогу двигаться? Неужто думаю, что уйду от пули?

— Два, — (Волошин, думай о том же, о чём и я!!!)

И Волошин не подвёл, сжался, подтягивая ноги как можно ближе к себе.

Что-то сейчас творят с А.Р.?

— Три!

Пушкин рванулся, натягивая верёвку, уже внутренне замирая от того, что стол так и не движется с места. И в это время сжатый, как пружина, Дмитрий Волошин, выплеснув силу, о которой он, скорее всего, и сам не подозревал, оттолкнулся ногами от стены.

Вперёд! — Стол поднимается с одного конца, подброшенный выпрямленными ногами Волошина — сколько пудов может поднять человек? Не думать об этом! — разогнуться! — нет невозможного — стол переворачивается, повисая над спиной Пушкина, где-то очень высоко болтается Волошин — ножка выскальзывает из верёвки, спутавшей руки — турок поднимает голову — вперёд! — всю злость, весь страх, всё отчаяние в этот бросок! — стол готов обрушиться на голову, Волошин орёт, но руки его уже скользят по ножке вниз, и, наконец, веревка соскакивает — турок стреляет навскидку — сколько у нас там времени? Секунда ещё не кончилась.

…Энное количество лет назад молодой Липранди дрался на дуэли со шведским офицером Бломом. Этот Блом был на голову выше и в полтора раза шире Ивана Петровича, человека вообще-то немаленького. И силы в шведе хватало с лихвой на… ну, не десятерых, но уж наверняка троих таких, как Липранди. В придачу к этому шпаги из выданной соперникам пары были огромными, с длинной тяжёлой рукоятью и гардой, вполне подходящей шведу, но рука Липранди легко уместилась бы под ней трижды.

И вот, когда всё было уже решено, и раненый Липранди пятился, едва успевая защищаться, он разозлился. А когда Липранди злился, он мог поступить двумя способами: сесть писать в дневник новую страницу (это его всегда успокаивало) или убить к чёрту.