— Прфрп, — потребовал Липранди, и Пушкин перевёл:

— Кинжал.

Бурсук глядел на него из-под век.

— Делайте, что говорят.

Очень медленно гайдук вынул из ножен кинжал и, наклонившись вперёд, положил его у ног.

— А теперь, — Раевский вновь перевёл пистолет на Волошина, — рассказывайте. Кто и почему это сделал?

Облепиха жалобно булькнул.

— Я не видел, — Волошин на глазах бледнел. — Я смотрел в окно, и обернулся только когда…

— Вы, — Раевский кивнул Бурсуку.

Бурсук смерил его внимательным взглядом. Он был похож на зверя, не решившего ещё, по какой из троп уходить от погони, и нюхающего воздух в нерешительности.

— Я спал, — ответил он, наконец.

— Один из вас врёт, — Раевский по-прежнему целился в атамана. — И мы не в том положении, чтобы выяснять, кто именно. Даю шанс сознаться. Если этого не произойдёт сию минуту…

— Эй, — тихо сказал Пушкин, — не увлекайся.

— …Я свяжу каждого из вас, и будете отвечать в Кишинёве…

По лицу Волошина плыло странное выражение, в коем скептицизма было значительно больше, чем страха. Он расширил глаза и вытянул шею к Раевскому, пытаясь поймать его взгляд, а затем коротко мотнул головой в сторону Бурсука.

Кто где стоял? Бурсук в кресле, до итальянца шесть шагов: нож мог только метнуть. Волошин шёл к окну, на ходу мог воткнуть нож… да, мог. Смотритель всё время ходил туда-сюда… Да, мог и он.

— Прф-рп-рпф! Фррр!

— Здесь гайдук, — машинально перевёл Пушкин. — Он в тюрьму не пойдёт.

Удар нанесён всего один. В комнате шестеро, и никто ничего не видел? Значит, итальянца убили две минуты назад, когда мы обернулись к окну поглазеть на молнию. Кто где был в это время?..

— Молчание, — констатировал Раевский. — Что ж, Волошин, медленно подойдите к Липранди, повернитесь и вытяните руки за спиной. Гайдук, вы держите руки высоко и о-очень ме-едленно идите за Волошиным. Липранди, у вас есть верёвка?

Мы смотрим в окно, Бурсук дремлет в своём кресле, Облепиха только что закрыл журнал и идёт наискось комнаты, Волошин движется с другого конца, мимо итальянца. Мог? Мог.

— Прп-п-прввфврф, — зашипел Липранди.

— Три ружья у стены, — так же шёпотом перевёл Пушкин. — Раевский, они…

— Ме-едленно, я сказал.

— …Заряжены!

Маленькой бомбой Бурсук сорвался с места, на ходу хватая прислонённое к стене ружьё и лёгкий карабин.

В следующий миг он оказался уже за спиной идущего к А.Р. Волошина и обрушил приклад ему между лопаток. Волошин повалился на Раевского, цепляясь за него в попытке не то отвести от себя пистолет, не то просто ухватиться. Первое Волошину удалось; второе нет.

Пуля взорвала вазу, стоящую на тумбочке у дальней стены, невредимый Волошин с криком рухнул к ногам Раевского, а Бурсук, тут же отскочив подальше, направил карабин на Пушкина и выстрелил.

Пружина выпрямилась, обрушивая курок на латунный колпачок капсюля, искра метнулась по канальцу пистона к заряду, воспламеняя порох, пламя пробежало по стволу, толкая перед собой свинцовый шарик, обложенный войлочным пыжом. Шарик вылетел и, за ничтожную долю секунды преодолев расстояние до Пушкина, ударил его в живот чуть выше левого бедра.

Одновременно с выстрелом Раевский налетел на Пушкина сбоку, стараясь оттолкнуть или хотя бы заслонить собственным телом, но понял, что поздно, пуля слишком близко, не успеть.

Успел, однако, Волошин. Лёжа ничком с вытянутыми руками, он обнаружил, что на ладонь ему вот-вот наступит левая нога Пушкина. Пока за спиной громыхало ружьё Бурсука, Волошин крепко сжал пальцы у Пушкина на лодыжке и рванул на себя.

Нога Пушкина заскользила, он откинулся назад, падая.

Прошив ткань жилетного кармана, пуля угодила в часы и, срикошетив от гладкой крышки «Брегета» навылет пробила руку Раевского, падающего на Пушкина сверху.

Пушкин, почувствовавший удар и уверенный в том, что сейчас умрёт, упал на спину, выронив пистолет и обхватив живот руками. На него с криком свалился тяжелый Раевский, держащийся за простреленное предплечье.

— Мыниле сус! — заорал Бурсук, бросая карабин и вскидывая ружьё. — Лежать всем! Бурсук ынзадар не сядет, понятно вам?!

— Жив? — прохрипел Раевский, сползая с Пушкина.

— Кажется, да, — Александр оторвал затылок от пола и увидел, как Облепиха вынимает из кармана что-то круглое, зажатое в кулаке.

Бурсук пятился к двери, держа на мушке Липранди.

Облепиха негромко свистнул. Гайдук оглянулся, и голова его вдруг запрокинулась. Атаман поднял руку ко лбу, пощупал образовавшуюся на нём вмятину и грузно осел на пол. Маленькое бронзовое ядро прокатилось по доскам и застряло под тумбочкой.

Облепиха вынул из кармана вторую руку.

— Липранди! — крикнул Пушкин, пытаясь подняться.

Иван Петрович не успел увернуться от второго ядра, но вовремя поднял руки, защищаясь. Снаряд попал ему в плечо, соскользнул выше, сворачивая челюсть. Удар вышел достаточно слабым; Липранди устоял на ногах.

— Лучше не двигайтесь, — посоветовал Облепиха.

Под столом испуганно мяукал Овидий.

Что вообще происходит?!

Жив, как ни странно, а значит: оттолкнуться от пола — встать — (Липранди замахивается саблей на Облепиху) — два шага в сторону, туда, где есть место развернуться — (Волошин перекатывается по полу под ноги смотрителю) — дотянуться до пистолета…

Он услышал, как распахнулась за спиной дверь и что-то свистнуло, краем глаза увидел падающего Липранди. Сабли у него уже не было; обеими руками агент Диего закрывал залитое кровью лицо.

Новый участник событий снова замахнулся кнутом.

Да это же наш ямщик.

До пистолета Пушкин так и не дотянулся.

Длинный кожаный хлыст спутал ноги. Пока Александр уже второй раз за сегодняшний день падал, Облепиха поднял брошенное Бурсуком ружьё и с размаху впечатал приклад в темя поднявшемуся Волошину. Потом приближающийся пол встретился, наконец, с лицом Француза, и мысль оборвалась на: «я, всё-таки, поэт, мне голову надо бере…»

Глава 9

В плену (на этот раз настоящем) — конец? — предел возможностей — однако — тем временем в Петербурге

Я неволен,

Но доволен. Н.Карамзин

— Вы, значится, и есть Француз, — Облепиха спрятал изъятый у Пушкина шифровальный блокнот куда-то под шинель. — С вами, — он перешёл к Липранди, — всё давно понятно… — он двинулся дальше, к бледному от ярости и потери крови Раевскому.

Пушкин, Раевский, Липранди и Волошин сидели на полу, обездвиженные эффективным и до обидного простым способом: привязанные к ножкам стола. Стол был внушительным, дубовым, и поднять его даже вчетвером и с развязанными руками было бы нелегко.

Облепиха (или как там его звали на самом деле?) перелистал второй блокнот.

— Раевский, Александр Николаевич…

Ямщик, сидевший в кресле с ружьём, направленным на пленников, что-то негромко сказал по-турецки.

«Ах, знать бы, о чём они говорят… — Пушкин скрипнул зубами. — Так и не выучил турецкий, а теперь…» Впрочем, что теперь? Живыми им отсюда не выйти. Шифры, попавшие к туркам, может быть, и не будут разгаданы в ближайшее время. Слишком многое должно сойтись, чтобы мелкие значки, рисунки, наборы букв и цифр стали понятны. Для этого нужно, как минимум, несколько шифрованных писем.

Но главное — трое агентов погибли, трое ценнейших для Коллегии людей. Заменить-то их заменят, но откуда снова возьмут всю проделанную работу, откуда возьмут, в конце концов, отчаянную изобретательность Пушкина, трезвость Раевского, опыт Липранди? О том, чтобы успеть настичь Зюдена, и речи быть не может…

А ещё — конец Южному обществу. Потому как последним и единственным барьером между заговорщиками и расстрельной командой был агент Француз.

Страха в этот раз не было вовсе, как и надежды. Только думалось спокойно, что двадцать два года агенту Французу уже никогда не исполнится. А всего-то было — неделю подождать.