Бард: Поднявшись с берега к дороге, он опускается на парапет, где уличного фонаря их омывает свет. Сажает рядом молчаливую фигурку, с боков которой капает поток воды. Набрасывает куртку на неё. Доставши фляжку, делает глоток, закуривает и вытягивает ноги. Пабло: Ну привет тебе, мой ангел. Сядь, поворкуем, выпьем. Что, трудно в другом измерении с перебитым крылом? Не спеши, перекурим. Я тебе о былом расскажу, что ещё про меня ты не знаешь. Про заботы потом. Ты дыми, не стесняйся. Замечаешь, что к телу относишься просто в местах, где бессмертия нет. Не старайся устроиться лучше – не выйдет. Сама жизнь – здесь основа монет, и другого товарообмена Господь не предвидел. Как тебя покромсало? С какого сорвался потока, или что там у вас вместо ветра? Меня тоже спасало чудесно, когда ошибался. Держало, где тонко. Вставал, в общем – цел. На выпей, согретое тело поломки скорее излечит. Терпи этот наш ограниченный мир на двоих. Что лицом пожелтел, боль никак не отпустит? Этот вывих пройдет. Свои крылья поправишь, и к вечеру, больше не грустен, в астрал возвратишься. Навечно. Но пока мой черёд помогать. Я помню, мальчишкой, как тогда не разбился… Чего там гадать? Всё могло по-другому. С той поры поумнел, но а в чём-то всё тот, голоштанный. Знакомым не видно, только я всё каштаны из пламени – хвать. Но то лишь для друзей. Говорят, для своих – не солидно. Как знать, только кто фарисей в наше время – не сразу понятно. Это так неприятно, когда в лёгком быту очень быстро друзья переходят в знакомых. Вероятно, мельчают проблемы – их можно решать одному. Только ангел и близок. А кроме, пожалуй, собака. Но, покуда я нужен кому, виден смысл в этой жизни. Впрочем, сверху Ему это видно получше. Что, промолчишь и об этом? Ни слова, ни знака. Понятно, секреты от смертных. Давай я потуже поправлю повязку. Ты сможешь дойти до машины? Постарайся. Там, правда, сиденье в сигаретных следах, разбросанный мусор по по́лу, кое-где в волосах от собаки, да липко от колы, разлитой от тряски. Давай помогу. Ну, хватайся. Хромаешь? Похоже, на левой растянута связка. Бард:
Так они и пошли к машине. Он, ей пытаясь помочь. Она, на него опираясь, шаги размеряя, стараясь ступать осторожно. К вершине тропинки, ведущей от пляжа и прочь, уже не боясь, прижималась к плечу. Дыханье ж его прерывалось в волненье. Захлопнута дверца. Подвластна ключу, машина заводится мягко, в мгновенье. Дорога пуста, фонари поднимают парчу сгустившейся ночи. III. Бард: Перенесемся в тонкий мир, что в нашем, грубом, есть другое измеренье. Клавир создания имеет много нот. Но кто возьмёт ответственность сказать, какой из тех миров есть плод воображенья, а какой реален? Или наоборот? Вот комната, где небо вместо потолка, всё в звёздах. Земля, три стенки. Вместо четвёртой – райский сад. Деревья, ветки, птицы в воздухе иль в гнездах. Не спят, хоть и темно. По видимому, сон – условность. В пространстве между стен друг с другом говорят знакомые нам двое младших ангелов. Они стоят ногами на полу, в пятне от света факела, воткну того в одну из стен. По грани тени на земле видна неровность. Исабель: Расскажи, Загадор, как же ей удалось из нашего тонкого мира спуститься в трехмерный? Ведь это возможно, лишь там народившись? Все другие дороги – забрось. Перекрыты. Сам Первый — и тот, не решившись нарушить законы физической сети, придумал явление чуда. А уж мы-то пытались, покуда мы в свете его отражённом живём. И то не смогли. Загадор: Ты права, Исабель. Многие полегли на попытках пробраться, сохраняя и свет, и надежду, и знанья. Но, увы, мы уходим туда через то, что они называют рожденьем, переход всё стирает. Можно лишь постараться прожить, не сорваться в запрет, чтоб в конце возвратиться сквозь смерть, умножая страдания жженье. Исабель: Только тем и растём. Но она, видно, знает секрет. Или, может, вот так проявляется чудо, когда вероятность событья так ничтожно мала, что почти невозможна? |
