Тропинки, окружавшие дом, расходились всё шире, и Финн глубже уходил в Лес, но уже не хотел выйти из него, даже тоска по отцу сменилась тихой печалью: будто он слышал отцовский голос в шуме ветвей, а солнечные блики казались светлыми кудрями матери, с которой отец встретился после долгой смертной разлуки. Наступало время Великого Снегопада, и Финн не хотел покидать Лес, и представил его в своём Зимнем сне, и уже отправился в него, когда увидел – на поляну вышло странное существо с головой волка и телом человека, упало рядом с домом. На окровавленную фигуру падали снежинки, они запорошили тот лес, и перед Финном открылся другой: Шумящий Лес Зимнего Сна. Он был заснежен, птицы перепархивали с ветки на ветку: серые, с ярко-алыми грудками. Из-за кустов, усеянных подмороженными красными ягодами, вышел человек с головой волка, подошёл к растерянному Финну и сказал: «Не бойся, меня зовут Христофор Волкоголовый, я хозяин дома под корнями. Пришло время нам свидеться, Финн». Брат Панкрат сделал паузу и пригубил вино. – Интересно, – заметила Паола, – так Христофор оказался в Зимнем Сне Финна, то есть его Дальнем Сне! Хотя был убит на Ветви… Довольно необычно для Дальних Снов!
– Да, это был необычный Дальний Сон. А может, и вообще не сон. И этот парень, Финн, и Лес выглядели как раньше, но при этом изменились, стали другими, может быть, более настоящими…
– Как в Асгарде, – заметил Форсетти. – Я смутно помню конец этой истории… Так что же дальше?..
Брат Панкрат продолжил:
– …Христофор рассказывал о себе и о Лесе, в котором жил отшельником долгие годы – после того как перестал быть воином. О том, как хотел вывести Финна на опушку, но кругом полыхала война, и он решил уберечь мальчика, научить тому, что знал сам, но боялся напугать его своим видом. Христофор рассказывал, как сражался с порчей в тёмных лесных глухоманях, как уничтожал её и почти преуспел, – однако не до конца. О том, как был смертельно ранен в последнем бою. Финн говорил с ним долго-долго, Христофор рассказывал про чудеса, увиденные мальчиком в доме, про зверей и птиц, но не упоминал про отца Финна, а тот не спрашивал – будто его останавливало что-то. Христофор обучил Финна семи рыцарским добродетелям, открыл перед ним страницы старинных книг и сказаний. И однажды – время там шло совсем иначе – сказал, что Финн стал воином и может оставить Лес. Однако Финн не согласился и утверждал, что хочет довершить дело Христофора, очистить Лес от порчи. Учитель исполнил желание ученика, и они вместе отправились в глубину Леса. Ветви тяжело нависали над ними, мокрый снег падал вниз, а потом становилось всё теплее и теплее, будто начиналась весна; Финн выбежал на цветущую зелёную поляну и не увидел рядом с собой Христофора Волкоголового – словно тот замедлил шаг и остался позади, растворился среди метели и тяжёлых снеговых шапок Зимнего Сна – промолвив прощальные слова.
Но Финн уже не помнил о нём, забыл о словах: радостные люди бежали к нему со всех сторон, приветствовали и осыпали цветами, а прекрасная девушка поцеловала его и сказала, что очень любит. Они стояли у светлого синего пруда, и Финн увидел отражения девушки и красивого юноши в расшитом камзоле и с удивлением и торжеством узнал в нём себя. Птицы щебетали вокруг, и отец Финна вышел на поляну, широко улыбаясь, заключил его в объятия. Потом они все вместе сели на траву и собрались пить вино – его было в изобилии, и яблок, и винограда, и удивительных плодов, которые торговцы привозят из-за моря, катают их по сандаловым прилавкам. Деревянный Меч Финна мешал ему, и девушка сказала выбросить эту никчёмную сучковатую палку, а отец покривился, но снова улыбнулся, она предложила ещё раз, настойчивее, лицо отца побледнело, он улыбнулся через силу, девушка сказала почти грозно, и лицо отца исказилось, словно в предчувствии смерти. И Финн вспомнил слова Христофора:
«враг может принять любой вид, но не вынесет верную прямоту твоего клинка». Встал и вытащил из ножен меч.
…Человеческие образы слетели с радостных людей, словно жёлтые листья при порыве ветра. Они атаковали Финна: многорукие тени, копьеносные карлики на ходулях, мёртвые деревья, раскинувшие объятия сухих ветвей, на которых болтались повешенные. Финн сражался с ними, и рубил их, и сам получал раны, и вот упал последний враг, все они полегли вокруг: разрубленными ветвями, тенями, таявшими как мартовские сугробы. Девичий смех послышался вдали – но, может, это только послышалось Финну. Лес снова стал обычным – Финн стоял на чёрной поляне, которую затягивала свежая весенняя трава. На ней он увидел отцовский топор и сломанный рог и понял, что тут завершился его поход, и долго плакал. А потом снова услышал голос отца в ветвях, а солнечные блики показались ему светлыми кудрями матери; и запела птица, словно передавая привет от Христофора Волкоголового, который шёл где-то далеко-далеко, то ли в этом, то ли в другом мире, то ли на их Грани – и Финн улыбнулся. Вдали, на опушке, призывно протрубил рог – и он вложил Деревянный Меч в ножны, отправляясь в путь…»
– Интересная история, – задумчиво сказал Форсетти. – Но Паола совсем задремала. Похоже, ей снится лес. Вокруг тёмных волос Паолы кружились, то пропадая, то появляясь вновь, жёлтые осенние листья.
Брат Панкрат бережно поднял девушку на руки, и они с Форсетти вошли в дом.
Из заметок Хёда
Дерево поднимается всё выше. Прикасается кроной к небу. И вдруг «переворачивается» (момент смерти). Теперь его былая крона – это корни, а земные корни – становятся кроной. Дерево укоренено в небе, метёт по земле невидимыми листопадами, шумит нездешним ветром.
Глава IX,
которая в основном посвящена железнодорожному сообщению
Когда поезд отошёл, он долго ещё продолжал стоять на краю перрона и смотрел вверх, туда, где за электрическими проводами, столбами и водокачками открывалось высокое небо. Оно было таким же, как всегда. Он видел тот же его сверкающий, прозрачный свод в незабываемые дни Голгофы и в далёкие времена крестовых походов. Он был убеждён, что он существовал всегда, и ему казалось, что он помнит тогдашнее небо – совершенно такое же, как теперь.
Гайто Газданов
Утром группа встречалась на платформе вокзала Хёгландской Ветви. Бранимир и другие военные ещё затемно ушли на Большое лётное поле, где некогда работал Ньёрд, – получить дополнительное снаряжение. Форсетти тоже вышел раньше – ему захотелось пройтись по знакомым местам. Он шёл в сумерках по дороге, мимо него проехал автобус с жёлтыми светящимися стеклами («Из Яблоневых сел», – подумал Форсетти), а за ним – патрульная автострады на чёрном мотоцикле. «Прямо как Фрейя» – Форсетти посмотрел ей вслед. Девушка почувствовала его взгляд, обернулась, помахала рукой. Вскоре Форсетти вышел на перрон станции – он пришёл первым, больше никого не было видно. Сел на скамейку и закурил трубку. Вскоре появились военные во главе с Бранимиром, они были в гражданской одежде с большими сумками, Молли – в джинсовой куртке и бандане. Чуть позже пришёл брат Панкрат, в кожанке, с гитарой за спиной. За ним Паола в тёмных очках, с розовым рюкзаком. Они напоминали компанию, которая отправляется на пикник.
– Приветствую, командир! – Бранимир пожал руку Форсетти. – Лит и Фьялар прибудут на поезде через десять минут.
– Отлично.
Военные переговаривались между собой, Молли чему-то весело рассмеялась. Брат Панкрат отвечал на вопросы Паолы, заинтересованной вчерашним рассказом. Форсетти покуривал, сидя на скамейке.
Вскоре раздался гудок и показался поезд: паровоз с двумя вагонами.
«Хельгу бы понравился», – подумал Форсетти.
Солнце поднялось выше, лучи слепили глаза, он прикрыл их, сдвинулся в тень.
И увидел Хельга.
Хельг сидел рядом с ним – на скамейке перед зданием станции. На нём были высокие ботинки, потёртые, рыжие, с трещинами, длинный зелёный плащ с оранжевыми пуговицами. Он вытянул ноги вперёд, и они были на солнце, а сам он сидел в тени, откинув голову назад, прислонившись к стене. Хельг допил кофе и поставил крышку термоса на скамейку. Сложил и убрал в карман газету. – Привет, Форсетти. – Привет, Хельг… Как ты сюда попал?..
