За несколько дней весь двор узнал об истинной причине задержания Баламута. Ближе к вечеру по дороге с пляжа во двор зашел Царевич. Он уселся за знакомый стол и выложил рядом пакет с мокрыми плавками. Вокруг не было ни души. Ни собак, ни кошек, даже птицы затихли. Двор вымер. Царевич недоуменно разглядывал знакомый пейзаж. Потом из-за Марфушиной двери вырвался молодой, крепкий петух, дернул через двор с воинственным клекотом, добрался до стола, заважничал и, уже не торопясь, медленно ступая на проволочных ногах, взялся разгуливать неподалеку. Царевич носком итальянской кросовки выбрал камешек и подкинул петуху. Петух замер, навел на Царевича настороженный глаз. Ждал подвоха. Но тут выскочила Марфуша, сгребла петуха и умчалась, только дверь хлопнула.

Стало как-то совсем непривычно. И непонятно. Удивленный Царевич проводил Марфушу взглядом, встал и подошел к желтому дому. Нужное окно было невысоко и открыто.

– Дизель. – Прокричал Царевич.

Занавеска на окне разошлась, словно крика этого ждали, и изнутри возникла женская голова. Белея лицом, мама Дизеля улыбалась так широко и страдальчески, будто уголки рта приходилось удерживать пальцами. Непривычно как-то. Обычно при виде Царевича милое лицо разгоралось ярче театральной люстры. Уже несколько раз Царевич обедал у Дизеля, готовился ответный визит. К тому же мама Дизеля была учительницей и мечтала познакомиться с той, другой мамой, чтобы, как педагог с педагогом, обсудить трудные вопросы воспитания подрастающего поколения. Недавно всем коллективом прорабатывали доклад на последнем Пленуме. Казалось бы, все ясно, только работай, но ведь именно снизу можно что-то подсказать. Мама Дизеля как раз и могла… еще вчера…

Но сегодня Дизель срочно выехал к дяде. На каникулы. До самого конца лета.

– А где дядя? – Пока мама шевелением синих губ пыталась объяснить причину внезапного исчезновения сына, Царевича посетила идея. – Если недалеко, могу подъехать на неделю. Батя машину даст. Неохота дома сидеть.

Мама зашептала неслышное. Можно зеркальце к губам поднести…

– Говогите ггомче. – Прокричал снизу Царевич. – Я не слышу.

Окончательно теряя живой цвет лица, мама Дизеля переползла животом через подоконник, будто сзади ее держали за ноги. Свесившись со второго этажа, она буквально дотянулась губами до уха Царевича.

– Не знаю. – Задышала голова совсем рядом. – Может, еще и не к дяде. Никто не знает. Но он тебе напишет, когда приедет… Письмо… Обещаю. – С этими словами голова поползла вверх и, послав Царевичу умоляющий взгляд, скрылась за занавеской.

– Хогошо. – Сказал Царевич. Пожал плечами. Оглянулся. Никого. И черные квадраты со стен вместо окон. Царевич ощутил, двор ждет его ухода. Отсчитывает минуты. Не оглядываясь, Царевич побрел к выходу.

На следующий день дворник, кряхтя, вывернул из земли стол, разбил и сжег его в углу двора. Был яркий день, пламя казалось зловещим. Никто ничего не спросил, не подошел.

Баламут вернулся спустя полтора года. Царевич к тому времени окончательно повзрослел и увлеченно работал над диссертацией. Вслед за выехавшим Хаймовичем, Баламут стал решительно собираться. Наташа не возражала. У них уже было двое детей, за границей она рассчитывала начать с Баламутом новую жизнь. Баламут боролся, как лев, но время для выезда было совсем неподходящее. Страна пересматривала эмигрантскую политику. Верный Хаймович слал вызов за вызовом, но документы на выезд у Баламута не принимали, требовали подтвердить еврейское происхождение. Счастья не было. Баламут ходил на митинги в Бабий Яр, но этого было мало. Чистопородные праправнуки Авраама сами мыкались годами, дожидаясь разрешения. На работу Баламут не устраивался из принципа. Он считал себя жертвой произвола и провокации (судите сами). Денег не было. Нервы стали сдавать.

Внизу, на площади выстроили гостиницу для армейских чинов. В ресторан при гостинице пускали, и Баламут иногда заходил днем, выпить рюмку. Обслуга в ресторане была своя. Сегодня за соседними сдвинутыми столами гуляла офицерская компания. Гуляли шумно, с женами и подругами, прямо с открытия. Отмечали дальние командировки, награды и новые звания. Вспоминали страны и города, которые ни трезвому, ни пьяному называть не полагается. Ближний Восток, это точно.

Баламут был мрачен. Ему только что отказали в очередной раз. Он спросил себе фужер, встал и громко, на весь зал предложил выпить за победу еврейского оружия. По более поздней легенде – американского… Но тогда это значения не имело…

И выпил, стоя…

В ресторан с улицы перестали пускать. Событие вошло в историю, хоть долгое время оставалось засекреченым. Посуда и мебель пострадали. Наташа говорила так: – Я могу понять с саксофонистом, хоть там, клянусь, ничего не было. Вы мне верите? Я могу понять про ту дрянь с тортом. Но сейчас! Я так и буду всю жизнь передачи носить? Если бы он банк ограбил, я бы поняла. Хоть бы деньги в семье появились. А так?.. Что я детям должна говорить? Был бы еврей, так и этого нет… Змеи с орлами – это пожалуйста, а обрезание в тюрьме не положено. В синагогу идите. И я должна поверить? Нет, я развожусь…

– Ой, как хорошо. – Радовалась сейчас Вера. Добрая душа, она переживала за Баламута. – Мама, ты точно видела? Значит, Николай вышел. Наташа и мне жаловалась. Должно время пройти.

– Пока пройдет, он еще что-нибудь выкинет. Как дали ему это прозвище – Баламут… – Вздыхала Лиля Александровна, выкладывая рыбу на сковородку.

– Мама, что ты там делаешь с рыбой? Иди в комнату.

– Да-да, Верочка, иду. Я себе чай завариваю.

– А рыбу я поджарю завтра. – Говорила Вера.

– Правильно, Верочка. Но все-таки Наташа зря возмущается из-за татуировки.

– Мама, что за дым в коридоре? Что ты там делаешь?

– Ничего не делаю. – Лиля Александровна перекладывала рыбу со сковороды. – У меня никакого дыма.

Вера не умела сердиться. Также как и Лиля Александровна. Женщины жили дружно. Но тут в дверь забарабанили. И свет почему-то замигал. – За самогоном. – Решила Вера. Она увлеклась работой и решила не открывать. Но лупили изо всех сил. За дверью стоял сосед Степан.

– Ты что сидишь? Выходи. Маму спасай. Дом горит.

Вера заметалась. Все население уже высыпало во двор. Из окон третьего этажа валил густой дым, видно, занялось там. По крыше гулко бродили пожарные и крючьями растаскивали кровлю. Сквозь низкую подворотню пожарные машины не могли заехать во двор и щедро заливали несчастный дом с улицы.

Вера бросилась в коридор, спасать картины, Степан остановил. – Не нужно. Они уже потушили.

Действительно, пламени видно не было. Пена густо сползала со стен. Пожарные обходили этаж за этажом. Тяжело дышалось. Электричество и газ отключили.

Степан пообещал загадочно: – Я этому Баламуту ноги повыдергиваю. Жили тихо, так нет, явился.

Женщины наощупь вернулись в промокший дом. Зажгли свечу.

– Видишь, Верочка, как хорошо, что я успела поджарить рыбу.

– Мама, откуда ты могла знать, что будет пожар?

– Ой, Верочка. Мы – старые люди должны предвидеть. Я же тебе говорила, что Николай вернулся.

– Николай – хороший человек.

– И я говорю. Но знаешь, как это бывает…

Спать не хотелось. И женщины с удовольствием поели.

Я часто ездила на Азовское море. Писать рыбаков. Над морем, помню, была высокая гора. На ней столы длинные. Бригада обедала, и мы с ними. Солнце потрясающее. И горячий золотой песок. Можно было по песку съехать к самому морю.

Как-то Юра (бывший муж) уплыл с рыбаками, а я осталась на берегу. Тут подоспела другая бригада и взяла меня с собой. Вся лодка была завалена огромными арбузами. Они их били о колено и ели. А потом рыбу стали тянуть. Серебрянная рыба билась между этими арбузами. А вечером мы остались на берегу. Поели. Они спали там же. А мне… Сети огромные, они их уложили, и получилась кровать высотой в стол. А второй сетью укрыли меня как одеялом. Аежу, сверху звезды, и от сетей запах смолы. Аодки на берегу. Костер. Арбузы запомнились. Я несколько раз с рыбаками плавала. А жили мы в рыбацком поселке у тети Килины. Во дворе, был деревянный сарайчик. Специально, чтобы летом спать. В половину роста. Когда лежишь, нижняя дверца закрывается, а верхняя открыта. На уровне головы. Аежишь, смотришь в небо. А там звезды…