И дышится здесь несравненно легче, чем на пропитанной бензиновом чадом улице. Посреди двора царствуют два могучих тополя, с угнездившимися черными шапками омелы. Весной щедро летит тополиный пух, но нареканий, как ни странно, у жильцов не вызывает. Крепкие здесь люди, слезоточиыый пух им ни почем. Под тополями затерялась детская площадка с качелями и песочницей и несколько скамеек с удобными спинками. Такова обстановка, в которой любит с газетой отдыхать Лиля Александровна. Благодаря песочнице, место имеет название золотые пески. Песка здесь намного меньше, чем на городском пляже, но название утвердилось в силу образного соответствия, предполагающего неукротимое стремление к празднику. Желание быстрого курортного успеха. Ощущение мимолетности переживаемых мгновений. Что-то сходное здесь есть, пусть даже искаженное до нелепости. Счастью еще никто не дал исчерпывающего определения. А народ из ничего не придумает. Птицы любят эти места, и людей здесь хватает – днем больше своих, вечером – пришлых. Сюда сходятся, чтобы обсудить планы на вечер, недалеко сердце-вина города, а вместе с ней – азарт приключений, страсть, мимолетные терзания и призрачные успехи. Сюда же возвращаются на исходе вечера – солдатами после битвы – торжествовать победы и омывать раны. Двор притягивает магнитом, удивляет, кажется (вернее, еще недавно казалось), бури и грозы обходят его стороной, и времени впереди немеряно…

Художница Вера была во дворе своей. Двор уважал ее и немного ею гордился, выдавая этим странную взаимосвязь, которая существует между разными сторонами жизни. Нисколько того не желая, Вера определенно была одной из местных достопримечательностей. С пышной полуседой прической, которую она иногда стягивала черным в горошину бантом, с круглым овалом лица, сохранявшим странное выражение задумчивой или расшалившейся куклы, с небрежным изяществом и неприхотливостью в одежде, она придавала этой пестрой, а иногда опасной среде своеобразную легкость и артистизм. Она никогда не смешивалась с ней, и не пряталась, не отворачивалась с испугом или презрением, а жила в мире и согласии, естественная, как Маугли среди волчат. Она выносила стакан и даже предлагала его сама, если видела, что пьют из бутылки. Она давала консервный нож, чтобы открыть банку с закуской, и помогала пьяному дотащиться до скамейки. И вместе с тем она естественно и безусловно сохраняла дистанцию почтительного к себе отношения, которое вызывает художник у людей всех прочих, пусть даже осуждаемых законом занятий. Летом дверь ее квартиры часто была открыта и лишь наполовину отгорожена от асфальтовой глади листом фанеры. Вере был нужен дневной свет. В широком коридоре она держала свои работы и тут же трудилась, уступив мастерскую бывшему супругу и не обращая внимания на кипящие за порогом страсти.

Теперь о квартире по левую руку. Год назад соседка родила, но жила без мужа. Мать приторговывала крепкими напитками, и достаток был, даже вырос. Антиалкогольная компания пришлась кстати. Утром соседка выкатывала во двор коляску и усаживалась рядом. Время от времени она доставала лежащее в ногах младенца зеркальце и медленно, с усердием микроскописта принималась изучать собственное лицо. Задерживая внимание на малозаметных бугорках и припухлостях, она заглаживала рукой отслеженный участок, заглядывала между оттянутых пальцами век в глубину глаз, закусывала белыми зубками губу, пытаясь выровнять линию чуть вздернутого носа. Так она трудилась долго, не оставляя без внимания даже ничтожной мелочи, не ленясь возвращаться к уже пройденному и подправленному, доводя драгоценные черты до подлинного идеала. Затем она разворачивала стул навстречу солнцу и вытягивала лицо к небу, рассчитывая загореть. Губы, тронутые косметикой, шевелились, посылая молитвы богам плодородия и любви.

Ближе к вечеру начинали собираться подруги. Они заглядывали во двор размяться перед вечерними похождениями. Соседка выносила из дома стулья, дамы рассаживались вокруг коляски, покуривали, отгоняя дым в сторону, и осторожно дотрагивались огненными коготками до ребеночка, который смотрел снизу из колыбели, любовался нарядными тетушками, тянулся к фиолетовым, розовым, малиновым пятнам на выбеленных щечках.

Вера сидела незаметная у раскрытого окна кухни, и часами рисовала этих девочек в черных сетчатых чулках, в париках, натянутых на распаренные от жары лбы, ловила кончиком карандаша движения пухлых рук, несущих к губам сигарету, плавные тягучие линии шеи, щедрые овалы бедер, мечтательные и быстрые глаза в разноцветных озерах косметических теней, и никак не могла оторваться от зрелища волнующего и выставленного напоказ чувственного естества.

Цыганская девочка

Соседкин ухажер – высокий, костлявый, немного сутулый парень в постоянно расстегнутой до живота белой рубахе и с сигаретной пачкой за брючным поясом захаживал во двор почти ежедневно. Вера, которая относилась к мужчинам строже, чем к женщинам, по видимому не находя в их облике достаточной эстетической глубины, тем не менее определила его зрительно как человека доброго и хорошего. Очевидно, так оно и было, потому что соседка легко оставляла на него колыбель, а сама отправлялась проводить подружек, снимавшихся в поход на огни городских развлечений. Она мельком, последним движением заглядывала в зеркало, разглаживала на бедрах джинсовую полоску и уносилась следом за подругами, на доносившееся из глубины подворотни цоканье подбитых металлом каблучков. Так отставший боец догоняет уходящий на рысях эскадрон. Темнело. Вера откладывала бумагу и карандаш. А парень терпеливо сидел, карауля спящего младенца, и раскачивался, будто у него внутри что-то болело.

У подворотни и дальше под желтым домом постоянно толклись кофеманы. С улицы, как раз через стенку от Вериной квартиры, располагалось бойкое кафе. Очередь тянулась наружу, как хвост забравшегося в нору фокстерьера. Народа по улице сновало много. Скромные размеры заведения позволяли всего лишь получить драгоценный напиток и выбраться с ним на улицу. Пить шли во двор или пристраивались на подоконнике Вериного окна. И это был лучший вариант, позволяющий расположиться с комфортом. Лица и фигуры разлетались и мелькали, белая кисея отделяла Веру от любовных романов и интриг. Страстей и коварства у облезлого подоконника выплескивалось не меньше, чем на средневековой площади. Но к улице Вера была равнодушна, ее притягивал двор. Сюда забредали компаниями, расставляли чашки на металлических листах, прикрывавших от дождя подвальные окна, и пировали беззаботно. Мелькали персонажи отрешенного вида, шаткой походкой, с расширенными дурманом зрачками. Знали, что искать. А вообще, было шумно, весело, и в целом обстановка сравнительно интеллигентная (по оценке знатоков таких сборищ) с множеством молодых хорошеньких женщин и атмосферой некоторой галантности. Люди расслаблялись и начинали отдыхать еще до получения заветной чашки. А потом и подавно.

Двор принимал всех. Но наступили перемены. Их осознание пришло внезапно, как первый вражеский авианалет. Время вдруг напряглось, что-то должно было случиться…

Переживание

Прямо перед домом убили соседкиного ухажера. Быстро, ножом, во внезапной схватке. Жертва не издала ни звука. Было именно так, Вера в это время находилась в кухне, услышала разбойничий свист и топот. Потом свист повторился уже с улицы, все улеглось и беззвучно застыло. Удивленная Вера открыла дверь и выглянула. Было безлюдно. В желтом доме разом погасли несколько окон. Вера постояла на пороге и даже оставила дверь открытой, в квартире ей показалось душно. Спустя час она заперлась, и уже сквозь сон расслышала, как въехала во двор машина, и увидела бегущие по потолку огоньки, принятые за начало счастливого сновидения.