– Как же так, Валентин? Вы не могли здесь подрабатывать, если учитесь в Москве? – Возмущенно воскликнула Алиса.

– Я давно уже выучился… и не здесь я его нашел, а в хирургии, его побили в туалете, сигарет не оказалось, никто же не возит. Есть же и буйные, а он тихий. Вы же не спрашивали.

Антон заглянул в кабинет, приглашенные жестом, они неприязненно расселись. Врач с интересом и недоверчивым удивлением помечал у себя новые сведения о Тимофее Аркадьевиче. Оказалось, что бывшая жена позаботилась о нем, выдержала его четыре месяца в неврологии, поставила на учет в диспансере, чтобы поместить сюда на полгодика – год, чтобы подлечиться, потому что дети, поделив права устроителей выставок, не заботятся о нем, а оставлять без присмотра нельзя. Забрать его можно. Родственники имеют на это право.

– Вы ему родственники? Ах, просто коллеги… Можно и пораньше выписать, но по согласию детей.

– А Тимофей Аркадьевич давал согласие на пребывание здесь?

Антон умел поддерживать беседы.

– Да, письменное согласие на лечение обязательно. Курите здесь, поболтаем еще, а то такая здесь тоска, а посещения скоро начнутся, сейчас прием лекарств.

Алиса растеряно озиралась на серые стены, плохо понимая услышанное. Валентин придвинулся к ней, зашептал о том, что очень доволен тем, что идет серьезный диалог о судьбе Тимея, вот, если бы еще подтянуть из института коллег, поднять верных студентов, общественность, чтобы приструнить бессовестных детей.

– Включаясь в реальность – бытовые дрязги и дележку, он действительно становится умалишенным. Память после трагедии стала очень избирательной. Но, видите ли, им неприятно, чтобы кто-то узнал о болезни знаменитого папочки. Он почти не выходит отсюда уже второй год. Дело запутанное. У всех на устах – Тимей, а то, что он живой человек, никому нет дела. Его по фамилии никто и не знает, кроме учеников! Распродали и забыли. У вас лицо как-то странно изменилось, вам лучше выйти на воздух. Антон, мы будем на улице, – тот ответил кивком, не отвлекаясь от доктора, взятого на прицел цепкого взгляда.

– Мир всегда катился в сторону, противоположную от Бога. Нашкодившие дети, мы вдруг понимаем это и вскрикиваем, вот это и есть творчество. Вскрикиваем, но вновь продолжаем расточать душу на пустяки, питающие зверя. Всегда были овцы и будут волки, а мы будем сторониться и тех и других. Что горевать об овцах, которым вырывают живьем сердце, а они молчат?! Порою думающий человек не видит в себе хищника, поедающего ближних. Так поздно приходит откровение – познание радости в элементарных вещах, таких, как свободно прогуляться в магазин за сигаретами, а хоть бы и за картошкой, самому сварить себе кофе, если хочется именно кофе, а не пить больничную бурду. Мы не замечаем легкости телодвижений, пока владеем собой и спохватываемся, когда той жизни осталось на полпинка. Я сидел на перевале, курил самокрутку, я не ел уже три дня, пил из ручья и вдруг открылась красота, я чуть вниз не свалился от восторга. Все проблемы ерунда, пока здоров, волен в своих желаниях. Радость быть своим в собственном мире хотя бы потому, что ты сам сделал этот выбор! Да, просрочен паспорт, и нет визы в ту страну, куда я ночью буду переползать, да могут прихватить, но я постараюсь прошмыгнуть. Получилось, многое получилось, но многое оказалось ненужным. Когда зарезали Сашку у собственного подъезда – одного из компаньонов, я был румяным пузаном в подштанниках, набитых валютой. Мы могли бы откупиться, но я был вне действия сети. Я бродил по странам, теряя скарб и уже не сокрушаясь об этом. Люди они везде люди, кто-то поможет, кто-то прогонит. Злые, добрые, смешные. Солнце светит для всех, в этом и есть сущность Бога, которого мы ищем.

Валентин размышлял вслух, мало беспокоясь о том, слушает ли его Алиса, сыгравшая роковую роль в судьбе Тимея. Антон шел к ним по аллее в распахнутой дубленке, лениво вздымая ногами искристые всполохи. Алиса засеменила ему на встречу. Он поднял ей ворот и замер. Что сказать? Мелочи утрясутся, можно организовать гуманитарную помощь, присылать передачи, уйти в сторону от самой встречи, сохранив свой уклад жизни. Ненужное касательство к прошлому, глупо отрицать это. Он не побледнел, а как-то погас, руки на ее плечах отяжелели и у нее подогнулись ноги или просто каблучки соскользнули с твердого следа.

– Что надумала, лиса-Алиса? Пойдешь все-таки? Одна или нужна поддержка?

– Вместе, конечно, вместе. Мне очень страшно увидеть его не таким, как представляла.

– Я знаю, слишком богатое воображение. Я только хочу попросить тебя, первый раз в жизни попросить. Пусть фантазии не превращают естественную жалость в чувство вины или в нечто большее, в нечто несуществующее. Пожалуйста, не сочиняй того, чего у вас никогда не было: ни в прошлом, ни в будущем. Я помогу освоиться, и не вздыхай облегченно, словно беда миновала, словно ты не ошиблась в выборе. У тебя не было выбора. Не было и не будет. Ты понимаешь, какую жестокую роль может сыграть твоя слабовольная жалость? Не зови, не ласкай бродячую собаку, если не можешь взять ее в свой дом. Ему нужна помощь, а не слезливое унижение жалостью. Договорились? Можем идти, если не передумала. Это твое право.

Проживающие пансионата прогуливались по коридорам, тремя лучами сходившимися к круглому холлу. Диваны, кресла, обитые бежевым дерматином, телевизор. Палаты были пусты. Посетителей почти не было. Тимей сидел чинно, аккуратно положив ладони на колени. При его росте он показался очень громоздким, отяжелевшим, отечным. Перемогая слезы, подтирая тушь, Алиса держалась за спинами мужчин. В ответ Тимей тихо, с опаской, поздоровался, Валентин раскручивал разговор, красочно описывая мелочные события. Припудрившись, она осмелела, присела рядом, шутливо похлопала его по руке, как бы приветствуя. Антон сжал ей локоток, предупреждая вольности, здесь не место балагану. У нее возникло желание сильно встряхнуть его, потрепать за щеки, проорать: «Что ты здесь делаешь?! Хватит с ума сходить, Тим!»

Ее всегда бесила холодная невозмутимость, волна гнева накрыла ее, глаза метали молнии. За окном великолепный вид, словно с новогодней открытки, когда-то получившей премию. Алиса внезапно вспомнила себя – резкую, вечно бунтующую. В какую-то куколку превратилась она, нежную, беспомощную, послушную до отвращения.

Остекленевшие березовые ниточки вздрогнули, улетели воробушки, веточки со звенящим постукиванием в стекло успокоились. Тим повернулся к ней и махнул рукой:

– Галлюцинации… Мне почудился голос мадам. Она любит постоять у окна, покурить, созерцая пейзаж. Что можно увидеть в голубых снегах, кроме иллюзий, разве то хорошо, что видишь акварели. Жаль, здесь не курят, надо в сортир идти, а там бьют, но ведь у вас есть сигареты. Мало. Сигарет всегда мало. А так, чудесный вид, долгожданный покой. Ах, если бы я мог быть один в комнате, спать – когда хочется, а не когда прикажут. Нет-нет, сидите, если вам разрешили. Алиса Ивановна, я напрасно побеспокоил вас, простите покорного слугу. Вот, Валентин, мой лучший ученик из всех пятнадцати выпусков. Ленив, конечно. Да и вы были неусидчивы. Давно мы не виделись, лет пять, пожалуй? Я не писал, потому что был занят – писал. Писал много, больше в стол. Потом бросил. Потом меня все бросили, я так и не понял – почему? Так проще, не думать – почему, иначе можно с ума сойти.

Санитары позвали больных на обед, напомнили посетителям о режиме заведения. Тимей поднялся вяло, потрогал мешки под глазами, усмехнулся, отдал папку Валентину, взял Алису под локоть и заговорил, словно нехотя:

«В полуночи глазам открыты

Полумысли в дремотном дыме.

Может, сказки уже забыты

Иль заботою дни гонимы?

Или маешься тайной мнимой,

Поминая грехи и Бога?

Смех навязчивый – липкой глиной

Покрывает мою дорогу».

Тимей развернулся на месте и пошел прочь, не оглянувшись. Валентин выждал паузу и позвал супругов одеваться. В машине было зябко, и пока прогревался мотор, Антон очищал снег с лобового стекла, присматриваясь к жене, нервно вздергивающей руку с тонко дымящей сигаретой. Неловкое откровение, словно он предал друга, но они были только партнерами, он в некотором смысле работодатель. Нелепые угрызения совести или просто здесь место тягостное. Похищение богини было добровольным. И как знать, была бы жива Алиса, если бы он оставил ее?! Вряд ли? Удручающие сомнения неуместны, если стопа женщины создана по размеру его ладони. Диапазон психологической совместимости велик у общительной барышни, но этого мало, чтобы оказаться ее супругом. Оказалось мало. Творческий флирт, чей образ изящней, витиеватей, загадочней. Воспевание любви взамен настоящего чувства.