После папиной смерти, в доме стало тихо. Мама с Ладой не разговаривали друг с другом. Теперь мы не обедали вместе и не ужинали, Лада почти не выходила из своей комнаты, только в школу и обратно. Часто звонил мамин телефон, она выходила с ним на балкон или на улицу, описывала какие-то вещи, спорила о цене, диктовала наш адрес. Потом звонить ей перестали, и она стала звонить сама, долго ждала, пока ей ответят, потом ругалась в телефон, плакала, говорила, что у нее двое детей и ей нужно их чем-то кормить.

И вскоре мы переехали в новую квартиру – трехкомнатную. Мы заняли с Ладой по спальни, а маме досталась гостиная. Мама сама наклеила в ней обои, а я помог развесить на стены наши фотографии.

Теперь ко мне перед сном приходила Лада. Садилась с ногами на кровать и рассказывала. А я слушал молча, затаив дыхание, только бы она говорила, только бы посидела подольше.

Она рассказала, что в тот день, когда папа выгнал ее из дома, она переночевала у Вовки. «Было все, понимаешь?» Но на утро Вовка ее выгнал. Это все, наверное, его мать – подумал я. Но Лада сказала, что он «испугался». И спросила меня, будто самого Вовку:

– Чего?! Что наш грозный папаша мог сделать тебе, сосунку? И за что? За честь любимой дочери? Смешно!

После Вовки, Лада пошла к подруге Свете. Там ее приютили на несколько дней. Потом к Валере, своему однокласснику. Валера любил Ладу, предлагал встречаться, грозился побить Вовку. Пришла, он обрадовался. Стояли у подъезда, Лада сказала, что ушла из дома, бросила Вовку, и теперь свободна. Он ответил, что про дом ему жаль, а с Вовкой давно надо было расстаться, потому что он придурок. Потом хлопнул ее по плечу и сказал: «Ну ты давай, держись», улыбнулся и оставил ее стоять у подъезда.

– Ты понимаешь? – спрашивала меня Лада. – Нельзя мужчинам верить! Ни одному! Все они – предатели! Вовка оказался трусом, а Валерке только деньги и нужны. А теперь ни папы, ни денег! И кому я нужна?

Потом Лада жила то у одной подружки, то у другой. Продала свой телефон, истратила переданные мамой деньги и попросилась домой.

Вскоре и Лада перестала приходить ко мне перед сном. Когда я отправлялся спать, ее частенько уже не было дома. Она помирилась с Вовкой. Когда Лада, сильно пахнущая духами, проходила мимо нас, мама поджимала губы и делала вид, что смотрит телевизор. Я тогда говорил маме, шепотом:

– Она к Свете, с ночевкой.

А вот днем она брала меня с собой, когда ходила к Валере, с которым тоже помирилась. Втроем мы шли вверх по улице, залезали на гаражи, сидели на теплой трубе. Валера был высокий, выше Лады, со смешной прической – лысый по бокам, а сзади хвостик. Куртка красная, новая и кроссовки все время чистые. И пахло от него как из папиных бутыльков, которые я осторожно, без разрешения открывал и нюхал в ванной, когда мы еще жили в нашей старой квартире.

Он мало говорил, часто сплевывал себе под ноги и, по-моему, не любил меня. Лада и сама говорила не много, нехотя отвечала на его вопросы.

– Слышь, – сказал он мне, – сходи конфетку себе купи, – и протянул мне денежку.

– Не хочу.

– Тогда сигаретку.

– Я не курю, – ответил я, не вынимая рук из карманов.

– Нам купи.

Я посмотрел на Ладу. Она отвернулась. Тогда взял деньги, спустился с гаража и побежал. Сигарет в магазине мне не продали, я взял три жевачки и бегом обратно.

Тяжело дыша после быстрого бега, я стоял перед ними и протягивал жевачки.

– Блин, – процедил сквозь зубы Валера, и снова сплюнул. Отодвинулся от Лады, которую обнимал за талию.

Пришли домой, Лада смотрела на меня смеющимися глазами, и сказала тихо, чтобы мама не слышала:

– Видел, какая сволочь? Всем им только одного и надо!

А еще появился Марсель. Лада познакомилась с ним в интернете. Показывала мне его фото, да, родители имели полное право так не по-русски его назвать! Он был, как с Ладиных постеров из нашей старой квартиры – улыбчивый, модно одетый, то за рулем машины, то на море.

– Принц, не меньше! – смеялась Лада.

Они долго переписывались, потом он стал звонить ей по телефону. Лада весело смеялась в трубку, смех был как не ее, но очень ей шел.

Встречи с Марселем Лада называла свиданиями, долго к ним готовилась, наряжалась и уходила невероятно красивой. Приходила с цветами, подарками, рассказывала нам с мамой о ресторанах, концертах, кинотеатрах. Говорила, что чувствовала себя принцессой, что двери он перед ней открывает и стул пододвигает, пальто помогает надеть.

– Прям джентльмен! – И глаза ее светились.

К Вовке уходила, не прощаясь, частенько прихватив с собой деньги из маминого кошелька. А возвращалась так и вовсе не Лада. Эта другая, была то злая и молчаливая с мертвыми глазами, она медленно шла в свою комнату, хватаясь за стены, чтобы удержаться на ногах. То пугающе веселая, шаталась, ударялась об углы и мебель, будто тело не ее, будто она ему не хозяйка, падала, смеялась. Я старался не дышать носом, когда обхватив меня слабыми руками, она целовала мое лицо. Я не хотел этого запаха, похожего на папин, не хотел мокрых поцелуев, неуклюжих объятий, я не хотел такую Ладу. Зачем Вовка возвращал мне ее такой?

Из окна автобуса, который каждый день возил нас с Ладой в школу и обратно я видел вдалеке заброшенное здание завода. На его крышу я ставил Вовку, который фотографировал себя на фоне высоты. Там же, на краю крыши они сидели вместе с Ладой, свесив ноги вниз. Иногда я отправлял туда Валеру. Он наблюдал за ними из-за той высоченной трубы, видел, как они смеются, Лада кладет голову на Вовкино плечо и, возможно, они даже целуются. Тогда Валера, выходил из своего укрытия и толкал Вовку в спину. Тот, хватаясь за воздух, падал вниз. Но иногда он падал и сам, без Валериной помощи. Просто оступился, просто не удержался. А Лада ехала на соседнем сидении автобуса и не знала, как было бы хорошо, если бы Вовка навсегда исчез.

Зашел в наш подъезд, а там мама, в своем неизменном пальто, с сумкой через плечо, трясущимися руками ворочает ключ в замке. Когда папа умер, у нее так руки не тряслись – почему-то подумал я. Увидела меня, протянула ключ от двери, которую так и не смогла запереть.

– Пойдем со мной, – сказала она мне.

Я быстренько закрыл дверь и побежал за ней. Такси ждало у дома. Нас привезли в больницу. Я помнил это огромное здание, заблудиться в нем можно, я здесь лежал с желтухой. Мама шла быстро, я еле за ней поспевал. Двери, коридоры, лестницы. Пахло хлоркой и лекарствами.

Путаясь в словах, мама спросила у женщины за стойкой, где наша Лада. Ей рассказали. Мы, не дожидаясь лифта, поднялись еще на два этажа выше. Мама сняла пальто, и вместе с сумкой вручила их мне. Под тяжестью вещей я присел на стоявшую тут же в коридоре скамейку. Мама ушла. Позади меня были огромные до потолка окна, с них дуло в затылок, слева лифты, справа выход на лестничную площадку, прямо передо мной две двери в больничные отделения – хирургическое и травматологическое. Мама зашла во вторую. Она долго не возвращалась, я уже вспотел в своей куртке, с ее пальто на коленях. Наконец, пришла, заплаканная, вызвала такси, и мы поехали домой.

Дома мама собирала вещи: свою и Ладину зубные щетки, халаты, домашние тапочки, а еще туалетную бумагу, зарядку для телефона, что-то еще… Я ходил за мамой, помогал ей искать вещи в Ладиной комнате.

– Я буду с Ладой в больнице. Сегодня переночуешь один. Завтра в школу можешь не ходить. Все, что в холодильнике найдешь, ешь. Закрывайся.

Я закрыл за мамой дверь. Посидел на кровати – на своей, потом на Ладиной, сидя на диване перед телевизором до боли сгрыз ногти на больших пальцах. Звонок в дверь, я замер, а потом рванул к двери.

– Кто? – шепнул я в замочную скважину.

– Это я, – ответили мне знакомым голосом.

Кто этот «я»? Вспомнить не мог, но дверь открыл. Света, Ладина подруга.

– Я к тебе, – улыбалась она мне.

Она вошла в квартиру, сняла пальто, разулась. Стояла передо мной высокая, улыбающаяся.