– А где твой телефон? – неожиданно для себя спросил я.

– Кончился, – грубо ответила она.

Молча смотрела на играющих, потом добавила:

– Если даст, принеси завтра в школу. Смотри не потеряй.

Посидели еще немного. И улыбнувшись, будто не мне, Лада встала и ушла.

Пришел домой и сразу к маме на кухню. Мама стояла за плитой, спиной ко мне.

– Лада денег просит – сказал я ей, стоя у порога.

Поварешка в маминых руках зависла над кастрюлей, не поворачиваясь, мама кивнула. Вечером принесла мне в комнату деньги. Помогла спрятать в потайной карман рюкзака.

Деньги Лада приняла молча, спрятала их в карман безрукавки, так же коротко кивнула, как и мама недавно, также старалась на меня не смотреть.

Через несколько дней Лада попросила еще. Мама дала, я принес.

После Лада пропала, в школе не появлялась. Объявилась спустя неделю, схватила меня за капюшон куртки, когда я выходил из школы. На ней была чужая некрасивая фиолетовая куртка.

– Есть разговор, пошли.

Вышли со школьного двора. Остановились у дверей небольшого магазина.

– Деньги есть? – спросила она меня

– Да. Чуть-чуть.

– Купи мне шоколадку.

Я сходил за шоколадкой. Она приняла ее, развернула, и, откусив пару раз, сказала:

– Скажи маме, пусть поговорит с папой, я хочу вернуться.

Она и до этого не смотрела на меня. Можно ли еще больше не смотреть на человека? Пусть даже на такого маленького, как я.

Маме передал слово в слово. Она долго смотрела перед собой, потом приказала идти делать уроки. Ждал день, ждал два… Лада в школе не появлялась, мама молчала, папа смеялся перед телевизором, ругался в телефон, хвалил за обедом жареное мясо. Я подслушивал под дверью, ходил за ними по пятам, дергал на кухне маму за платье «ма-ам», и добавлял про себя: «Лада хочет домой». Но меня все время куда-то отправляли, то спать, то играть, то просто просили не мешать.

Бух-бух – громыхала музыка во дворе перед домом. У накрытого бассейна жарили шашлык. Громко говорили, стараясь перекричать музыку, смеялись, ели мясо. Женщины кутались в уютные шубки, пританцовывая, держали бокалы за тонкие ножки. Я бродил среди гостей, маленький, незаметный.

Папа был в центре внимания. Сидел в окружении гостей, что-то громко рассказывал, обрисовывая руками невидимый предмет. Я подобрался поближе, он рассказывал про баню, которую строили у нас на заднем дворе. Я туда и направился.

Задний двор не освещался фонарями, только светом из окон соседнего дома, такого же большого, как наш. Строители давно разошлись. За спиной музыка, гости, смех, а здесь, ветерок треплет волосы, пахнет свежим деревом, и собачьими какашками, бесформенными кучами лежат стройматериалы, поскуливают запертые в будках собаки. Наверное, папе дорога эта баня, если он так часто говорит о ней. Каждый день, придя с работы, он идет сюда, ругает строителей, да так, что краснеет лицо, сотрясается большой живот, особенно того рыжего, высокого. Заходит в дом и продолжает еще их ругать, но уже для мамы.

Я вернулся в дом, незамеченный никем, пробрался на кухню. Мамы здесь не было, и среди гостей я ее тоже не нашел. Наверное, ушла наверх. Она так часто делала, когда в доме гости, управится и уйдет отдыхать. Нашел спички. Спички это не вазочка с конфетами, чтобы убирать ее от меня на верхнюю полку, они лежали в выдвижном ящике стола, на котором мама обычно резала овощи. Спрятал их в карман штанов и обратно к выходу. За пару шагов до двери остановился. Кто-то ворочал дверную ручку, собираясь войти в дом. Испуганный, растерянный, я повернул назад и побежал по коридору, заскочил в первую приоткрытую дверь. Справа зеленый кожаный диван. Втиснулся между ним и стенкой. Лег, замер, затаил дыхание. Только теперь понял, что я в папином кабинете. Голоса приближались, они уже были здесь. Захлопнулась дверь. Я видел ножки письменного стола, папины ботинки и красные туфли на высоком каблуке. Слышал папин глухой, невнятный шепот, женский, не мамин смех.

Лежал и слушал папино покряхтывание, тяжелое хриплое дыхание, женские «а» на выдохе и редкие хрустальные смешки. Даже если бы мне хватило места в моем логове чтобы закрыть руками уши, я бы не за что не стал этого делать. Я хотел слушать, запоминать. Да запомнить так, чтобы на всю жизнь, чтобы, когда буду вспоминать, чувствовать спиной холодную стену, запах пыли, видеть эти ножки и ноги, стискивать зубы, как это делал тогда, и сжимать пальцами незримый коробок спичек в кармане.

Когда все кончилось и папа, пошатываясь вышел из кабинета, а через какое-то время и туфли, побродив по комнате, тоже ее покинули, я вылез из-за дивана. Долго стоял у двери, прислушивался. В коридоре не звука. Подошел к окну, отодвинул штору. Напряженно вглядывался в еле различимый силуэт недостроенной бани. А потом переключился на шторы, гладил их, а они мягкие, темно-зеленые, нет, скорее, болотные, как и диван за которым я лежал, и ковер на котором стоял папа и та, в туфлях на высоких каблуках. Достал коробок, спичку, чиркнул. Головка спички вспыхнула и тут же погасла. Доставал еще одну, а она все никак не поддавалась моим пальцам.

– Леша, ты почему еще не в кровати?

Мама стояла в дверях кабинета.

– Пошли, я уложу тебя.

На следующее утро я шел в школу, чтобы непременно найти Ладу и остаться с ней, где бы она сейчас ни жила. Но не нашел, и вернулся домой. Двор еще не убрали после вчерашних гуляний, на раскладных столиках стояли пустые бутылки, бокалы, тарелки с недоеденным мясом. Я услышал глухой лай собак. Прошел на задний двор, собак почему-то так и не выпустили из будок. И строителей не было. Зашел в дом, а там два полицейских. Теперь вспомнил и машину их у ворот. Один из них разговаривал с мамой. Он держал в руке фуражку, на поясе висела кобура, а на ковре виднелись грязные следы от его ботинок. Мама стояла, опустив голову, на меня даже не посмотрела. Второй полицейский смотрел в телевизор, работающий в режиме «без звука». Потом мама ушла в комнату, вернулась оттуда в пальто и с сумкой.

– Поешь, там… на плите, – шепнула мне, проходя мимо.

Полицейские пропустили маму вперед, а потом вышли вслед за ней на улицу.

На плите стояла кастрюля с картофельным пюре, жаренная кусками рыба. Я взял со стола печеньки и ушел в свою комнату. Мама вскоре вернулась. Сказала, что папа разбился на автомобиле по дороге на работу.

Значит умер. Сам, нечаянно, так мама сказала. И Славик когда-то умер, и никого это не опечалило, никто не сказал, но многие вздохнули с облегчением. Например, я. Папа и Славик, конечно, во всем разные, но оба умерли, и это хорошо. Я частенько вытаскивал из кроссовок шнурки и пробовал вязать тот самый узел, говорил рукам: «Если это вы, вспоминайте», но ничего не выходило. Зато про папу я знал точно – это сделал не я. Я бы убил его по-другому, я вчера уже все придумал. Я бы сделал это обязательно ночью, когда он спит. Взял бы свою подушку, положил ему на лицо и навалился всем телом. Я уже большой, – говорил я себе, – мне уже десять, я отжимаюсь и подтягиваюсь на физкультуре, мне хватит сил держать подушку на его лице, пока он не перестанет сопротивляться. Или опять же – отравить. Набрал бы горсть самых разных таблеток из маминой аптечки, растворил в воде и добавил в бутылку с коньяком. И даже те два полицейских ни за что бы на меня не подумали. Я бы им сказал, что очень любил папу. Я бы придумал, как сделать это дома, а на дороге, это точно не я. Как же Лада обрадуется! Теперь она может вернуться домой!

Я мысленно умолял ее прийти завтра в школу. К счастью, так и случилось. На перемене после третьего урока я увидел ее в коридоре. Бежал к ней, расталкивая локтями школьников. Не добежав несколько шагов, не выдержал, радостно закричал:

– Папа умер, Лада!

Остановился рядом с ней, заглянул ей в глаза.

– Хорошо, – ответила она спокойно, – я приду через несколько дней.

И не прощаясь, ушла.

Глава 4