– У Булганки сцепились, – отвечал урядник. – Ерунда! Так, постреляли, да разошлись.

***

Меньшиков внимательно наблюдал в телескоп за происходящей перестрелкой.

– Это что, подполковник Кондратьев по гусарам Халецкого влепил? – удивился князь.

– Выходит, что так, – растерянно пожал плечами адъютант Панаев, стоявший рядом, и внимательно наблюдавший за боем в оптическую трубу.

– Хорошее начало! – зло процедил сквозь зубы Меньшиков. – Куда Кирьяков смотрит? Чёрт бы его побрал!

– Так, вон он и сам скачет, – указал Панаев.

Генерал Кирьяков подлетел на разгорячённой лошади. Вид его был довольный, будто у героя, совершившего очередной подвиг.

– Разрешите доложить, ваша светлость! – выкрикнул он.

– Ну, докладывайте, – оторвался Меньшиков от наблюдения и перевёл все внимание на Кирьякова.

– Отбили атаку кавалерии противника.

– Удачно отбили?

– С одного выстрела положили одиннадцать человек и около двадцати лошадей! А, какова батарейка!

– Хороша батарейка, – согласился князь. – Теперь глядите, чтобы генерал Халецкий вашего Кондратьева в капусту не изрубил. Вы за противника наших гусар приняли.

– Как? – выпучил глаза Кирьяков.

– Вот, так, Василий Яковлевич. Поздравляю с первой кровью. Влепили, так влепили, прямо в свою конницу.

Подъехал сам генерал Халецкий, мрачный, высокий гусар на белой сильной лошади.

– Ну, как наши артиллеристы? – с издёвкой спросил его Меньшиков.

– Зачем же вы так, Александр Сергеевич, – укорил его генерал.

– Откуда вы взялись в той лощине? – гневно набросился на него Меньшиков.

– Хотел подойти незаметно к английской батареи и атаковать, – оправдывался генерал.

– Похвально! – резко сказал главнокомандующий. – А предупредить генерала Кирьякова не догадались? В итоге – одиннадцать трупов. А англичанам – хоть бы что! Наблюдали за вами, будто в цирке за обезьянами.

– В плен одного взяли. Полковника, – доложил Халецкий.

К Меньшикову подвели грузного англичанина в красном мундире.

– Рад видеть вас! – поздоровался Меньшиков. – Могу я узнать ваше имя и должность.

Вместо ответа англичанин протянул ему визитную карточку. Меньшиков не сразу понял его жест, потому усмехнулся, взял карточку.

– Просто подарок! – прочитав, воскликнул князь. – Первый пленный – и сразу полковник штаба!

– Вы не могли бы послать парламентёра за моими вещами? – спокойно спросил пленный полковник, словно путешественник, прибывший в гостиницу.

– Разумеется, уважаемый Ла Гонди, – пообещал ему Меньшиков. – А пока – будьте, как дома.

***

На следующее утро Павла подняли рано. Он спал среди сапёров и артиллеристов прямо возле пушечного лафета, укрывшись от ночного прохладного ветра за бугром эполемента. Рассвет едва подёрнул небо.

– Будете чай, прапорщик? – спросил капитан-артиллерист, предлагая жестяную кружку, над которой поднимался парок.

– Спасибо!

Павел поднялся, потянулся за кружкой.

– Осторожно, не обожгитесь, – предупредил капитан.

Чай оказался сладким, с пахучими травами. Капитан пил медленно, опершись спиной о лафет орудия.

– Что-нибудь слышно из штаба? – спросил Павел.

– Пришёл приказ, быть в полной готовности. Да вы сами поглядите, – он кивнул в сторону вражеского лагеря. – Костры распалили с утра, значит готовятся. Кофе, наверное, сейчас варят…. Французы любят кофейка утром попить.

Капитан снял каску, положил её на лафет, пригладил непослушные русые волосы. Печально взглянул в сторону Севастополя, но потом распрямился, повернулся к своим пушкарям и громко спросил:

– А что, старики, постоим за царя и Отечество?

– Постоим, ваше благородие! – откликнулись бодро артиллеристы. Пожилой усатый фейерверкер тихо добавил: – А надо будет, так и ляжем здесь. – Он снял каску и перекрестился.

– Это известно, – подтвердил капитан.

Из-за пригорка на востоке блеснуло солнце, ещё неяркое, просто – оранжевый шарик в дымке. Барабаны заиграли построение. Солдаты становились в колонны. Палатки свёртывались, костры гасились. Интендантские роты грузили все ненужное в фуры и увозили в тыл. К орудиям поднесли воду с уксусом для охлаждения стволов, вскрыли зарядные ящики. Появился священник. Солдаты причащались, молились. Павел тоже подошёл к священнику, поцеловал крест, получил благословение.

За батареей, в атакующих колоннах встал Владимирский полк. Казанский егерский выстроился слева. Ровные ряды в серых шинелях. Черные кожаные каски с медными орлами. На груди перекрестье из белых ремней. Сзади на кургане показались казаки. Два донских полка прикрывали правый фланг. В лощину подкатили две донские лёгкие батареи резерва.

Сапёрам поступил приказ спуститься в Бурлюк и подготовить аул к поджогу. Павел со своей ротой отправился в сторону моста.

Ему отрядили отделение из десяти солдат под командой ефрейтора Козлова. Когда Павел вёл сапёров мимо Казанского полка, гренадёры строились в колонны. Серые шинели, красные воротники. Черные каски с медными орлами. Младшие офицеры собрались в сторонке. О чем-то спорили. Павел заметил знакомых среди них, подошёл пожелать удачи.

– И тебе удачи, – пожелали ему в ответ. – Погоди секунду, постой с нами, покури.

Павлу предложили табаку. Он поблагодарил, но курить отказался. Надо было спешить. На ходу, краем уха услышал разговор двух молодых офицеров.

– Что ж ты, Круглов тоску наводишь на товарищей? – упрекал один другого.

– А что я такого сказал? – пожимал плечами тот. – Говорю, как есть: приснилась мне матушка покойная.

– Может, просто тоскует матушка твоя на небесах?

– Да, нет, – тяжело вздохнул юный прапорщик. – Звала к себе. А коль звала, знать время моё пришло.

– Ну, знаешь, все мы под Богом ходим. Чему быть – тому не миновать, – горячо воскликнул его товарищ. – Но коли убьют тебя или меня, да хоть кого из нас, то остальные отомстят врагу. Верно?

– Конечно! – подхватили офицеры.

– Верю, други мои, – согласился Круглов. – Обидно то, что сам-то я ещё не заслужил доброй памяти делами своими. От того и не хочется умирать так рано.

– А что же матушка тебе сказала? – допытывался его товарищ.

– Сказала, что я первый отправлюсь по небесной дороге.

– Может, и не первый, может я или кто другой, – возражал ему друг.

– Нет, чувствую, что первым мне быть, – задумчиво ответил прапорщик. – Да и какая разница, кому счёт открывать. Я-то точно знаю – уже в списке.

– Да, брось ты! – хлопнул товарищ ему по плечу. – Кто же видел эти списки? Чему быть – тому быть! Не надо смерти бояться.

– Боже сохрани! Я не боюсь. Просто, чувство такое странное нахлынуло: вот ты живёшь, воздухом дышишь этим, с товарищами веселишься, по земле этой ходишь…. А завтра – всему конец. Тебя уже не будет. – Он понизил голос. – А ещё скажу я вам, невеста у меня дома осталась.

– Невеста поплачет, да забудет, – рассудил кто-то постарше. – Если бы жена у тебя была, да детки малые, вот тут – беда в дом.

У Павла все сжалось в груди. Кольнуло в самое сердце: вдруг и его завтра не будет. Как-то не задумывался он о смерти. Вернее, мыслишки нехорошие приходили, но они казались далёкими, странными. А жребий уже брошен. Может и за ним уже костлявая присматривает. Стоит за спиной и только ждёт, когда миг наступит, схватит его за шиворот, кинет на землю, и душа – вон…

Он спустился к мосту. Речка небольшая, аршинов десять в ширину. Берега крутые. Течение быстрое. Мимо медленным шагом проследовал эскадрон гусар, отстукивая подковами по деревянному настилу моста.

– Эх, друзья, – обратился к товарищам невысокий, горбоносый фельдфебель. – Простите меня, кому обиду нанёс, да не поминайте лихом.

– Да брось, Ахмат. Ты-то чего раскис? – пробовали подбодрить его товарищи.

– Брось хандрить! Ещё победу отметим, – обернулся к нему седой майор.

– Победу праздновать будете без меня. Чувствую, жить недолго мне осталось, – тоскливо вздохнул фельдфебель.