что зелёною волной
злой тоске в нём дали бой:
– Малахита озерца!
О, Алёнка, ты меня…
Ты вернула жизнь во мне!
Краски мира, мир в себе!
Снова стал я – молодец,
разудалый удалец!
Снова бодрым колесом
я вкачусь на царский трон!
Вёдра в небо подхватил
наш герой, что было сил
так к избушке побежал,
что всю воду б расплескал,
на ходу крича: «Ура-а!
Где вы, Санки, в путь пора!»
Да так быстро добежал
до крыльца, что там лишь встал,
перед дверью внутрь избы…
«Ну, чего стоишь? Войди.» -
вдруг услышал голос он. Дверь петлями скрипнув в тон,
накренилась и Иван,
наклонившись к сапогам,
в полумрак шагнул вперёд,
он уж понял кто зовёт…
На него, в монокль глядя,
Баба двигалась Яга:
«Дайка, дайка погляжу…
Ну-ка, Мурка, брысь к коту.
Кто таков? Как звать?
Принц? Князь?
Иль простой, деревня-грязь?»
«Здравствуй, Бабушка-Яга,
вот летел… а тут вода… -
вёдра на пол опустив,
и поклон Яге отбив,
шапку смял Иван, смутясь, -
Жил в селе, а нынче – князь.
Прозываюсь Ваней я…»
«Вот же дивные дела, -
закудахтала Яга, -
Сказок много – я одна!»
Стукнув в пол клюкой кривой
и блесну в монокль совой,
захихикала она:
«Дефицит на имена.
Тыщу лет я здесь живу,
Русь святую сторожу.
Кто б не был к старушке зван,
обязательно – Иван.
Помню, был один Руслан
Люду с Киева искал.
Ну, так этого послал
Пушкин Саша… Тот – писа́л!
Ну, а ты-то от кого?
Вроде, Пашкино перо».
– Мне бы, Бабушка Яга,
в санки надо-ть. Мне пора
в путь обратный, в град-столицу.
Я же царь…
– Получишь вицей
ты от Бабушки Яги.
Царь – он. Царь, но не спеши!
Дай бабуленьке сказать.
Я ж вам русским, всем, как мать.
И приблизив профиль дряхлый
к русым кудрям молодца́,
Ведьма, канарейкой сладкой,
пропищала: «Для царя
у меня подарок есть.
Ты не видывал Алёнки.
Персик спелый. Хочешь съесть?»
По щекам Ивана жаром
полыхнул румянца стыд:
«Что вы, бабушка, такое говорите…»
– Я не МИД.
Для венца подходишь очень
ты, Иван, и если хочешь,
буду тёщей царской я.
Хочешь, Ваня?
– Так ведь я…
– Что? Женат уже?
– Ага.
– И на ком?
– Так на Снегурке.
– На Снегурочке? Из льда?!
– Точно, Бабушка Яга, на Снегурочке, из льда.
– И поди-ж ещё влюблён?!
– Ах, какой был это сон…
– И любовь твоя из льда подрастаяла?
– Ага…
– В корень, Ваня, погляди –
эскимо не пироги.
Льдом лишь гланды растревожишь,
Пирожком же жарким сможешь,
душу ты свою согреть. Понимаешь?
– Не медведь…
Но сказала же она –
На Покров ты жди меня.
– На Покров!? Сгоришь в тоске.
Не дождёшься и в доске
лишь останешься ты датой
и портретом глуповатым
встретишь ты свою любовь…
Ну, а смысл?
– Так то-ж любовь…
«Чур меня, – икнула ведьма,
мухомором ткнув в ноздрю. -
Вот грибок. Кусай и сгонишь
ты свою любовь-тоску».
– Нет, бабуленька, не надо.
Я уж весел! Вновь лечу!
Я, бабуленька, за это
Персик твой благодарю.
– Персик?!
– Да. Чиста́ моя
кровь от страстного зелья́!
Излечил уж от беды
взгляд сей силы изумрудной,
сердце выровняв к любви.
Ай да, Персик…
– Персик… мой?!
– Твой.
– Моя Алёнка?!
Ах вы, острые сучки,
ах вы, шишки, ах, дрючки,
колдовать то научила,
а расчёту не дала.
Смысла жизни не открыла…
Ах я, глупая Яга.
Девке б мо́лодца завлечь,
чары девичьи привлечь,
да влюбить его в себя –
и устроена судьба,
и живи потом в Кремле,
шли подарки в лес Яге…
Эх, святая простота́…
подлечить то подлечила,
а влюбить то не смогла…
Эх, попал-б ты на меня.
Дверь в избушке приоткрылась, солнца Луч пустив во мрак:
– Ваня, бабушку не слушай,
опыт хоть умней в сто крат
нас с тобой, но по расчёту,
лишь ему подходит брак.
«Это как же так, не слушай? –
поперхнулась мхом Яга. -
Главное, что будет кушать,
как пройдёт медов пора.
Глянь, в лучах нарисовалась,
пух торчит ещё торчком,
чтобы бабушку не слушать.
Тыщу лет!.. А тут – роддом».
А Алёнушка смеётся,
в точь апрельский ручеёк,
за рукав схватила Ваню,
тянет к солнцу, за порог:
«Молодцу́, уж в путь обратный
надо, бабушка Яга,
попрощайся с дивным гостем,
князю царствовать пора».
Огоньком досады вспыхнул
в темноте монокль Яги:
«Что ж, лети, кисель столичный,
не твои тут пирожки…»
И в проём дверей открытых,
как в воздушный мир-простор,
молоде́ц с Алёнкой быстрой
прыгнул в вверх с крылечка, вон.
Припустил обратно к санкам,
в мыслях весь уж далеко…
Но услышал от избушки
глас скрипучий: «Всё равно…
Всё равно я буду правой,
прорастёт любви зерно».
И не злая паутинка
ведьме спрятала лицо.
За сокровищем морщинок
глаз небесное тепло улыбалось:
«Ишь, как скоро
на крыльце опять свежо…
Хочется с Ягой вам спорить?
Спорьте, спорьте. Всё равно,
вас Апрель с грозою да градом
уж настигнет – то дано!
И прольётся в летний зной
с тучки синей, с золотой,
мёд то пчёлки производят,
а не ос жужжащий рой».
Ну, писатель, – молодец, как любовь воспел, подлец,
Ну и что, что ритм стиха – прост, как думки дурачка,
Ритм частушки тоже прост, да бодрит пышней чем тост.
Эх, и звона от стишка, от стишка – на два гроша!
Но теперь, давай всерьёз,
без шипов не будет роз.
Что за сказка без врага.
Про любовь? Да, скукота́.
Подавай, гадючник злой,
хексу с колкою метлой,
иль коварный, хитрый план,
что готовит злой Обман.
Не тени, меси скорей!
Наверни-ка кренделей.
Пусть, читатель пропотеет
от фантазии твоей!
В баню – веник, в суд – закон, а в колонки – Rolling Stones.
ОБМАН
Во́лны, на́ бере́г крутой,
