– Отлично, – поморщилась Филлис. – Мне ещё и за трамвай платить.

Трамвайная остановка оказалась рядом, прямо на Сэквилл-стрит. Мы молча уселись рядом. Филлис держала в руках только что купленный журнал, и я принялась с интересом его разглядывать. Раньше мне ещё не приходилось слышать о журнале суфражеток. Папа иногда покупает «Блэквуд» или «Стрэнд»[13], а кое-кто из девочек время от времени приносит в школу женские журналы: сплошь мелодраматичные рассказы, модные наряды да новости из Лондона. Монашки всего этого не одобряют, поэтому девочкам приходится их прятать и тайком передавать из рук в руки. Кроме того, есть всевозможные религиозные журналы с историями из жизни святых и миссионеров. Но я как-то не могла себе представить, чтобы журнал суфражеток оказался на них похож. Как, впрочем, и на женские журналы.

Мы были уже на полпути домой, но до сих пор не сказали друг другу ни слова. Филлис выглядела слишком рассерженной, чтобы что-либо обсуждать, я чувствовала себя слишком виноватой. Но в итоге всё-таки решилась:

– Филлис?

Прошло несколько секунд, и я уже думала, что ответа не будет, но она наконец сказала:

– Что тебе?

– Как долго ты… – она с такой яростью взглянула на меня, что я запнулась и постаралась побыстрее закончить: – …этим занимаешься?

– Странно, что ты этого ещё не выяснила, – хмыкнула Филлис, вскидывая голову. – Похоже, ты уже давно следишь за каждым моим шагом.

При этом у неё выпала шпилька: такое вообще частенько случалось с тех пор, как Филлис начала укладывать волосы, поскольку у неё типичные для Карберри непослушные кудри. Но на этот раз я не посмела ей об этом сказать.

– А зачем уходить через сад? – спросила я. – Ты и несколько недель назад так улизнула, я видела.

– Потому что так короче. А я опаздывала.

Об этом я как-то не подумала.

– Но на прошлой неделе ты вообще вылезла из окна.

– Просто мама знала, что Кэтлин болеет, а если бы они с тётей Джозефиной поняли, что я ухожу одна, то назадавали бы мне уйму дурацких вопросов, – призналась Филлис. – Так что ни через переднюю, ни через заднюю дверь я выйти не могла: пришлось бы пройти мимо одной из них. И всё-таки, как давно ты за мной шпионишь?

– О, не будь такой, Филлис, – заныла я. – Мне правда очень жаль. И ещё ужасно интересно.

– Да ну? – недоверчиво переспросила Филлис.

– О, ещё как, – заверила её я. – Та женщина произнесла прекрасную речь.

– Вот уж не думала, что тебе это может быть интересно.

– Я, по правде сказать, тоже. Но, мне кажется, ничего подобного я раньше и не слышала.

– Ты меня удивляешь. Неужели учителя в этой твоей школе…

– При мне они точно об этом не упоминали. А теперь расскажи, пожалуйста, как ты в это ввязалась. Ну, в смысле, стала суфражеткой.

– Мне, если честно, не особенно нравится это слово, – поморщилась Филлис. – Хотя, конечно, многие из нас его употребляют. Но придумали его не мы, а наши противники.

Должна признаться, мне слово тогда скорее понравилось, да и сейчас тоже.

– И всё же, как ты начала бороться за право голоса для женщин? – поинтересовалась я. Мы уже добрались до Дорсет-стрит, скоро будем дома, и кто знает, расскажет ли тогда Филлис хоть что-нибудь.

– Это всё Агнес, тётя Кэтлин.

– Такая высокая, с кудряшками? – переспросила я: мы встречались в прошлом году на рождественском вечере в доме Кэтлин, она была тогда очень элегантно одета.

– Именно, – подтвердила Филлис. – Мы с Кэтлин несколько месяцев назад заходили к ней на чай, и я заговорила об университете и о том, что очень хочу, ну, знаешь, чтобы у девочек была возможность делать то же, что и мальчики. И тогда она дала мне почитать одну книгу…

– О том, как стать суфражеткой? То есть… о праве голоса для женщин?

– Нет, роман. Его написала женщина по имени Констанс Мод, называется «Не сдавайся». Речь там идёт о суфражетках в Англии, хотя одна из них – ирландка. Ну, она ужасно напыщенная, но главное, что ирландка. В общем, после этого я… даже не знаю… стала смотреть на всё несколько иначе. Замечать такие вещи, которые раньше не замечала.

Совсем как я, послушав миссис Джойс возле здания таможни, подумала я.

– А однажды их заметив, – продолжала Филлис, – я уже не могла перестать замечать. Поэтому в следующий раз, когда встретила Агнес в гостях у Кэтлин, рассказала ей, что книга мне очень понравилась и что вся эта суфражистская тема меня очень заинтересовала. А она взглянула на меня и говорит: «Хочешь чем-нибудь помочь?» Ну я и помогаю.

Вскоре, как объяснила мне Филлис, она прочла множество книг, статей и брошюр о суфражетках (знаю, она не одобряет этого слова, но всё же довольно часто его употребляет), даже начала покупать «Право голоса для женщин» – это такой английский журнал: на Грейт-Бритейн-стрит есть газетный киоск, где он продаётся. Потом стала посещать митинги: похоже, они проходят почти каждую неделю, по средам, субботам и воскресеньям – в Феникс-парке. А несколько недель назад вышла с плакатом на какую-то демонстрацию, устроенную Джоном Редмондом (ты должна его знать, он лидер Ирландской парламентской партии). Иногда они с Кэтлин ходят в центр и крупными буквами пишут мелом на тротуаре суфражистские лозунги или объявления о митингах.

– А Мэгги-то как в этом замешана? – спросила я.

– Она нашла у меня номер «Права голоса для женщин», – призналась Филлис. – А когда я попросила не рассказывать об этом маме, заявила, что ей бы такое и в страшном сне не приснилось. И мы вроде как поглядели друг на друга минутку, а потом Мэгги сказала, что и сама очень интересуется нашим делом, но времени на реальную помощь у неё не хватает. Ты же знаешь, у неё сестра в профсоюзе.

– Дженни? – удивлённо воскликнула я. – Нет, я не знала.

Сестра иногда навещает Мэгги, мы её уже тысячу лет знаем.

– Ну, в общем, она в профсоюзе и тоже нас поддерживает. Так что я приносила Мэгги листовки и всё остальное, и часть она отдавала Дженни.

Тут трамвай как раз подошёл к нашей остановке. Когда мы вышли, Филлис, похоже, вспомнила, что злится на меня, и по дороге до дома почти ничего не сказала, хоть я и пыталась её расспрашивать.

О нет! Я слышу мамины шаги на лестнице, хотя уже час как должна спать. А я ещё даже не помолилась! Допишу завтра.

Четверг

Вот уж не знаю, чего ради я утруждалась выключать вечером свет, если всё равно почти не спала, а только не переставая думала о том, что рассказала Филлис. Спустившись к завтраку, я хотела обсудить это с Мэгги, но она оказалась слишком занята, так что шансов у меня не было. А вчера я не успела ничего ей сказать, потому что моё долгое отсутствие привело маму с папой в дикую ярость.

– Ты прекрасно знаешь, что мы не разрешаем тебе вот так просто сбегать, – заявила мама.

– Но я же сказала, что иду к Норе!

– Я не расслышала, что ты там вопила. И в любом случае это не повод шататься где-то целых два часа.

Мне пришлось лечь спать без ужина, хотя я и объясняла, что мы с Норой учили латинские глаголы (что, конечно, было враньём, но мама-то этого не знала. А если бы я и в самом деле учила латинские глаголы, было бы ужасно несправедливо меня за это наказывать). Впрочем, насколько я понимаю, наказания на этом не закончились.

Гарри, разумеется, снова отпускал дурацкие комментарии – на этот раз о том, что девчонки даже время не умеют определять. Но он и близко не такой остроумный, каким себя считает.

«Всё мы прекрасно умеем, – ответила я. – Просто слишком увлеклись латынью, вот и не заметили, что уже поздно». (К этому моменту я уже столько раз соврала, будто мы с Норой учили латынь, что сама почти в это поверила, а это, если подумать, даже несколько пугает.) Потом я напомнила Гарри, что моя школа – одна из лучших в стране по результатам годовых экзаменов, включая математику. Но он только расхохотался и, бросив напоследок: «Лучшие результаты среди девчонок? Это не слишком-то много значит», – удалился к себе.