Света, увидев приказ об очередном выговоре, вынесенном теперь уже не без ее участия, покрылась красными пятнами и, воровато пряча глаза, постаралась вначале объяснить Катерине, что она тут ни при чем и понятия не имеет, откуда там, наверху, смогли узнать, что у них здесь, внизу, ну, то есть абсолютно себе этого не представляет. Катя слушала с равнодушным молчанием, с тоской думая о том, что для данного существа, чтобы быть поближе к власти и дежурной «тарелке супа», действительно «нет преград ни в море, ни на суше», и, вдруг испытав жгучее чувство «испанского стыда», развернулась и ушла, не дослушав несущегося ей вслед жалкого лепетания. После этого Светлана старалась не попадаться ей лишний раз на глаза, а если вдруг складывалась ситуация, что им было не разминуться, делала крайне озабоченную мину и, ускоряя шаг, пробегала на максимально допустимой скорости. По большому счету Катерину это все мало волновало: выговором больше, выговором меньше, ну сдали, а в принципе, чего она ожидала? Что «молодой специалист» ее грудью прикроет? Да, скорее всего, «восходящая звездочка» еще из Москвы главному позвонила и доложилась, что она, Катерина Аркадьевна, самовольно покинула конференцию. Что было, то было. Самовольно – да, покинула – да, выговор – заслужила? По большому счету да. Закон суров, но это закон. Мужа выгнала за дело? За дело. Вот вроде все правильно. Тогда почему на душе такая хмурь? Надо срочно выйти из сумрака, а то так до депрессии рукой подать.

После поездки в Москву все стало разваливаться и рассыпаться. Даже отношения на работе – конфликты начали возникать из ничего, буквально на ровном месте. Особо усердствовала Людмила, заведующая дородовым отделением, высокая сухопарая дама далеко за пятьдесят. Ее характер, как и фигура, состояли из одних углов. Резкая, вспыльчивая, сразу влетающая в истеричную злость, у нее и при хорошем‑то настроении на ярко разрисованном лице сохранялось выражение вечной неудовлетворенности, а в ярости оно и вовсе представляло собой отталкивающее зрелище. Испытывая нездоровую любовь к ярко-синим теням и бордового цвета помаде, стараясь выглядеть моложе, она как‑то в одночасье из жгучей брюнетки превратилась в яркую блондинку, и поздно вечером столкнувшись в полутемном коридоре с пожилой акушеркой, едва не довела ту до инфаркта. Людмила стала демонстративно избегать общения, а если возникала «производственная необходимость», во время разговора старательно изображала глубокое презрение и брезгливо поджимала губы, мол, с кем только не приходится здесь общаться. Из-за полного отсутствия личной жизни она особо «выделяла» тех, кто был замужем или вообще имел хотя бы какие‑то намеки на эту самую личную жизнь. К начальству это никоим образом не относилось. Только восхищение и почитание, вплоть до «слепого обожания». Кроме всего прочего, она неизвестно по каким причинам негласно покровительствовала «очень многообещающему созданию» – Светочке, чем и объяснялось резкое изменение климата в их с Катериной отношениях. Заведующая дородовым перешла в обращении с ней на высокомерное «вы» и сама стала откликаться только на Людмилу Михайловну, заодно начав понемногу пакостить, вроде по мелочам, но часто. При составлении графика, слегка подсуетившись, устроила так, чтобы в следующем месяце все Катины дежурства попали на выходные и праздничные дни, а после общения с начальством внезапно «возникла производственная необходимость» перенесения ее отпуска с конца мая на февраль. Все катилось в тартарары, а о личном Катерина старалась вообще не думать, как там в свое время пел Максим Леонидов: «ну, вот только если с личным…», да, если б только с личным… Сейчас у нее со всех сторон был «один большой привет».

– Катерина Аркадьевна, – в дверном проеме ординаторской появилось растерянное личико Анечки, акушерки родильного отделения, – Катерина Аркадьевна, вас Ольга Петровна в пятый родзал просит зайти.

Посторонние мысли, в том числе и о личном, исчезли в мгновение ока. Она подхватилась, как на пожар, и бегом ринулась в родилку. Ольга Петровна, опытный, зрелый доктор, много лет проработавшая в родильном доме, просто так звать не будет. Здание было старое, между ординаторской и непосредственно родильным отделением была небольшая площадка, ограниченная тяжелыми деревянными дверями. Толстые стены царской постройки не могли заглушить дикие, рвущие тишину крики. Ворвавшись в палату, Катерина застала расстроенную Ольгу Петровну, которая безуспешно пыталась успокоить лежащую на кровати и орущую во всю мощь своих легких моложавую и очень ухоженную женщину с явно доношенным сроком беременности.

– Что случилось? – невозмутимо, будто ничего такого особенного не происходило, поинтересовалась Катя, присаживаясь на край кровати и положив руки на значительно увеличенный за счет беременности живот женщины. Схватки не было, но та продолжала кричать так, будто ее резали по живому.

– Она как поступила, так все время и кричит, – с плохо скрываемым раздражением произнесла Ольга. – Роды только-только в самом начале. Была пара небольших схваток, но она кричит даже тогда, когда их нет.

– Меня зовут Катерина Аркадьевна, я ответственный доктор, – как можно мягче представилась Катя и, взяв датчик кардиотокографа, начала искать сердцебиение плода. – А вас как зовут?

Ответом было громкое, душераздирающее «А-а-а-а-а-а-а-а!!!», потом перехват дыхания – и с новой силой: «А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!»

– Оксана, Оксана Николаевна она, – подсказала Анечка.

– Оксана Николаевна, – водя датчиком по животу, стараясь максимально сохранить спокойствие, тихо продолжала Катерина, – когда вы кричите, малышу не поступает кислород, а от его недостатка первым страдает его сердечко и головной мозг, тем более схваток‑то нет. Зачем вы кричите?

– Схваток нет, но они же будут, и будет больно, – вдруг совершенно спокойно произнесла Оксана, – поэтому я хочу кесарево сечение, а на его головной мозг мне наплевать. Я еще молодая, мне вообще этот головняк не нужен. А-а-а-а-а-а!!!

– Хорошо, – спокойно произнесла Катя, услышав ритмичное биение, – но у вас на животе останется шрам, рубец, и послеоперационный период бывает весьма некомфортным…

– А большой рубец? – тут же прекратив ор, заинтересовалась Оксана.

– Ну, достаточный, ведь надо целого ребеночка вытащить, – и обернувшись к Ольге, Катерина с полной серьезностью добавила: – Ольга Петровна, скажите анестезиологам, чтобы разворачивали операционную, у нас сейчас планируется кесарево…

– Постойте, как вас там, Катерина Аркадьевна, ведь рубец – это некрасиво, я хочу лапароскопию. Если вопрос в деньгах, то проблем нет, мой… э-э-э… друг, ну, отец ребенка – он заплатит.

– Простите, – растерялась Катерина, – вы хотите, чтобы кесарево сечение сделали лапароскопически? Я вас правильно поняла?

– Ну да, а что тут непонятного? И быстро с этим закончим.

– Оксана Николаевна, это невозможно, кесарево сечение – это полостная операция.

– Сколько?

– Что сколько? – растерялась Катя.

– Сколько стоит ваше согласие? – холодно и совершенно серьезно спросила Оксана. – Я же вам пообещала, что вам заплатят.

– Оксана Николаевна, я вам еще раз повторяю: операция кесарево сечение была, есть и будет полостной операцией.

– Каменный век какой‑то, – склочным голосом произнесла Оксана Николаевна и привычно надула губы. – В цивилизованных странах наверняка умеют это делать по‑другому. Даже азиаты, китайцы или вьетнамцы, ну, эти, как их, хелперы, нет, киллеры, ну, короче, те, которые оперируют голыми руками, и потом рубцов нет.

– Хилеры, филиппинцы, – взяв себя в руки, спокойно подсказала Ольга Петровна.

– Вот-вот, они, но у вас, конечно, никто так не умеет, – скорее констатировала факт, чем задала вопрос, Оксана Николаевна.

– Нет, никто, – согласилась с ней Катерина. – И филиппинцев в нашем коллективе тоже нет.

– Ну так учиться надо, а то только и знаете деньги вымогать и ножами размахивать…

Зазвонивший в кармане халата Катерины мобильный прервал эту гневную, обличающую мздоимцев в белых халатах тираду. Выхватив телефон, Катя не успела даже слово сказать, как трубка телеграфным текстом выдала: «Кровотечение. Уже поднимают в операционную. Анестезиологи разворачиваются. Срок доношенный, сердцебиение плода редкое, но есть. Неонатологи в курсе…»