Когда она открыла дверь, в первый момент у нее промелькнула мысль, что она попала в чужую квартиру. Но тут же пришло осознание, что все‑таки это ее собственный «скворечник», и тогда сразу возник следующий вопрос: а кто, собственно, этот голый (если не считать «семейных» до колена трусов, разрисованных плейбоевскими кроликами и красными перчиками), толстый, блестящий потными телесами мужик? Его бордового цвета лицо и шея просто вопили о приближающемся апоплексическом ударе, но вместо того чтобы вызывать себе скорую помощь, он, забросив ногу на ногу, нахально развалился у нее на кухне и пил из пузатого бокала коньяк, о чем свидетельствовала стоявшая рядом полупустая, в золотом плетении бутылка. Это был не просто коньяк (его когда‑то подарила благодарная пациентка), а элитный, чуть ли не столетней выдержки напиток, привезенный из Франции, а именно откуда‑то из Бордери (что в общем‑то Катерине ничего не говорило. Главное, что к нему прилагались сертификаты, подтверждавшие его подлинность и несомненную ценность. Она, едва ли не буквально, хранила этот раритет на груди, собираясь, в свою очередь, переподарить его на сорокалетие Никитосу, мужу своей лучшей подруги.) От осознания, что этот растекающийся по кухонному столу «гоблин» и есть ее Вини, у нее перехватило дыхание и остановилось сердце. Было ощущение, будто она получила удар в солнечное сплетение от самого Тайсона.
Новый шок спас её от преждевременной смерти. Катю будто окатило ледяной волной, когда резко распахнулась дверь ванной и оттуда появилось анорексичное, изрядно потрепанное житейскими бурями создание далеко не первой, и даже не второй свежести. Дама «полусвета» была завернута в любимое Катино полотенце из натурального льна, всем своим видом и манерами демонстрируя постулат, что каждый в этой жизни зарабатывает как может и чем может. Яркий, вызывающий макияж на дряблом лице и редкая поросль кудряшек морковного цвета, через которые просвечивала бледно-розовая кожа головы, делали ее жалкой пародией на «женщину мечты» – это была явно не та красота, которая должна спасти мир. Дама в сложившейся ситуации сориентировалась первой (видимо, уже имея определенный опыт) и, выставив вперед, будто защищаясь, развернутую от себя ладонь, неожиданным баском прохрипела:
– Ничего личного! Просто работа!
Дальнейшее происходило как в немых черно-белых фильмах, то есть динамично и в полной тишине, без пояснительных титров и музыкального сопровождения тапера. Первой через распахнутую настежь дверь на лестничную площадку вылетела сама «дама», «голубцом» завернутая в полотенце. Вслед, разлетевшись по лестнице разноцветным веером, последовала ее амуниция. Вини в трусах и уже без бокала в руке неуверенной походкой покинул кухню и из коридора следил налитыми кровью глазами за происходящим. Как раз в этот миг на лестничную площадку вслед за «блестящим» гардеробом «красотки» стремительно перемещались его вещи. «Морковка» быстро собирала свою одежду и, сбросив полотенце, тут же натягивала ее на еще влажное тело.
– Ты вот все неправильно поняла, – вдруг произнес Вини с трагическим надрывом в голосе. Насмерть вцепившись обеими руками в дверной косяк, он с видимым отчаяньем пытался удержаться на ногах. Развернув во всю ширь плечи, набрав полную грудь воздуха, Вини внезапно вернулся в образ Вениамина Валентиновича – интеллигента, ассистента кафедры, без пяти минут кандидата наук, при этом сменив амплуа обвиняемого на обвинителя. Едва ворочая непослушным языком, стараясь максимально четко выговорить слова, он, будто читая драматичный отрывок из трагедии Шекспира, выдал целую тираду:
– Ведь все вообще не так, как это кажется на первый взгляд и как ты думаешь своим скудным, недалеким умишком… Ты никогда даже не пыталась меня понять… Я, конечно, могу уйти, но мне тебя жаль… Ведь потом сама будешь жалеть, будешь плакать… А будет поздно. Ведь по большому счету ты сама во всем виновата… Командировки, дежурства… а я не тупой… – Вини погрозил кому‑то невидимому огромным кулаком. – Я все понимаю, поэтому просить прощения не буду… Не за что… Предлагаю просто все забыть. Мы же с тобой все‑таки интеллигентные люди. – Он замер, подбирая слова для продолжения, но вовремя остановился, увидев выражение лица Катерины, а главное, молоток, который она крепко сжимала в руке.
– Если ты сейчас не уберешься, я тебя убью, – глядя ему прямо в глаза, ровным голосом произнесла она, и Вениамин, несмотря на состояние выраженной степени «остекленения», как‑то сразу этому поверил и, выпустив из своих рук дверной косяк, в одних трусах, оловянной походкой вслед за своей «подругой» переместился на лестницу. Его дама в полной экипировке, не дожидаясь завершения драмы под названием «конец семейной жизни», уже быстро тарахтела на своих высоченных каблуках вниз по ступенькам. Катя, не выпуская молоток из руки, вслед бывшему «любимому» выкинула его обувь и собранную в дополнительную кучу верхнюю одежду, в беспорядке громоздившуюся на вешалке. Захлопнув за ними дверь, она так отшвырнула «ударный инструмент» в сторону, что тот с грохотом пролетел через весь коридор и закончил свой путь в большой комнате, что было ознаменовано звоном бьющегося стекла.
– Ваза, хрустальная, одна штука, – по характеру звука определила она понесенные потери и добавила: – Да, расставаться надо красиво и интеллигентно, вот как я сейчас. Хорошо еще молоток оказался под рукой, а то эта катавасия на всю ночь могла растянуться.
Оружие возмездия – тот самый молоток, который так вовремя попался ей в руки, – валялся в коридоре с того момента, как она уехала в Москву. В последнюю минуту перед выходом из квартиры ей пришлось прибивать крючок к вешалке, так несвоевременно оторвавшийся, когда она снимала с него свое полупальто. На Вини в бытовых вопросах не было никакой надежды: он был выше занятий хозяйственными мелочами, да и не только мелочами, но и средними, и большими делами, живя по принципу «не для царей холопские заботы». Поэтому забивание гвоздей, замена перегоревших лампочек, владение в совершенстве вантузом, как и многое другое, стали ее прерогативой. Легче было сделать самой, чем вступать с ним в многочасовые дебаты, стараясь объяснить, почему некоторыми делами в доме должен заниматься именно мужчина, а не женщина.
Достав из дорожной сумки вино и раскупорив бутылку, она налила рубинового цвета жидкость в чашку, разбавила водой и залпом выпила. Электронные часы показывали начало второго. Жаль, нельзя позвонить Наталье и пообщаться с ней по поводу Вини: «Ах, твой Вини! Такой фактурный (надо же подобрать словечко), красавец, эстет, интеллектуал, а какие манеры (!) (это был намек на Никитоса, который, по ее мнению, не обладал ни первым, ни вторым, ни третьим). Вот у Вини сразу видна порода, голубая кровь». Интересно, как бы Наташка смогла объяснить экзотическое сочетание «голубой крови», трусов с перчиками и особы со сниженной социальной ответственностью, которой красная цена в базарный день – три рубля и полтора сдачи по нынешнему курсу. В отличие от ее «породистого» Вини Наташкин Никитос вкалывал до седьмого пота, полностью обеспечивая семью, и, кстати, весьма неплохо обеспечивал. Кроме того он мог не только сам забить гвоздь, отремонтировать сантехнику и электропроводку, но еще очень и очень много чего, а главное, обожал Наташку и двух погодков сыновей, крестников Катерины. Никитос не пил, не курил, правда, цветы Наташке дарил редко и не называл тещу «мамой», так как его жена давно была круглой сиротой, и «погибший» коньяк предназначался именно ему.
– Вот гад какой! – произнесла она вслух, подразумевая в этом случае не тех, кто принадлежал к классу пресмыкающихся, а конкретно своего мужа. – И как он им не подавился?! – последнее относилось уже к благородному напитку. Об его утрате она жалела больше, чем о разрушенном семейном очаге. Да и был ли на самом деле, этот очаг, или только видимость, картинка, как на холсте в каморке папы Карло? Странно, но она не испытывала, как часто описывают в романах, разрывающей душевной боли, не было «неудержимого потока слез», и «израненное» сердце не обливалось кровью и не рвалось наружу. Теперь даже мысленно она не могла себе представить Вини, Вениамина Валентиновича, тем человеком, с котором и в радости, и в горе, и пока смерть не разлучит. Сейчас ей было досадно до зубного скрежета, что в свое время она повелась на эти «охи-вздохи под луной», а потом просто категорически отказывалась задумываться о происходящем. А эти постоянные жалобы, что его нигде не понимают, не ценят, зажимают, не дают расти на кафедре, и никому в этом мире не дано понять его «души великие порывы». Она, взрослая и неглупая женщина, никак не могла поверить в очевидное – что ему просто была нужна домработница без запросов, да еще способная прокормить не только себя, но, главное, его, такого неприспособленного к реалиям жизни, «чувствительного и ранимого». «И тут раз! – вот она я. Тут как тут: „Кому нужна даровая рабсила?!“ Я здесь, кто меня искал?» Получилась обычная женская забава – влюбиться в мелкого мерзавца и доказывать всем, в том числе и себе, что он самый лучший в мире.
