– Ну, так объясни.

– И объяснять нечего.

– Ты все же объясни.

– Рожи вы! Его же не за одного меня снимут. Кто же это снимает с работы за одного идиота-самоубийцу? Это так каждого можно снять. Недоволен кто-то своим начальником, захотел его снять, бултыхнулся в воду, и все в порядке? Не-е, так не делается. Его снимут за плохую политико-воспитательную работу на факультете.

– Не вижу связи.

– А ты подумай.

– Подумал. Все равно не вижу.

Скиф снял рубашку и почесал волосатую грудь.

– Студент утонул? Утонул. А почему он утонул? Потому, что на факультете была слабо поставлена политико-воспитательная работа. Если бы она была поставлена хорошо, он не стал бы тонуть, а написал жалобу, как положено нормальным, морально устойчивым людям. Ясно? Самоубийство – это сигнал о неблагополучии с политико-воспитательной работой. Приезжает масса всяких комиссий, начинают копаться и, конечно, находят массу недостатков. Чем больше комиссий, тем больше недостатков. Потом хоть десять человек из мертвых воскреснет – не поможет. – Сашка, кряхтя и чертыхаясь, развесил на спинках стульев юбку, косынку, рубашку. – Завтра в универмаге купите мне ситцевое платье, а то в этом забрать могут.

– Утопленник в ситцевом платье! Га-га-га! – загрохотал Мотиков.

– Где ты достал эту юбку? – спросил Музей.

– Стибрил на реке у одной купальщицы. У них своя «Волга» была. Накрыли ее простыней и увезли.

– Утопленник стибрил юбку! Га-га-га!

– А губную помаду?

– Это глина.

– Утопленник с глиной! Га-га-га! Он ее чмок – а то глина. Га-га-га! – взорвался Мотиков.

– Закройся, Мотя. Давайте спать, ребята. Мне надо уйти отсюда пораньше, а то еще наткнешься на Дуську, костей не соберешь. Не забудьте купить этого… хлама всякого… клипсы, брошки…

– Брошки! О-хо-хо! Брошки!

– Ну перестань, Мотя. Голова от тебя уже трещит. Грохочешь, как трактор.

Но Мотиков вдруг закатил глаза и стал медленно валиться со стула.

– Он ее чмок, а это утопленник, – бормотал посиневший чемпион.

Скиф взял графин и полил немного на голову весельчака.

– Успокойся, Мотя…

– Он ее цап, а там листья…

– Иди на кровать, Мотя, иди…

Скиф свалил чемпиона на кровать и потушил свет.

– Принесете все завтра в десять вечера к железнодорожному мосту. Да жратвы побольше захватите. Пирожков… Колбасы, банку с томатным соком… трехлитровую, Я очень люблю томатный сок… Да не опазды…

Последние слова племянник гипнотизера не договорил. Сон сковал ему язык. Но за ночь ему пришлось еще два раза в ужасе вскакивать с кровати.

– Охо-хо! Он ее хвать, а там листья! – грохотал развеселившийся чемпион.

Ночь была темная, жуткая. Ветер гнал низко, почти над головой, стада туч, похожих на фантастических животных. Иногда в разрыве мелькала зеленая звезда, как кошачий глаз, и от этого становилось еще страшнее. Шумели, стонали деревья по бокам дороги. Где-то впереди, в лесу, жалобно кричал филин.

– Опять дождь будет, – сказал Музей, когда ему на лицо упала большая капля.

– Черт знает, так далеко, – проворчал Мотиков – Не мог ждать где-нибудь поближе.

Они шли быстро. Мотиков нес под мышкой трехлитровую банку, и было слышно, как там бился, словно сердце, томатный сок.

Миновали электроподстанцию с одиноким фонарем на столбе. Фонарь скрипел, раскачивался, и желтый, четко очерченный круг света метался по земле, одним взмахом то вызывая к жизни, то уничтожая какие-то постройки, кусты… Потом скрылась и подстанция. Забарабанил по дороге редкий дождь. Дорога сразу почернела и слилась с кустами.

Скифы убыстрили шаг, потом побежали. Со стороны, наверно, это было очень страшно. Ночь, лес, дождь, и бегут двое…

Вскоре бежать уже не было смысла: одежда промокла насквозь. Петр остановился, тяжело дыша. Мотиков налетел на него сзади, выронил банку с томатным соком и полез ее искать.

– Барин! Подумаешь, барин! – ворчал он. – Не может сам за жратвой сходить.

Наконец банка была найдена. Дождь внезапно прекратился. Вскоре ветер утих. Небо очистилось от туч. Из-за леса выплыла добродушная луна, и вокруг стало светло-светло. Сделалось так тихо, что было слышно, как с листьев падали в траву капли дождя.

Они увидели, что стоят на краю леса. Дальше расстилался седой под луной луг. По нему, как по воде, пробежала дорожка. Только она была туманной и расплывчатой. Дальше блестела река. До моста еще было далеко. Мотиков опять начал было ворчать и жаловаться на жизнь, но в это время скифы увидели, как от лунной дорожки откололся маленький кусочек и покатился в их сторону.

– Волк! – ахнул Мотиков.

– Ну и что… Летом волки не кусаются.

«Волком» оказался Скиф. Он предстал перед своими подручными, дыша, как загнанная лошадь. От спины племянника гипнотизера валил пар.

– Давай быстрей жратву, – первым делом сказал Сашка, отдышавшись. – С утра одними ракушками питаюсь…

Мотиков протянул своему учителю банку с томатным соком и сверток с едой. Племянник гипнотизера зубами сорвал крышку и стал есть, запивая прямо из горлышка томатным соком.

– Некролог вывесили?

– Нет…

– Чего они тянут, гады?

– Тело не найдено…

– Вот бюрократы.

– Их тоже понять можно. Вывесят, а ты найдешься.

– Завтра я анонимку напишу. Мол, человек утопился, а они скрывают от общественности.

Скиф допил сок и вытер губы.

– Платье принесли?

– Да.

Племянник гипнотизера переоделся. Ученики стояли, потупя взоры. Хоть и не женщина, а все-таки неудобно, когда так вольно обращаются с платьем.

– Вата есть?

– Да.

Фигура у Скифа оказалась вполне сносной. Сашка накрылся косынкой, нацепил клипсы, повесил бусы, распушил чуб и стал разбитной молодой девчонкой, каких обычно выставляют с танцплощадок за разные выкрутасы.

– Ну што, пацаны, потопаем? – спросил Скиф ломаным голосом. – А то я одна боюсь. Как зачнут приставать.

– Тьфу! – сплюнул Мотиков.

Они пошли на остановку. По дороге Скиф тренировался.

– Ой, лягушка! – пищал он. – Товарищ чемпион, перетащите меня через лужу!

– Перестань, – молил Мотиков.

– А вчерась мы с Толькой Боцманом фокс плясали. Вот так! Тыц-тыц-ты-ды-рыц! Товарищ чемпион, пойдемте сбацаем фокс!

Сашка довел Мотикова до того, что чемпион потрусил вперед мелкой рысцой, плюясь и чертыхаясь.

В трамвае Скиф надвинул косынку на самые глаза и занял место на площадке, отвернувшись к окну. Петр и чемпион прикрывали его от нескромных взглядов.

– Лишь бы кто из знакомых не попался, – сказал Скиф. – Могут узнать. Прикрывайте плотнее.

Но знакомый все же попался. Когда трамвай, развив страшную скорость, мчался вниз под гору, на подножке неожиданно затрепыхалась тщедушная фигура.

– Залезай! Дурак! Кто ж на такой скорости прыгает! – закричала перепуганная кондукторша.

Но фигура продолжала висеть на подножке, трепыхаясь и от кого-то отбрыкиваясь. Наконец гнавшийся за трамваем человек, видно, отстал, и висевший на подножке выпал в вагон. Это был Алик Циавили. Под правым его глазом сиял перламутровой краской огромный синяк. Отдышавшись, Алик наметанным взглядом окинул трамвай и увидел в двух шагах от себя скифов.

– Тренируюсь… прыгать на ходу, – подмигнул им курсовой сердцеед. – А вы откуда?

– Тоже с тренировки… плавали.

– А-а…

Петр и Мотиков плотнее сомкнули плечи над присевшим Скифом. Но Алика было не так-то просто провести.

– Не то девочку где-то подцепили? – спросил он, приглядываясь.

– Тебе-то какое дело?

Алик подмигнул заплывшим глазом и погрозил пальцем:

– Ай да скифы! Ай да тихони! Покажите специалисту.

– Иди, иди, без тебя разберемся.

– Ну покажи!

– Отвали! – Мотиков растопырился, загораживая Скифа, но в это время трамвай резко затормозил и чемпиона кинуло в проход. Мотиков промчался через весь вагон и врезался в кассу, своротив ее набок.

– Ничего, – сказал Циавили, разглядывая сзади Скифа. – Слышь, рыжая, пошли со мной в кино. Еще успеем на последний сеанс. Брось ты этих жлобов. Знаю я их. Замучают умными разговорами, а мы с тобой целоваться будем.