– Лады. Как скажешь. Домой, так домой.

«Как же я его положу на участке?!» – молнией ударила Маню запоздавшая мысль, когда они въехали в поселок.

Маня вспотела. «Как же я его, „собственного мужа“, избитого до полусмерти – помещаю на участке, а?! Бред. Не стыкуется. Да и как он один – ночью – на улице?… Даже если матрас вынести, ночи сейчас теплые, но… все равно… Бред и абсурд!.. Господи, что я делаю?!»

«Иномарка» бодро проехала мимо покосившегося забора-штакетника и остановилась у такой же кособокой калитки. Толик с Витьком, с хозяйственным видом, осторожно выгрузили «мужика» и двинули с ним к дому. Маня, в панике, рысью опередив их, кинулась открывать дом.

В этом старом-престаром, ветхом доме имелось всего две крохотных смежных комнаты и веранда-кухня.

А на запущенном участке – трава, крапива, лопухи, и черный трухлявый домик туалета в дальнем углу, под старой яблоней.

И все.

– … Куда его? – спросил с веранды Витек, разворачиваясь вместе с висевшим на нем «мужиком».

– Туда, в дальнюю комнату, – потеряно сказала Маня, показав рукой «куда».

«Что я делаю?! – молотком стучала в висок неотступная мысль. – Я сошла с ума. А если он сейчас помрет?!!!

Господи!.. Что происходит?!

А если…

Боже, во что я влипла?!!!»

Маня была близка к отчаянию.

– … Ну все. Мы пошли, Мань, – сказал Толик, сгрузив «мужика» на железную кровать довоенного образца.

Витек поправил «мужику» ноги.

– Счастливо оставаться. Давай, лечи его. А если что – свистни. Закинем в больницу по-соседски. Пока, Мань, – попрощался Толик.

Витек кивнул Мане.

И они ушли.

А Маня осталась.

И тупо уставилась через дверной проем на «мужика». Ее начало мутить.

Она грузно опустилась, проще говоря, осела на стоящий в первой комнате, допотопный, шаткий деревянный стул – тот заскрипел под ней, выдав сложную руладу.

Посидев минут пять, осторожно встала – подлый стул опять хрустнул и протяжно пропел, – по не менее скрипучему полу, вошла в комнату, где лежал «мужик». Неуверенно приблизилась к железной кровати и стала рассматривать его с близкого расстояния.

Тот не шевелился. Глаза закрыты.

Муть внутри усилилась и стала подниматься вверх. По шее тоненькой струйкой потек пот. Сердце бухало.

Паника.

«Только бы не помер!.. Только бы не маньяк, не отморозок, не бандит, а… просто… просто человек, у которого несчастье, и… Так ведь тоже бывает, Господи, ведь да?!..

Что мне теперь с ним делать?!!!

Зачем я в это влезла? Ну зачем, а?!

Куда его девать?!!!»

Резкая трель мобильника больно ударила по итак уже натянутым до предела нервам. Сильно вздрогнув и сглотнув слюну, Маня достала телефон из кармана сарафана и машинально, даже не взглянув на экран, нажала кнопку.

– Мань, – затараторили в трубке, – это Вера. Ну, как вы там, а? Толик сказал – мужик твой совсем плох. И в больницу не хочет.

– Что?… – не сразу нашлась Маня.

– Мань…

– Да. – выдавила наконец из себя Маня. – Не хочет.

– Ой, все они такие! – затарахтела Верка. – Как упрутся – не свернешь. Не переживай, Мань. Я сейчас деда своего к вам пришлю. Он врач. Ну, на пенсии давно, конечно. Но все равно – хороший врач, хирургом был. Людей, Мань, резал – налево и направо!.. Представляешь? – глупо захихикала Верка.

От неловкости – поняла Маня. Она молчала.

– Чего-нибудь да посоветует…Ну, там что…Как твоего лечить – в домашних условиях, – опять хихикнула Верка.

Мир не без добрых людей. Верка, с которой Маня была знакома меньше месяца, оказалась славной. Хорошей. И главное – тактичной и деликатной. Подхихикивала от смущения, боясь показаться навязчивой, но настойчиво предлагала помощь. Верка вообще хотела дружить и плотно общаться – по-соседски.

А Маня – не хотела. Не потому, что была дешевой снобкой или человеконенавистницей, а просто потому что – не могла. Ей было неудобно перед доброй Веркой, но она всячески увиливала.

Не могла – и все.

Не могла ни с кем дружить и тусоваться уже где-то около года – с тех самых пор. Она тогда обрубила все концы. Общалась лишь иногда с Татьяной, своей любимой, единственной оставленной при себе подругой, и то – нечасто.

Татьяна, с которой они давно вместе работали в редакции, все про нее знала. Она очень ей тогда помогла, и продолжала помогать все время – как могла. Да что там – даже «дача» вот эта, например, домик-развалюха с участком, были Танины, и идея насчет лета здесь была ее же, она сама Мане предложила.

Татьяна все понимала.

Она изредка позванивала Мане – строго по делу, без всяких там «как дела?» и т. д. и т. п. А еще они иногда общались в сети – но тоже, строго по работе.

К тому же развалюха эта была Тане без надобности, она сюда практически никогда и не ездила, у мужа ее была другая, классная дача-коттедж, и гораздо ближе, совсем недалеко от Москвы.

Соседка Верка была сильно беременной, «на сносях». И торчала здесь, в своем «родовом гнезде», на свежем воздухе, со своим большим животом в ожидании «часа икс», который должен был наступить месяца через два. Она была отсюда родом, то есть., конечно, не она, а ее предки, бабушка с дедушкой, вернее даже, прабабушка с прадедушкой – как и Татьянины, кстати. Толик, Веркин муж, работающий в какой-то мебельной фирме, мелькал туда-сюда, из Москвы и обратно. А 7-летнюю дочь свою они отправили в Болгарию, на море, в лагерь. Верке было скучно и нудно, и уже тяжело, муторно. Все это она моментально поведала Мане, и все это было очень мило, но… Маню интересовало мало. Если честно – совсем не интересовало.

Чужая жизнь.

Наверное, она, Маня, стала равнодушной… Скорее, апатичной. Безразличной. Короче, Мане было все равно, скучно и даже слегка раздражало, когда к ней навязывались с общением.

А беременная Верка проявляла такт и особенно не надоедала, но все же была активная и заставила Маню обменяться телефонами, хоть и жила через два дома. «На всякий случай», как она выразилась.

Как в воду глядела.

– … Дед уже вышел, Мань. Встречай. Ну все, пока, – вдруг заторопилась Верка, – если что – звони.

– Спасибо, Вер, – растерянно проговорила Маня в трубку, но та уже отключилась.

На веранду бодро вступил Веркин дед. В руках он держал потрепанную медицинскую сумку-чемоданчик.

– Маня, я к вам!..

– Я… Мы… – залепетала Маня с потерянным видом.

– Понятно, – сказал дед-хирург. – Не волнуйся, дочка. Я полжизни в «Бурденко» отработал… в хирургии… давай-ка посмотрим…

Говоря это, он оперативно осмотрел лицо «больного», глаза, приподняв веко, затем залез рукой и что-то пощупал сзади, на шее.

– Как зовут-то… мужа? – спросил дед, что-то ощупывая за ушами.

Маня начала открывать и закрывать рот:

– Я… я… Его…

«Муж» внезапно приоткрыл, с явным усилием, глаза, и просипел, почти беззвучно:

– Алексей я. Оставь ее – растерялась совсем. Ты мне, отец, лучше скажи, как мне…

И не договорил – глаза закрылись. Отрубился.

– Понятно, – снова произнес дед.

Секунду в задумчивости смотрел на «больного».

– Ты кем работаешь, дочка? К медицине имеешь какое-нибудь отношение? – спросил он у Мани.

– Нет, я… я редактор, корректор… в смысле, в издательстве… и я…

– Ясно. Так, – велел дед Мане. – Раздевай его.

Маню кинуло в жар.

– Что?… – прошептала она. – Что?!..

– Я буду придерживать и поворачивать, а ты – раздевай.

– Как?… Совсем?!..

– Совсем. Надо осмотреть. Прощупать. Быстро, дочка. Время дорого.

Не будучи ни врачом, ни медсестрой, очень далекая от медицины в принципе, Маня начала багроветь. Втянув от ужаса голову в плечи, уже напрочь не понимая, что происходит и плохо соображая, что делает, она, под руководством деда, раздела «мужика».

Совсем.

То есть, вообще.

…

После осмотра дед открыл свою сумку, достал какие-то плотные бинты и туго перетянул «больному» небольшую, но глубокую, острую рану высоко на ноге, покопавшись еще в сумке, достал одноразовый шприц с иглой, какое-то лекарство и сделал укол.