И вот сегодня ты здесь. Ты здесь?

Проснувшись, Марьяна очень тихо выбралась из-под одеяла, ноги узнали прохладный добротный пол – говорят, в 20-х годах прошлого века в этом доме жила одна властная женщина: не то начальница, не то жена наркома. Она распорядилась, чтобы в доме сменили полы – с казенных на дорогой паркет. Хватило на сотню лет: спасибо, мадам. Пол заскрипел, провожая Марьяну на кухню, но в спальне по-прежнему было тихо.

По пути открыла кладовку, и чугуном навалилась тоска. Санки, на которых отец возил ее зимой – ржавые, погнутые, с облупившейся синей краской, лыжи «Салют», на которых они однажды выехали в лес с его коллегами – кажется, только один раз это и было, стоило ли их покупать, – будильник с гравировкой «Время – деньги», открытка к какому-то Новому году, пачка рисунков: звери на кораблях, плывущие в неизвестные страны, тонкие тетради с заглавием «Жизнь насекомых», записка, исполненная неуверенной детской рукой синим фломастером: «Папа, извени, что не сказала спосибо».

Извини, что не сказала спасибо. Извини, что мы вообще почти не разговаривали. Извини, что не успели проститься. И что этот дом мне тоже не сохранить.

В спальне зазвенел будильник.

Время – деньги.

Ну и что будет дальше?

Марьяна живо представила – что.

Проснешься и скажешь: мне на работу пора.

Спрошу: завтракать будешь?

Ты скажешь: по пути что-то перехвачу, не переживай.

Да и что тут еще говорить?

Завтра у меня самолет. Нет смысла тянуть с прощанием.

Это всё – одно сплошное прощание. Такая вот цель визита.

Ты будешь долго искать ключи от машины в бездонной сумке. Они будут звенеть, но не находиться.

Потом найдешь.

Наверное, в этот раз стоит сказать спасибо?

Спасибо за эту ночь, скажу я, как в кино или плохом бульварном романе.

О чем ты говоришь, скажешь ты и поцелуешь меня в висок. Потом сжалишься и поцелуешь в губы.

Как будто и не было ничего.

Или наоборот – вот и все, что было.

По вторникам Марьяна ходит к психотерапевту. Ну как ходит? Они созваниваются в зуме, включают режим «конференция», и выглядит так, будто рядом сидят. При этом Марьяна сидит на лестнице дома. Или в саду. Или на набережной. Или в кафе. Или – как сейчас – в машине. Машина никуда не едет. Она припаркована на лужайке возле дома, и Марьяна использует ее как офис. Чтобы спуститься и сесть в машину, она даже не стала одеваться – на ней домашние шорты и майка, сверху толстовка Демьяна с логотипом университета, на ногах – резиновые сапоги.

Психотерапевт выглядит куда лучше. Она вообще очень красивая, но Марьяна уже не в том возрасте, чтобы влюбляться в собственного психотерапевта. Насколько Марьяна может доверять экрану, сегодня на ней пурпурная блузка и тяжелые серьги, она налила себе кофе в многоразовый стакан с цветочками и спрашивает:

– Что нового?

Марьяна отвлекается на собаку, которая задирает ногу возле колеса ее передвижного и недвижимого офиса, и пытается взглядом выцепить среди деревьев ее хозяйку – соседку с пятого этажа. Наконец она видит, как та выходит из-за платана, зажав телефон между ухом и плечом, подзывает собаку и примирительно машет ей, широко улыбаясь. Марьяна улыбается в ответ.

– Как с сексом? – продолжает психотерапевт, как будто заполняет анкету.

– Два раза было, – признается Марьяна, хотя признаваться в этом неловко.

– Кто был инициатором?

– Я, наверное. – Марьяна кивает соседке – та как раз взяла собаку на руки и уносит в другую часть парковки: пусть ссыт на автомобили, в которых никто не сидит.

– Умер мой отец, – говорит она, все еще улыбаясь соседке.

– Господи, – вздыхает Валерия – психотерапевта, кстати, зовут Валерия. – Примите мои соболезнования. Как вы?

Марьяне хочется заплакать, но она крепко держит себя в руках. Валерия, как и все остальные, должна быть уверена только в одном: она очень сильная.

– Нормально, – говорит Марьяна. – Хотя бывало и лучше.

– Вы были близки?

– Были, не были, – отвечает Марьяна, раздражаясь. – Какая разница? Он был моим отцом. Другого у меня не будет.

– Расскажите о нем, – говорит Валерия, когда Марьяна достает из бардачка припрятанную пачку сигарет и закуривает.

– Ян ненавидит, когда я курю, – сообщает она в камеру телефона. – Говорит, что сначала у меня отвалятся волосы, потом зубы. А еще такой: что за пример ты подаешь детям! Будто дети никогда не узнали бы, что люди курят, если бы не я. Мы живем в стране, где курит каждый второй, если не первый.

– Вы имеете право делать все, что хотите. Вы взрослая, – мягко напоминает Валерия.

Имаго. Заключительная стадия развития особи. Так сказал бы отец.

– С чего начать? – спрашивает Марьяна.

– Начните сначала, – говорит Валерия и тоже закуривает. – Как вы общались в детстве?

Марьяне нравится, что Валерия курит. Так они похожи на сообщниц. Она сразу вспомнила, как однажды курила на даче у Ольги. В доме, как всегда, были и муж, и сын, но та увела Марьяну за руку на веранду и протянула пачку. Они сидели бок о бок на каком-то бревне – эта часть дома еще была в ремонте, – и Марьяна вместе с дымом вдыхала теплый запах сосновых досок и духов, смешанный с летним потом. Мутные от дыма и пыльные от огородных работ – Марьяна помогала Ольге пересаживать розы, – они походили на пару из «Американской готики», не хватало только вил.

«Как у вас с Демьяном?» – спросила Ольга. «Все отлично, – пожала плечами Марьяна. – Передумали расходиться». «Это правильно, – сказала Ольга. – Не нужно делать резких движений». Марьяна смотрела на Ольгу и думала, что сейчас совершенно естественным было бы поцеловать ее. Но вместо этого, как всегда, не делала резких движений – никаких.

Валерия постучала в экран, как будто в окошко ларька. Марьяна кивнула.

– В детстве мы с отцом часто ездили за город наблюдать за насекомыми. Он был ученым, энтомологом. Иногда мы попадали на длинные перерывы между автобусами. Тогда нам приходилось стоять на шоссе и ждать попутку. Я маялась от скуки и жары, а он учил меня различать марки проезжающих машин. Типа: это «Фольксваген», это «Опель».

– А какая у вас машина?

– У меня?

– Ну вы же, кажется, в машине?

– А. У меня «Рено». «Рено» – говно.

Валерия рассмеялась в экран, и Марьяна тоже. Это очень кстати, потому что она точно не хотела бы плакать при ней.

– Продолжайте.

– «Это “Жигули”, – говорил он. – У нее, видишь, лодочка на значке».

Они стояли у кромки проезжей части и всматривались в поток. У папы машины не было. Но изучать их было интересно. И фантазировать: какую бы она хотела? Если б можно было выбирать.

«А это «Мерседес». Его назвали в честь дочери автоконструктора. Ее звали Мерсе́дес».

Маленькой Марьяна думала: было бы здорово, чтобы и в мою честь что-нибудь назвали – звезду или хотя бы машину. Но это вряд ли. Папа у нее обычный энтомолог и мог назвать в ее честь только жука или гусеницу, но вместо этого он и ее не называл по имени.

Папа называл ее Рысью. Иногда еще рифмовал: «Рысь, брысь!» – когда нужно было исчезнуть: не слушать взрослые разговоры или не мешать читать. Или не крутиться на кухне, когда он готовил плов – единственное блюдо, которое его в детстве научила готовить бабка и которое он потом всю жизнь исполнял. Затаскивал на плиту тяжелую, как бетонная клумба, сковородку и ссыпал туда с разделочной доски морковь, лук, мясо, всякие специи. Интересным был тот момент, когда отдельное становилось целым.