– Кажется, начинается! – кричит папа, и моё сердце отбивает бешеный ритм волнения вперемешку со страхом.

Вот и наступил этот день, о котором твердили пророки всех веков. Сегодня. Это конец света, уничтожение всей жизни на земле или просто истребление. И никто не сможет помочь людям. Мне страшно. Мне так страшно!

Мама снова начинает истошно кашлять, полетев со стула на пол. Папа хочет помочь, но сам загибается от боли. Их кожа покрывается страшной сыпью, я никогда такого не видела! Мой маленький братишка отбрасывает вилку: еда ему уже точно не нужна. А новорожденная Седи? Она громко кричит в кроватке и мама не в силах до нее дойти. Я единственная, кто не испытывает ни боли, ни дискомфорта. Моя кожа по-прежнему чистая и белая, а значит, я в состоянии добраться до малютки и успокоить ее.

Делаю шаг к малышке.

– Нет! – слышу дикий крик папы.

Но он не успевает меня остановить. Младенец уже молчит, а его тело разлагается на глазах, постепенно исчезает, обращается в пыль. С трудом подавляю тошноту.

На улице царит настоящая паника. Слышу выстрелы и вопли женщин, рыдания, визг тормозов и бум! Что-то врезалось в витрину, не очень далеко от нашего дома.

Мама сворачивается клубочком на полу, ее трясет в лихорадке, хотя, возможно, это нервный припадок. Я только начинающая медсестра и не знаю, как помочь своим родным. Рыдаю в голос и кричу: «Помогите же! Они умирают!»

В какой-то момент отключаю сознание и слышу только стук своего сердца, отдающийся в ушах. Глубоко дышу. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Постепенно возвращается гул. Нет. Это не остановить! Смотрю на пол, а от мамы уже ничего не осталось. Только одежда.

– Мама! – в неистовстве рву голосовые связки, и скоро крик переходит в яростный вой. Перед глазами пелена. Папа хватает за руку и куда-то тянет за собой. Чувствую холод, идем вниз по лестнице. Что будет? Что будет?

Раздается визг. Оглядываюсь вокруг, мы в подвале. Здесь темно и сыро.

– Заходи! – велит мне папа, указывая на комнату.

– Что это?

– Переждем здесь, – он тяжело дышит, а его правая рука начинает чернеть. Опять реву. Только не папа, Господи!

– Это «бомбоубежище», – объясняет он, ожидая, когда я войду. – Мы построили его десять лет назад на случай войны. Здесь есть еда и лекарство. Ты справишься, я знаю.

Разворачиваюсь.

– Что? А ты, пап?

– А я буду наблюдать за тобой из дома Господнего, – отвечает он и закрывает тяжелую железную дверь. Поворот замков. Я остаюсь одна.

– Нет, папа! Не-е-ет!

Над городом сгустился знойный воздух. Уже несколько дней стоит удушливая жара. Держу заправочный пистолет одной рукой, а второй вытираю пот со лба. Заправлять автомобиль нет необходимости, но я уже натолкала вещей в багажник и не хочется все перекладывать, когда изнемогаешь от жары. Да и кондиционер в автомобиле работает исправно. Таких машин мало, где уже можно найти. За пять месяцев большинство автомобилей, особенно те, что «отдыхают» на открытом воздухе, приходят в негодность. Тормозные колодки покрываются ржавчиной, разряжается аккумулятор и масло необходимо менять. Я не всегда могу взять и сменить машину. Если и возникает острая необходимость – например, поломка – стараюсь взламывать гаражи и брать машину в более или менее хорошем состоянии.

На заправке, в магазинчике, набираю несколько бутылок воды. Без электричества летом холодных напитков не сыскать. Радуюсь, когда удается найти холодный подвал или погреб. Там в основном хранится спиртное, но и воду тоже можно достать. Прохладную.

Мечтаю найти горный источник и искупаться в освежающей ледяной воде.

Но пока я нахожусь в штате Мэриленд и направляюсь в округ Калверт к Чесапикскому заливу. Там жили мои бабушка с дедушкой – родители отца. Дед был вирусологом, и я надеюсь, что он знал хоть что-нибудь о болезни, которая унесла жизни всех людей на этой планете, а также животных. Хочу знать, почему я выжила. Меня спас явно не тот подвал, называемый «бомбоубежищем». Если бы я подхватила вирус, то умерла бы прямо там. Тут что-то другое.

Еду на невысокой скорости, так как на дорогах очень часто встречаются препятствия в виде ряда машин, раздавленных в лепёшку или перевернутых. Бывает и так, что приходится ехать в объезд, искать другие пути.

И вот опять. Тихо двигаюсь по Уилсон Роуд, и перед глазами вырастает груда металла. Нажимаю на тормоз. О парковке можно не думать, никто не оштрафует и путь преграждать некому. Выхожу и осматриваю место, чтобы выяснить, смогу ли я объехать огромные, лежащие на боку, грузовики. Но нет, прямо перед Феирвью Истейтс Драйв есть еще несколько машин. Решаю вернуться и свернуть на Кэмп Кауфман Роуд. Как же я ненавижу такие моменты! Особенно, когда устала и хочу спать. Я провела в дороге больше месяца и единственное желание сейчас – добраться до места.

Я рада, что к тому времени, как мой автомобиль подъезжает к дому дедушки, день плавно переходит в вечер. Жара и духота уступают место легкой необременительной прохладе.

Паркуюсь у ворот, и мой печальный взгляд застывает на стенах белоснежного двухэтажного коттеджа.

Как же давно, кажется, я здесь не была. На самом деле, мы приезжали всей семьей сюда прошлым летом. Тогда никто еще не подозревал о конце света. Дедушка праздновал семидесятилетний юбилей – последний в его жизни, да и вообще в жизни всей семьи.

Смахиваю слезы с лица, проведя по нему ладошками, и иду по дорожке, заросшей густой травой. За садом теперь никто не ухаживает, кроме насекомых. Вот еще одна задача: люди вымерли, животные тоже, но большинство насекомых живут, и москиты каждый вечер напоминают мне о том, что я тоже еще жива.

Дверь заперта изнутри. В груди всё сжимается – они были в тот день дома. Господи, вот, кажется, что уже пережила этот нелегкий период, когда оплакивала всех своих близких и друзей, но оказавшись в родном месте, опять готова рыдать навзрыд.

Обхожу дом, оказываюсь в колючем кустарнике, но терплю его натиски и влезаю в открытое окно.

В доме стоит запах гнили. Не людских тел, нет. Они все превратились в пыль и давным-давно растворились в воздухе. Это испорченные продукты, ведь электростанции перестали работать, энергия не поступает в дома. Я пользуюсь генераторами, если они имеются. У дедушки, точно знаю, он есть.

Сначала осматриваю дом. В спальне на кровати, обнаруживаю белую сорочку в красный мелкий цветочек, а рядом серую мужскую пижаму. Здесь их и не стало. Ничего не трогая, быстро выхожу из комнаты. Пускай покоятся с миром. Их прах наверняка смешался с пылинками в воздухе, и я не имею права их тревожить. В конце концов, в доме есть другие спальни.

Уборка занимает всего два часа. Я нашла генератор, но пропан в нем закончился, поэтому позаимствовала новый в соседнем доме. С электричеством могу пропылесосить, и холодильник работает. Вычищаю его как следует и забиваю водой. На кухне нахожу пачку макарон, растительное масло и соль. Отвариваю и ужинаю.

И так на протяжении пяти месяцев. Не живу, а существую.

Одна… на весь мир.

Мой дедушка Йонас Кэмп был вирусологом и почти всю свою жизнь проработал в научно-исследовательском институте в Сан-Франциско. В округ Калверт он и его жена, моя бабушка, переехали, когда дедушка вышел на пенсию. Бабушка была флористом и идея жить в красивом месте, где можно выращивать разные виды цветов и составлять икебаны, ей сразу понравилась. Однако заслуженный отдых дедушки не продлился и года, когда в институт поступила информация о новой разновидности вируса, которому дали название «ОК». Я не знаю, как расшифровывается это название, и до сегодняшнего дня знать не хотела. В течении нескольких лет этот вирус был засекречен, вирусологи исследовали новую болезнь, а также упорно искали лечение, ибо вирус убивал человека полностью, не оставляя и следа. Дедушка участвовал в этом открытии и имел записи, за которыми я и приехала сюда.