– Ну, Джагфар, кажется, я немного засиделся, да и вино ударило в голову. Ты всё наливаешь да наливаешь, – послышался за стеной голос Дидарова. – Пора домой. Ты не обижайся на меня, – может, что лишнее сказал. Но это не мои слова, не я их придумал. Это, брат, сама жизнь! У тебя хватит ума, сам всё поймешь. Ладно, до свидания.

Гаухар торопливо убирала со стола посуду, словно ей хотелось как можно скорее избавиться от следов чего-то постыдного, происходившего в её квартире. Джагфар с взлохмаченными волосами, с расстёгнутым воротом, развалясь, сидел на диване.

– Не люблю я этого твоего друга, – словно самой себе сказала Гаухар.

Джагфар как бы недоумевающе пожал плечами:

– Что ж, ищи такого, кто по вкусу… А я тем временем пойду отдохну.

Для внимательного и всегда обходительного Джагфара ответ этот был резким, грубоватым.

Но Гаухар было не до тонкостей сейчас. Ей в пору было следить за собой, чтоб не сорваться, не закричать.

– Если хочешь отдохнуть, я сейчас постелю, – ответила она. А помолчав, добавила: – Но мне надо бы серьёзно поговорить с тобой, Джагфар. Лучше всего не откладывать, сейчас поговорить. Всё равно рано или поздно этот разговор состоится.

Джагфар настороженно повернул голову, взглянул на жену, – куда девалась его дремотная ленца.

У Гаухар было определённое намерение высказать своё мнение о Дидарове, предостеречь мужа, что дружба с этим двуличным человеком вряд ли сулит добро. Но в последнюю минуту у неё как-то само собой сорвалось с языка:

– Я хотела бы, Джагфар… Я хочу рассказать тебе кое-что о Фаягуль Идрисджановой. Не первый раз собираюсь…

Краска бросилась в лицо Джагфару. Он был выпивши, но не настолько, чтобы не понять, о чём может пойти речь.

– Сама не знаю, почему, – начала Гаухар, – но я не люблю Фаягуль и не могу преодолеть это неприятное чувство. Впрочем, она первая подала пример беспричинной враждебности. Мы с ней не ссорились открыто, ничего оскорбительного не говорили друг другу. Но при первых же встречах она так высокомерно и презрительно смотрела на меня, что мне оставалось отвечать тем же. Я понимаю, Джагфар, – это мелочная взаимная ненависть унизительна для интеллигентного человека, особенно для учителя, – но ничего не могу поделать с собой. Как-то я не удержалась, обратилась к Шарифу Гильмановичу. Он согласился, что такие отношения не украшают учителя, и посоветовал…

– Ты рассказала эту чепуху директору? – перебил Джагфар.

– Как же было не рассказать? Между двумя учителями, работающими в одной и той же школе, возникла вражда, и эту свару надо скрывать от уважаемого, более опытного человека, от твоего руководителя? Это никуда не годится, Джагфар.

– И ваш директор нашёл время выслушивать женские сплетни?

– Это не просто сплетня, Джагфар! У меня почему-то так тяжко на сердце, что я решила объясниться с тобой…

– А я не желаю ни разбираться, ни объясняться по поводу бабьих глупостей! – отрезал Джагфар. – К тому же я… выпил, хочу спать… А главное – эта Фая и твои отношения с ней ни капельки не интересуют меня.

«Как же не интересуют? – хотела сказать Гаухар. – Ведь у тебя такие близкие отношения с её родственником Дидаровым, и ты хлопотал…» В последний миг она удержалась от этих слов. Теперь уж ни к чему уточнять. Вполне достаточно того, что Джагфар знает о враждебном отношении жены к Фаягуль.

Чтобы уйти от дальнейшего неприятного разговора, Джагфар решил лечь спать.

Постель приготовлена. Когда Джагфар раздевался, лицо у него было отчуждённое, движения резкие. Он лёг, отвернулся к стене. Притворился или в самом деле заснул – кто его знает…

Гаухар, потушив свет, вышла в столовую. Как ни странно, непривычные грубости мужа, словно вызывавшего её на ссору, не обидели Гаухар, не прибавили ей тревоги в сердце. Наоборот, она вроде бы стала спокойнее. Ей казалось, что она сделала самое главное: сколько времени не решалась открыться мужу в своей молчаливой вражде к Фаягуль – и вот решилась. Всё наиболее тяжёлое осталось где-то позади. Но сделает ли он необходимые для себя выводы? Осмотрительному Джагфару, пожалуй, достаточно и сегодняшнего урока. Если у него, предположим, и назревало что-то с Фаягуль, так теперь он поостережётся давать жене какие-либо новые поводы к ревности. Пожалуй, оно и лучше, что объяснения не были подробными: лишние резкие слова, лишняя нервозность, а может, и злоба. Зачем это? Пройдёт какое-то время, и они сумеют спокойно поговорить обо всём.

Так думала Гаухар в одиночестве поздним вечером. В столовой было тихо, только слышалось тиканье часов на серванте. Человек честных мыслей и поступков, она не сомневалась, что и мужу её не чужды эти качества. Иначе что же могло скреплять их близость? Такого мнения держалась она вплоть до сегодняшнего вечера. Не может быть, чтобы вот в этот час между нею и мужем вдруг пролегла какая-то резкая разделяющая черта.

Гаухар глубоко вздохнула. Всё же странная штука эта жизнь. В Казани живут сотни тысяч женщин, и лишь к одной из них – к Фаягуль Идрисджановой – Гаухар ревнует мужа, ревнует остро, мучительно. Откуда взялась эта ревность? Ведь у Гаухар, в сущности, нет ни одного реального факта. Так что же, наделена женщина тонким чутьём или излишней мнительностью? Скорее всего – последнее. Теперь ей ясно: за годы жизни она успела глубоко полюбить мужа и ужасно боится потерять его. Сейчас Гаухар хочется заплакать, положить голову на грудь Джагфару и сказать: «Я тебя никому, никому не отдам!»

Она поднялась со стула, направилась в спальню. Поправила сползшее с Джагфара одеяло. Потом и сама улеглась. Прижалась щекой к тёплому плечу мужа, дремотно притихла. А перед тем, как погрузиться в сон, ещё раз подумала: «Ты мой единственный, я тебя никому не отдам».

Перед наступлением зимних каникул главной заботой Гаухар было выровнять успеваемость всех учеников. И она добилась многого. Тридцать три школьника учатся хорошо, надо только следить, чтоб не распускались. А вот два мальчика – Дамир и Шаукат – не перестают беспокоить Гаухар. Видно, в прошлом году не обращала на них должного внимания, не замечала отставания, надеясь на будущее: ещё успеют исправиться, ведь до сих пор они без особых затруднений переходили из класса в класс. И вот результаты – с самого начала учебного года оба тянутся в хвосте. Гаухар предупреждала обоих, чаще, чем других, вызывала к доске, беседовала с родителями. Но шли дни, а успехов у ребят что-то не замечалось.

И тогда Гаухар поняла, что на этих ребят не действуют ни уговоры, ни принуждения, с ними надо заниматься по-особому, с каждым в отдельности. Это только на первый взгляд кажется, что у школьников младшего возраста примерно одинаковые недостатки, а на самом деле всё у них индивидуальное. Взять Дамира. Он быстро схватывает объяснения учительницы, но при одном условии: надо, что называется, «стоять над душой», иначе он сейчас же отвлечётся, будет смотреть в окно, наблюдать, что делается на улице, и забудет про уроки. Шаукат по-своему старателен, побаивается учительницу, но туго воспринимает; ему всё объяснишь подробно, прикажешь повторить за тобой слово в слово, а через какую-то минуту всё выветривается у него из головы. Он битый час может смотреть в учебник, читать вслух, а спросишь: «Что прочёл?» – ничего не сможет ответить.

Тут всё надо начинать с другого конца.

Гаухар ещё раз побывала у ребят дома, осторожно поговорила с родителями, попросила помочь ей, как она выразилась, «найти ключ к сердцу ребёнка». Отец Дамира своеобразно понял свою задачу – схватился было за ремень, чтобы тут же «поучить уму-разуму» сына. Но Гаухар решительно удержала его:

– Не бейте мальчика. Он тогда может совсем возненавидеть учёбу. С ним надо по-доброму, ласково. Первое время ежедневно проверяйте, как он выполняет школьные задания. Возможно, он поддался чьему-то дурному влиянию. Выясните, с кем он дружит. И если приятели у него ненадёжные, запретите встречаться с ними. Действуйте обязательно согласованно с матерью. Это очень важно. Требования родителей не должны быть противоречивыми.