Класс привычно встал, здороваясь с Гаухар. Она в обычном, ровном тоне начала урок. Вскоре заметила, что ребята удивлённо переглядываются. Несомненно, они ждали, что учительница начнёт урок с разговора о вчерашнем происшествии. А она, будто ничего и не случилось, рассказывала о живой природе.

К середине дня ребята держались уже свободнее, – вероятно, думали, что всё обошлось, с них ничего не спросят. Нет, Гаухар не забыла. Когда до конца последнего урока остались какие-нибудь пять минут, она вдруг закрыла книгу, которую держала в руках, подошла вплотную к передней парте, обвела класс строгим взглядом.

– А теперь поговорим о вчерашнем. Случай, надо сказать, очень редкий и тревожный. Но прежде всего давайте объяснимся с Зюбаржат. Получилось так, будто она чуть ли не главная зачинщица всего. И вы, видать, готовы согласиться с этим. Между тем поведение ваше следует назвать не только плохим, но прямо-таки позорным. Вы затеяли драку, словно хулиганы. И чернильницу у Зюбаржат разбили.

– Гаухар-апа, – обратилась девочка, – мне принесли новую чернильницу. Такую, как моя прежняя.

– Кто принёс? Тот, кто разбил твою чернильницу?

– Не знаю, Гаухар-апа. Когда я пришла утром в класс, чернильница стояла на моей парте. Чернила налиты, и мешочек мой рядом лежит.

– Садись, Зюбаржат.

В классе Гаухар не было подлиз и ябед. Она, насколько это было в её силах, приучила детей не лгать. Если же ребята правдивы, то и «доносчики» не заводятся. И сейчас она не сомневалась, что Зюбаржат говорит чистую правду. Ну, а какой смысл допытываться, кто именно разбил чернильницу? Поставить виновного перед классом, чтобы проучить? Но ведь он уже признал свою вину, добровольно исправил свой, возможно, нечаянный, проступок. Если бы чернильница не была принесена, всё равно вряд ли удалось бы найти виновного. Скорее всего это случилось во время свалки, когда никто ничего не видел. Да и сам виновный в первую минуту мог не заметить, как смахнул чернильницу с парты.

– Я не буду допытываться, кто поставил на парту Зюбаржат новую чернильницу, – продолжала Гаухар разговор с учениками. – Вероятно, тот, кто разбил старую. Но кто бы ни сделал это, он осознал свою ошибку. Вот это самое ценное. Осознал, – следовательно, впредь будет осторожным. Да и в драку не полезет. Так ведь, ребята?

Класс молчал. Гаухар тоже перевела дыхание.

– Ну, из-за чего всё же поднялась драка? Кто хочет сказать? Поговорим откровенно. Неужели нет желающих? Не думаю, чтобы она началась ни с того ни с сего. Ты хочешь сказать, Ахмет?

Поднялся мальчик, сидевший на последней парте. Он был самый рослый в классе, потому Гаухар и посадила его позади других. Ребята иногда называли его жирафом. И вот что сказал Ахмет:

– У нас в классе больше всех любит хвалиться Каюм. Ну, он начал уверять: «У меня лобзик самый острый. Не только дерево – железо распилит». Гафар ему: «Неправда, не распилит. Только мой лобзик возьмёт железо!»

Ахмет замолчал. Да и не нужно было продолжать. Конечно, из-за лобзика и разгорелся сыр-бор. Каюм, разумеется, толкнул Гафара: «Замолчи ты со своим лобзиком!» Гафар ответил толчком посильнее. И началось. У каждого нашлись сторонники. И пошло – полетели чернильница, тетрадки, книжки.

– Вот мы и добрались до корня, – заключила Гаухар. – Теперь совершенно ясно – не было серьёзной причины, чтобы начать драку, которая опозорила весь класс. Вы горячились, как петухи. Позабыли о чувстве товарищества. Директор школы Шариф Гильманович хотел сам всё расследовать. Я попросила разрешить, чтоб разобрался класс. Теперь надо оправдать доверие директора. После урока я должна зайти к нему и рассказать всё, как было. И, пожалуй, не буду наказывать зачинщиков драки, они без того поняли свою ошибку. Но я строго предупреждаю: чтоб больше такое не повторялось! Пусть это будет в первый и последний раз. На том и закончим, можете расходиться. Не шуметь. Споров, кто виноват больше, Каюм или Гафар, не затевать.

Ребята чинно вышли из класса. Но уже на лестнице начался галдёж. Что ни говори, дети есть дети, дисциплина, пока не привыкли, сковывает, утомляет их. К тому же надо дать выход лишней энергии.

Гаухар зашла к директору, рассказала обо всём. Сидевшая у директора преподавательница, выслушав, заметила:

– На первый взгляд всё вроде бы правильно. А если вникнешь, получается вроде бы не так гладко… Не обижайся, Гаухар, но не оказываешь ли ты ребятам медвежью услугу тем, что слишком доверяешь им? Они, почувствовав мягкость твою, сядут тебе на шею. Это одно. А второе – надо ли выгораживать Зюбаржат? Я не хочу считать её главной виновницей, но чернильницу-то разбили именно у неё. Раз уж так случилось, она не лучше других. Значит, отвечай вместе со всеми. Насколько я поняла, вначале вы держались той же мысли, потом передумали. Чуть ли не извинялись перед Зюбаржат. Мне кажется это непедагогичным. Как бы ни поступил учитель, он в глазах класса всегда должен остаться правым. Что будет, если ученики усомнятся в этом?

– Извините, – ответила Гаухар старой учительнице, – но мне кажется совсем не обязательным охранять правоту учителя во что бы то ни стало. Ведь ребята заметят, что преподаватель был не прав, промолчат, но останутся при своём мнении. Что плохого, если тут же, на глазах у детей, учитель сам исправит свою ошибку? Он покажет хороший пример ребятам.

Старой учительнице не понравились слишком вольные рассуждения Гаухар, да ещё в присутствии директора школы. «Вот они, молодые учителя! Их самих ещё надо воспитывать. Сегодня она не заметит свою маленькую ошибку, завтра не увидит и большую».

– Я, милая Гаухар, тороплюсь на урок, – колюче сказала она, – а то потолковала бы с тобой подробней. Я тридцать семь лет учу детей. Из моих учеников немало вышло и профессоров. Я многое видела. Надо бы тебе посчитаться с этим.

Она с достоинством вышла из учительской. Гаухар смущённо обратилась к директору:

– Мне, Шариф Гильманович, не хотелось спорить с ней, но как-то так получилось… Я ведь тоже ищу свой путь. Если неверно беседовала с классом, скажите мне об этом, я сумею извлечь урок на будущее.

– Не обижайтесь на старую учительницу, Гаухар-ханум, – сдержанно улыбнулся Шариф Гильманович, – и от своего пути не отступайте, если считаете его правильным. Педагогическое дело, как и всё живое, постоянно обновляется, жизнь выдвигает перед ним всё более сложные задачи. Мы ведь воспитываем нового человека. И здесь нет проторённых путей. Воспитатель-одиночка, возможно, и не сразу проторит прямую дорогу. Надо общаться с коллективом, присматриваться к товарищам… Что касается происшествия в вашем классе, тут опять же нельзя действовать по шаблону. Поэтому я не собираюсь давать вам «руководящие указания». Вы нашли своё решение задачи. Посмотрим, каковы будут результаты. Я больше склоняюсь к вашей точке зрения: преподаватель всё же должен искать, самостоятельно проявлять инициативу.

Гаухар поблагодарила директора за понимание и вышла из учительской в приподнятом настроении. Но на улице ей вспомнились со всеми подробностями возражения старой учительницы. И опять встревожилась Гаухар: «Возможно, какая-то правда остаётся и за моей противницей. Ведь не зря же она десятки лет проработала в школе. У неё большой опыт, много наблюдений. Может быть, надо действительно прежде всего оберегать авторитет преподавателя?.. – Но тут она спросила себя: – Оберегать даже вопреки правде? – И всё запротестовало в ней: – Нет, это недопустимо! Предположим, дети заметят мою неправоту. Но вот они подрастут, будут учиться в старших классах, а потом выйдут в большую жизнь, не осудят ли они меня за нарушение справедливости? Если же ошибка будет исправлена мною при них, не вспомнят ли они с благодарностью свою учительницу? «Правильно поступила тогда Гаухар-апа». Новаторские поиски преподавателя – что это, дежурная фраза на педагогических советах или действительно творчество, смелый шаг в будущее?..»

У Гаухар даже заломило в висках от напряжённых раздумий. Но ведь учитель обязан думать! Глубоко, взволнованно! Иначе что же… согласиться с Джагфаром, замкнуться в своих комнатах на даче? Жить только для себя, для мужа?.. Лёгкая, но бесплодная жизнь… Нет, пусть дорога будет неровной, трудной, но Гаухар не изменит профессии учителя. Это – крепко, на всю жизнь!