Когда я увидела школу, у меня вообще ноги подкосились. Какие три класса? Какие три кабинета? Только в моем новом классе было 32 человека! У нас в Индии столько детей во всем городке не найти! Как, то есть, до школы ехать двадцать минут? На чем ехать? На трамвае? А это что такое?

Почему тут вообще так холодно? +28! У нас в Индии летом было +55! И здесь, в разгар уральского лета, я надевала колготки, шерстяную кофту и – мерзла… Нормальные уральские люди, изнывающие от жары в сарафанах и шлепках, смотрели на меня как на идиотку. Никто из них не думал об акклиматизации. Это я знала такое слово (нас врачи перед отлетом инструктировали). Ходила и всем рассказывала, что со мной «не так».

Но в конце концов я поверила, что со мной что-то «не так», потому что мне все об этом говорили. Я выглядела глупой, когда, разинув рот, разглядывала трамваи и троллейбусы. Могла часами изучать стеклянные молочные бутылки (у нас в Индии уже были тетрапаки для всех жидких продуктов). Удивлялась, что тут никто не знает, что такое Spearmint, Juicy Fruit, Chupa Chups, Fanta. Когда я рассказывала, как мы жили, другие дети называли меня «хвастушей» и «врушей». Никто не верил, что я каталась на слоне…

Ах да… при чем тут деньги? Вы думаете, они тогда появились в моей жизни? Конечно нет. Мама ходила в магазины сама, потому что я боялась и упиралась до истерик, и продукты продолжали появляться на столе «из ниоткуда». Я не могла сосчитать сдачу, путалась в рублях и копейках. Из-за сходства в звучании «рубля» и «рупки» считала, что рубль – мельче копейки! Копейка – такое красивое слово! А что такое «рубль»? Фу… Понятно, что ребенок с таким «пониманием» денег на слух обречен быть обсчитанным в любом советском магазине. В общем, да. В магазины я не ходила. Лет до двенадцати… И радовалась, что меня не заставляют считать сдачу… И вот радовалась-то я – зря…

– Итак, два этапа детства – мимо денег.

Трикстер чешет в затылке. Можно подумать, он был чем-то удивлен. Сам же меня повел.

– Хорошо. Что дальше?

А дальше – статусный отец, работавший на крупнейшем в стране машиностроительном предприятии «Уралмаш»! Начальник экспортно-импортного отдела. Минимум шесть загранкомандировок в год! Зарплата – ого-го! Мы ездим на новенькой «Волге» цвета слоновой кости, я – в джинсах и белых кроссовках «Адидас» – в 1985 году! В Свердловске! На мои ноги пялились все. Родители не отпускали меня в импортных шмотках одну, потому что боялись – разденут!

Деньги? Какие деньги? Папа! Ну да, покупать себе булочки в школьной столовой и платить за проезд в уже привычном трамвае я к четырнадцати годам таки научилась. Но все остальное было по-прежнему: «папа может», «папа достанет», «папа привезет из Италии/Японии/Испании/Кореи и т. д.». И так до 1994 года. До моего восемнадцатилетия. К тому моменту, правда, я освоила еще один «финансовый навык» – покупку пива и сигарет… Откуда у меня были деньги? Я не помню! Видимо, давали родители…

– Третий период – выход из детства. Как отношения с деньгами? – Трикстер уже не расхаживает, не посмеивается.

– Походу, по нолям…

– По нолям. Ну хоть поняла, что рубль больше копейки, – уже прогресс! – вскидывает руку и тычет пальцем в потолок.

– Издеваешься?

Но я на него на самом деле не обижаюсь. Я впервые погрузилась в свою историю с точки зрения отношений с финансами. Никогда раньше мое детство не подвергалось подобному анализу… Это чей голос во мне?

– Это Королева разбирается, – прозвучал с кресла тихий уверенный баритон.

Классический костюм, строгий галстук, начищенные ботинки. Артур, как всегда, внимательный и спокойный. Ничто не способно лишить его равновесия и готовности принимать решения. А тех, кто мог сдуть его со сцены, мы – слава всем древним богам – кажется, действительно обеззвучили.

– Какие ощущения от этого погружения? Какие эмоции?

– А ты знаешь… Я спокойна…

– Она прям молодец, реально! – Трикстер усиленно кивает. – Я вообще почти не вмешиваюсь! Сама идет! Даже вести не надо.

– Королева осваивается, – удовлетворенно констатирует Артур. – На каком вы возрасте?

– Подошли к девятнадцати. Когда она в Москву рванула.

– О… Продолжайте… Весьма знаменательный и показательный период. Мы с ним сейчас обстоятельно поработаем.

Куда меня вообще несет? Какой смысл в детальном разборе? Я и так знаю, что не умею обращаться с деньгами! Зачем они меня ведут через весь этот лес? К чему это нагромождение фактов?

– Это что началось-то? Нормально ж общались… – Трикстер в недоумении сверкает глазами.

– Чего испугалась? – все так же бесстрастно изучает меня Артур.

– Да глупости своей… Я же помню, что было дальше. Стыдно мне. И тогда было стыдно, но я сбежала от стыда, а сейчас…

– Не было тебе стыдно, – Артур едва поводит бровью. И ничего дальше не говорит. Смотрит и молчит. А я жду, когда он продолжит, сделает какой-нибудь вывод, выскажет какой-нибудь упрек. И тут до меня доходит: он не продолжит. Он не Критик! Это не его работа – меня критиковать и упрекать. Он констатирует факты. Мне не было стыдно. Возможно, так и есть.

– Продолжим? – вкрадчиво интересуется Трикстер. – Самое занимательное ж начинается.

– Она не понимает, к чему мы ее ведем.

Артур вдруг встает и начинает вышагивать. Трикстер запрыгивает в освободившееся кресло. Я уже понимаю эту рокировку: они передают друг другу инициативу через это кресло.

– Я вот что тебе сейчас предложу… – Артур усиленно растирает идеально выбритый подбородок. – Ты сейчас это все выгрузишь, и мы найдем корень. А потом перепроживем всю твою накопленную ерунду. Годится такой мотив?

– Вполне…

Ни фига он мне не годится. Я до сих пор не могу понять, куда меня тащат, в какие такие дебри моих старых нейронных связей. Но я доверяю своим внутренним мужикам… Они, похоже, знают, что делают. И я иду.

И ужасно тяжело идется! Я пишу эту главу уже целый день! Хотя все предыдущие выходили из меня за час-полтора!

– Сопротивляешься патамушто! – хохочет Трикстер из кресла, высверливая во мне дырку своими хризолитами. – А ты не сопротивляйся. Иди давай. Заколебала спотыкаться. Королеву верни и иди дальше.

Итак, мне девятнадцать. Я – непростая уральская девчонка, подбиваю подружек рвануть в Москву. Просто идем на вокзал и покупаем билеты, по-моему, на первый проходящий. Плацкарт, разумеется. Откуда деньги на билеты? Не помню! Думаю, все-таки у родителей брала…

– Стоп, – Артур поднимает указательный палец, – куда делся пединститут?

Семен Семеныч! Как удобно было забыть. Ведь там была профукана моя первая зарплата! Папа меня туда «поступал», на иняз. Так сказать, по своим переводческим стопам. Когда я с треском не поступила, он устроил меня туда же на работу – машинисткой на кафедру каких-то языков. Там я повыстукивала по клавишам методички месяцок и свалила. Ни трудовую не забрала, ни зарплату. Вроде я выше всего этого вашего бренного, низменного, бездуховного и антитворческого! Отцу звонили раз двести – упрашивали: я должна получить деньги и забрать трудовую. Нет! Алина уже тусовалась на журфаке. С журфаковками потом в первопрестольную и свалила.

– Красотка, чо.

– Не мешай ей. Что дальше было?

Не нужно же уже расшифровывать, где чья реплика, да?

И вот я – в Москве! На что живу? Взрослые любовники и мамины переводы по двести долларов ежемесячно. Судьба заносит меня в писательскую тусовку. Российские фантасты и литкритики. И тут я признаюсь этой братии, что с детства пишу стихи и рассказы. «Ну-ка, дай-ка почитать-ка», – говорит мне Андрей Щербак-Жуков. После этого я чуть было не поступаю во ВГИК. Но не поступаю. Зато попадаю через его знакомых в редакцию одного из первых в стране глянцевых журналов «Дилижанс» и делаю для них интервью с музыкантами. Интервью публикуют. «Алина, приходи за гонораром!» Что-то около ста долларов, кажется, было. Ага, в долларах платили. Что сделала Алина? Она забыла! Я так и не пришла за деньгами! Опять! И первый свой гонорар не получила, так же как и первую зарплату в «педе». Хотя через Андрея мне несколько раз передавали настойчивое предложение забрать свои деньги!