Иван вдруг смутился, круто развернулся и быстро зашагал по Почтовому вверх.

А Наталья Ивановна, недолго думая, пошла в Нахичевань, к Елене Семёновне Вериной.

Пока шла, наблюдала город. Ростов как будто резко состарился, обветшал. Мусор валялся везде, весенний ветер переносил на своих руках клочки газетной бумаги, какие-то листовки. Ими был засыпан весь городской сад, клумбы в котором были истоптаны, а стены Ротонды исписаны большевицкими лозунгами. На Садовой улице увеселительные заведения были большей частью закрыты. Но некоторые работали на свой страх и риск, который заключался в том, что, если пожалует к ним новая народная власть, кормить и поить её придётся за счёт хозяина.

Громада Александро-Невского Собора3 на Новой базарной площади в вечерних сумерках мягко светилась каким-то неземным светом. Наталья Ивановна перекрестилась на храм, казавшийся ей каким-то нерушимым оплотом старой жизни.

«Завтра воскресенье, надобно сходить, поблагодарить Господа за всё. Ведь что случилось, то всё к лучшему. Могло быть и хуже. А Иван! Какой чудесный мальчик! А служит у них. Помолюсь и за него».

До Нахичевани добралась на усталых ногах. По пути ей не встретился ни один извозчик. Город и вправду вымер.

У Вериных был современный звонок, кнопочкой. Она несколько раз позвонила, но никто не отозвался. На шум вышла пожилая соседка.

– Вам кого, милочка?

– Елену Семёновну.

– Нету её. Дня три уже. А вы не Теплова часом будете?

– Теплова.

– Тогда держите адресок.

Оказалось, что Елену Семёновну, слабую ещё после болезни, на время забрали к себе её друзья, семья Зарефьян. Они жили неподалёку, на Восьмой линии.

Уже к полуночи Наталья Ивановна постучалась к Зарефьян. Ей открыла хозяйка, высокая и красивая черноволосая армянка, Гаянэ. По-видимому, она ещё не ложилась, что утешило её гостью, смущавшуюся необходимостью будить хозяев в столь поздний час.

– Доброй ночи, простите меня за безпокойство, пожалуйста. Я – Теплова, мама Пети, помните? Елена Семёновна у вас?

– Здравствуйте, ну конечно помню. Как хорошо, боже мой! Но что случилось?

– Видите ли, меня сегодня под вечер выставили из квартиры. Новая власть. «ЧеКа». Я пошла было к Елене, а мне сказали, что она у вас…

Гаянэ шагнула к ней и обняла, решительно втащив в квартиру.

– Лена ещё слаба, и уже спит. Но вы проходите прямо на кухню, мы только чай заварили. Есть новости. О ваших мальчиках. И она заговорщицки подмигнула.

***

В большом зале правления кубанской казачьей станицы Елизаветинской4 был оборудован временный лазарет. Станичники освободили комнаты от мебели и принесли сено. Раненые лежали прямо на полу, на разбросанном сене, и радовались такому удобству. Запах приятный, опять же. Всё лучше, чем трястись в фургонах, телегах, повозках, под дождём и мокрым снегом. Всю душу вытрясешь. И у многих вытряхивало.

Петя лежал и глядел в грязный пожелтевший потолок, и с содроганием вспоминал томительные дни и часы ожидания переправы через реку Кубань. Где-то передовые части уже завязали бой, грохотала артиллерия, строчили пулемёты, а они (обоз с ранеными) всё стояли и стояли, пока последние боевые части не покинули южный берег. А потом ещё долго, со сложностями переправлялись. На единственном ветхом пароме. Как однако же неудобно, обременительно для армии быть раненым!

Но о тяготах Петя думал мало. Его душа была там, в авангарде армии, с Корниловым. Решающее, генеральное сражение! Судьба всего похода! А он тут, валяется со своей дурацкой ногой.

Ранение он получил под станицей Кореновской, когда их оберегаемый, вечно запасной Ростовский Студенческий батальон наконец бросили в бой, длившийся там уже второй день. Перед атакой Пете было не по себе, крутило живот. Но прозвучала зычная команда полковника Зотова. И они встали в полный рост, и пошли, и побежали. Порыв был такой мощный, что, несмотря на сильный огонь большевиков, добежали до окраины, закрепились. Петя, себя не помня, топал по рыхлому снегу и кричал «Ура!» На пули внимания не обращал, сердце его вдруг расширилось, его переполнила какая-то дикая, первобытная сила, предбоевой мандраж улетучился. И тут, так некстати, случилось дурацкое ранение, падение в ложбинку, свист пуль прямо над головой. Укрытый в ложбинке, он лежал напротив красного пулемёта. Дождался, пока тот смолкнет, и попытался подняться. И тут – резкая боль в ноге, потеря сознания. Так бой для и Пети закончился. Очнулся он уже в лазарете, где и узнал, что станицу взяли.

Теперь он выздоравливающий. Всё – обработки раны (пуля прошла навылет), смены перевязок, сделанных из белья и простыней – уже позади. Но увы, пока не выписывают. А Георгий там за него геройствует. А Ксению он давно не видел, она где-то в другом помещении, с другими ранеными. И отец её с ней. Да поди, уже забыла она его, Петю. Вон вокруг героев-то сколько! Корниловцы, марковцы, партизаны, казаки. Эх…

Петя в походе научился курить. Делал, как все, самокрутки, табак как-то доставали в станицах. Он взял одну, заготовленную, поднялся, опёрся на костыль и, переступая через товарищей, направился к выходу.

– Погоди, братка, я с тобой.

За ним увязался кубанский казак Степан, из отряда Покровского5. Они познакомились уже в лазаретном таборе, куда Степан попал с ранением предплечья. Тоже пустяки.

Степан был на пять лет старше Петра, но отчего-то тянулся к нему, испытывал расспросами его «учёность и книжность». Вот и сейчас у него к Петру был какой-то вопрос.

Они вышли на крыльцо, затянулись. На Кубани уже отчётливо запахло весной. Вечернюю тишину нарушал лишь лай станичных собак да отдалённые выстрелы, доносившиеся с окраин Екатеринодара. В душе Петра шевельнулось воспоминание о Ксении, сладко заныло.

– А скажи, студент, возьмут наши Екатеринодар?

– Возьмут. Не могут не взять.

– А то, что большевиков там двадцать тысяч, то как?

– А никак. Нас всегда было меньше. Во всех боях. И везде они бежали от нас.

– Так. Да не совсем. Если у тебя город за спиной, а в городе рабочие за тебя горой, тут расклад другой. И железная дорога за них воюет, и бронепоезда, и техника…

– Всё это ерунда. Перед русской штыковою атакой никто не устоит.

– Так ведь и там русские.

Пётр нахмурился.

– Я думаю, что штыковая тогда имеет успех, когда подкреплена нравственной правотой. Когда за правое дело, короче. Когда бежишь и чувствуешь – с нами Бог. Вот у меня под Кореновской такое было. И у других спрашивал – было то же самое.

– А я на Германской войне ни разу в конную атаку не ходил. Всё в траншеях сидели, постреливали, да ночами ползали по земле, проволоку резали для пехотного прорыва. Мы казаки! Разве так надо воевать нами было?

– Каждая война чему-то новому учит. Может, так и надо было. Дотерпеть, а не фронт оставлять.

– Не тебе судить, студент! Ты там не был. А как взбаламутились все, так никто, от вахмистра до есаула, уже сделать ничего не смог. Враз всё и обрушилось.

– То большевики вас взбаламутили.

– Не без них. Да только устали все от такой войны. Окопная грязь, вши, снайперы ихние. Деды говорили, никогда такой сроду не было.

– Так и при Наполеоне «никогда такой не было». Враг был у стен Москвы. Ну и что? Никто же не побежал домой, «мама помоги!»

– Много ты знаешь, студент. Книжки умные читал…

– Читал. И не студент я, говорил же тебе. Гимназист. А отец у меня был казаком.

Степан умолк, поскрёб затылок, задумался.

– Выходит, смалодушничали все?

– Выходит, так. И теперь вот – разплата.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.