Анфиса Слепцова второй день сидела без работы и не находила себе места в своей каморке на Верхне-Луговой1, завешанной стиранным бельём и пропахшей переваренными щами. А тут ещё этот олух царя небесного, Васька, путается под ногами, зарёванный, виноватый. Конечно, это ж надо было додуматься – сунуть спицу в лючок швейной машинки, а затем провернуть колесо! Хрясь! И машинка, настоящий Зингер, пришла в негодность. А заказы – до воскресенья. И денег в доме нет, и есть нечего.

– Ууу! Ирод! – вновь погрозила она кулаком сыну. Сын, худенький, кучерявый, светло-русый пацанёнок восьми лет, вновь заныл и уполз к себе в угол, уткнулся в подушку. И поделом ему!

Анфиса прижила его от одного фабричного, которого злая на язык соседка, Катя-казачка, нарекла «Святым Духом». Мол, появился ниоткуда и растворился, как его и не было. А сына вот оставил. Сущее наказание!

И что же теперь делать? Лавка швейных товаров закрыта, товарищество «Компаньоны Зингера» закрыто, стёкла выбиты, дверь нараспашку, всё вынесено. Ходила к механику Болтову, он осмотрел, покачал головой и развёл руками: без запчастёв, мол, аппарат твой ремонту не подлежит, а запчастёв сейчас не сыщешь, власть-то новая.

Новой власти Анфиса вдоль и поперёк нашила флагов и транспарантов, но как обратилась за помощью, ей товарищи отказали:

– Время сейчас трудное, контрреволюция прёт, а ты тут со своими бабьими вопросами!

И тоже развели руками.

Правда, один сочувственный шепнул на ухо:

– Обратись в ДонЧеКа2. Они недавно учредились. Вопросы решают лихо!

И дал адрес.

Анфиса сразу не решилась. Была у неё одна мысль, да только что-то мучало внутри, ходу ей не давало.

Сейчас она вновь окинула взглядом убогое своё жилище, скорчившегося на лежаке сынишку, пустые кастрюли, и вслух стала размышлять:

– Ну и где ж ента справедливость? Она, можно сказать, как жила, так в хоромах и живёт, хлеб с маслицем, монпансье к чаю, барынек обшивает. А я – за гроши, или за продукты – баб фабричных! Где справедливость, спрашиваю? А ведь вроде как наша власть пришла, народная!

И стала собираться.

В тот же вечер в дверь квартиры Натальи Ивановны Тепловой грубо постучали. Кошка Муська, дремавшая на коридорном стуле, испуганно подскочила и скрылась в спальне. Наталья Ивановна встала из-за машинки, распрямила спину и неспешно направилась к двери. У неё было дурное предчувствие.

За дверью стоял мужчина средних лет в картузе и кожанке, вроде тех, в которых щеголяли раньше шофёры новомодных авто. Взгляд его из-под кустистых бровей был колючий, пронзительный. Щетина. Пара жёлтых зубов выпирала из-под верхней губы и прижимала нижнюю.

«Крыса какая-то!» – подумалось Наталье Ивановне.

За «крысой» стоял, напротив, молодой, красивый красноармеец, почти одних лет с её Петром. Ну, может быть, чуть старше.

«И лицо знакомое!»

За их широкими спинами пряталась и отводила глаза Анфиса.

«Этой-то что надобно?»

– Гражданка Теплова?

– Да. Кто вы? Что вам угодно?

– Уполномоченный ДонЧеКа, товарищ Гомельский. Вот мой мандат.

Гомельский показал ей помятую бумажку с большой печатью и подписью. Наталья Ивановна успела прочесть там лишь слова «Чрезвычайная комиссия…».

– Мы к вам. И вот по какому делу. Пётр Теплов – ваш сын?

Сердце сжалось.

– Мой. А что с ним?

– Это мы и собираемся выяснить. Вы знаете, где он сейчас?

Немного отлегло.

– Нет.

– Нам известно, что он ушёл с контрреволюционными кадетами генерала Алексеева. Вы можете подтвердить?

– Я не знаю никаких контрреволюционных кадетов. Мой сын пропал без вести в феврале. О нём сведений не имею.

– Но он состоял в войсках атамана Каледина?

– Каледина? Нет, не состоял.

«Крыса» потянул носом воздух. В доме пахло ужином.

– Хорошо, отрицаете значит. Может быть, впустите, поговорим?

– Ну проходите, мне скрывать нечего.

Мужчина снял калоши, сделал знак красноармейцу оставаться у двери. Анфиса нерешительно, бочком, вошла за ним, прямо в обуви.

Гомельский по-хозяйски осмотрел квартиру, прошёл в спальню, нехорошо хмыкнул, увидев святые образа. Анфиса тем временем сразу направилась на кухню, проверить, на месте ли «Зингер». Наталья Ивановна по-прежнему стояла в коридоре и молчала.

– А хорошая у вас квартирка, а, гражданка Теплова? Собственная?

– Нет, снимаю у домовладельца.

– А кто владелец?

– Господин Красовский.

– Господ больше нет, гражданочка. Кто такой?

– Да полковник он, офицер – отозвалась из кухни Анфиса.

– Ясное дело, контрреволюция, – отчеканил Гомельский, возвращаясь из спальни.

– Вот что, гражданочка. Постановлением Исполкома ДонГубЧека от двадцать девятого марта сего года квартира ваша подлежит конфискации в пользу революционной власти, с мебелью и утварью. Извольте одеться. С собой можете собрать немного вещей.

– И куда же мне деваться?

– А это не наши трудности.

– Машинку швейную можно вынести?

– Нет! – раздался голос Анфисы, выбежавшей из кухни. – Машинку мне отписали!

– Ах, вот оно в чём дело… – взгляд Натальи Ивановны теперь источал лёд и пламень, метал громы и молнии. – И что ж я тебе, гадина, такого сделала, а?

– Сама гадина. Кровопийца трудового народа! Она, товарищ Гомельский, врёт всё. Сын её точно с кадетами ушёл, он и тут им служил, видела я его в форме офицерского ихнего какого-то полка!

– Вот как. Хорошо. Иван! Ива-а-ан! – окликнул Гомельский молодого красноармейца. – Отконвоируй гражданку Теплову на Скобелевскую, в комнату №5. Там товарищ Турло разберётся.

Так, переполняемая возмущением, едва одетая, с несессером и маленьким узелком, в котором было Евангелие, и между страниц его – фотографии мужа и Пети, Наталья Ивановна оказалась на улице, под наливающимся чернотой небом. Следом из дверей вылетела кошка, на её мордочке было также написано глубокое недовольство происходящим.

Рядом засопел красноармеец.

– Ну, веди что-ли? В ЧеКу твою. Посмотрим, есть ли у кого там совесть.

Ростовская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией была образована совсем недавно. О том, что это были за люди, в городе пока мало кто знал.

Молодой красноармеец как-то нерешительно потоптался на месте и пошёл вперед, вдоль по Пушкинской. Наталья Ивановна поплелась следом, потихоньку овладевая собой. Так прошли до конца квартала, до пересечения с Почтовым переулком.

Иван вдруг резко обернулся.

– Наталья Ивановна! Стойте! Послушайте! Вам в ЧеКа никак нельзя. Там не будут разбираться. Гады там все. Этот Гомельский, он из-за квартиры за это ухватился. А Анфиса эта ваша – из-за машинки. Обратно вам это не отдадут, только хуже будет!

– Аааа, спасибо, – только и промолвила удивлённая Наталья Ивановна.

Красноармеец снял картуз, взлохматил волосы.

– Вы меня не узнаёте? Я – Самохин Иван, учился с вашим Петей в гимназии. Но меня отчислили с волчьим билетом. Помните?

– Да, что-то такое Петя рассказывал. Здорово вы директору насолили.

– Было дело, – весело ответил Иван и тут же посерьёзнел, нахмурился. – Есть у меня перед Петей вашим должок, а какой – не спрашивайте. Только отпускаю я вас и всё. В квартиру не возвращайтесь ни в коем случае! Есть вам куда идти-то?

– Найду. Спасибо вам, Иван. Но, простите, вы такой положительный, отчего вы с ними?

– Ну, – замялся Иван, – долго рассказывать. Люди там так себе, разные попадаются. Но сама идея-то хорошая!

– Ааа. Идея. Прощайте. Прощайте, Иван.

– Прощайте, Наталья Ивановна. Если вдруг Петя объявится, скажите ему про меня, ладно?

– Скажу. Непременно скажу. Вы хороший друг, Иван.