– Не надо, мам, меня мучить… Я же знаю, что это во сне. Иди, мам, и больше не приходи… Пожалуйста, прошу тебя… Ладно, мам? Пожалуйста… Я приехал сюда отдыхать… Правда… Я хочу здесь отдыхать. Не приходи больше. Ладно, мам?
Мать отступила в тень, и вперед неслышно вышел отец.
– Я тебе вообще никогда не снился, – сказал отец извиняющимся голосом.
– Потому что я тебя не помню…
– Да, да, – поспешно согласился отец, словно он был в этом виноват. – Поэтому я и пришел. Посмотри на меня.
Они встретились глазами. У отца были такие же глаза, как и у Николая Егоровича: внутри коричневые, а по краям голубые. И нос такой же, и подбородок с мягкими линиями, которые придавали лицу доброту. Только отец был моложе сына…
– А я пришел попросить у тебя конфету, – сказал брат Сережка. – Я забыл, какая она сладкая… У тебя есть конфета?..
Холин сунул руку в карман и достал мятную конфетку, которую ему дата Толя.
– Лови! – крикнул он брату и кинул конфету. Конфета не долетела до корзины, описала дугу и понеслась вниз, во тьму.
– Больше у меня нет, – виновато сказал Холин.
– Ничего, – утешил Сережка. – Ты не расстраивайся. Я бы все равно не смог ее сосать… Я привык к голоду. Мне даже странно, что люди едят каждый день. Ты ешь каждый день?
– Пять раз в день, – опять виновато сказал Николай Егорович.
Сережка покачал головой.
– Так много… Ты можешь объесться и умереть. А камышовый корень ты ешь?
– Нет, камышовый корень я не ем.
– Он очень сладкий. Помнишь, как мы любили?
– Сейчас полно сахара. Навалом.
– Навалом? – недоверчиво спросил Сережка.
– Да. А в санаториях стоит на столах бесплатно.
Сережка помолчал, обдумывая слова старшего брата, видно, все-таки не поверил и спросил:
– А запруды ты делаешь? Или норы в стогах… Помнишь, как мы делали запруды и норы в стогах?
– Я же стал взрослым, – грустно сказал Холин.
– Да… ты стал взрослым. – Сережка как-то весь сник. – Ты стал старше нас всех… А я так и не узнал, что такое быть взрослым… Хорошо?
– По-всякому…
– В детстве лучше?
– Каждый возраст хорош по-своему.
– Но все-таки в детстве лучше?
– Грустно жить одному…
Шары снесло с гор. Теперь они летели над морем. Солнце поднималось довольно быстро, и уже все море, за исключением полоски у берегов, сияло, переливалось, пускало в небо зайчики. Тень от шаров неслась по волнам и была похожа на две заколдованные рыбины, мечущиеся в огромном ковше расплавленного металла.
– Оставь наследника, – сказал отец.
– Что?
– Оставь наследника. Нельзя, чтобы наш род угас.
– Я хотел, но Лукашов…
– Победи Лукашова. Зло должно быть наказано всегда. За это я воевал, за это… Я вот здесь… – отец кивнул подбородком на старинный шар. – Победи его. Я ведь тысячи раз побеждал, пока… один раз не ошибся. Победи и ты… Наш род не должен угаснуть. Иначе моя смерть была напрасной. И ее… – отец кивнул в сторону матери. – И его… – кивок в сторону Сережки. – Да и твоя жизнь…
– Она хорошая… – тихо сказала мать, подождав, пока отец кончит. – Но она тебе не пара…
– Ты о ком? – вздрогнул Холин.
– О Тоне… Она тебе не пара, сынок… Не порть ей жизнь… Она будет ученым человеком… Она будет жить для людей… Ты и дети будут ей мешать. И кроме того, ты больной, ты долго не проживешь…
– Я уже выздоровел…
– Все равно ты не проживешь столько, сколько она, сынок. И ты не ее круга… Ей нужен муж тоже ученый. Вдвоем легче, когда за одно… Вдвоем всегда легче, чем одному, сынок… Найди себе жену попроще, сынок… Не коверкай ей жизнь…
Вдруг в ящике под ногами Холина что-то щелкнуло, и металлический голос отчетливо сказал:
– МОСКОВСКОЕ ВРЕМЯ СЕМЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ.
Мать тоже услышала металлический голос.
– Прощай, сынок, – сказала она. – Тебе пора.
– Вы больше не приходите, а мам? – попросил Холи. – Ладно, мам? Меня измучили эти сны… Я чувствую, что больше не буду их видеть… Сегодня я первый раз увидел солнце и первый раз летал…
– Мы больше не придем, сынок, – во взгляде матери были любовь и страдание. – Я знаю, что ты исцелился от снов. Это она тебя исцелила…
– Прощай, сын, – сказал отец.
– Прощай, пап…
– Прощай, брат, – сказал Сережка.
– Прощай, Сережка…
Их шар отодвинулся, повернулся, и на их тела опять косо упала тень. Но сквозь тень он все равно видел их глаза. В глазах были радость, страх, смятение, счастье, зависть, страдание и бесконечная любовь – все, что бывает в глазах умерших, когда они приходят к нам…
– ПЕРЕДАЕМ ПОСЛЕДНИЕ ИЗВЕСТИЯ…
5
– В ТАДЖИКИСТАНЕ ПРИСТУПИЛИ К СЕВУ ХЛОПКА.
Холин очнулся. Он сидел на кровати, поставив босые ноги на пол. Место рядом, где спала Тоня, пустовало. В открытую форточку тянуло пасмурным прохладным днем. Было уже совсем светло. Дико колотилось сердце.
Николай Егорович прошел в ванную. На столе под вазой с цветами лежала записка.
«ЧАЙ НА ПЛИТЕ, ВСТРЕТИМСЯ В 18.00 НА ТОМ ЖЕ ПОВОРОТЕ. ЦЕЛУЮ. ТОНЯ. ДВЕРЬ ЗАХЛОПНИ».
Холин выпил чаю, застелил кровать, прошелся по комнате. Во всем чувствовалась аккуратность и экономия. Ничего лишнего, никаких безделушек, все самое необходимое. Только в углу – красивый антикварный секретер, заваленный бумагами и заставленный какими-то приборами. Из приборов Николай Егорович знал только микроскоп.
«Наверно, она по вечерам работает, – подумал Холин. – Я отнимаю ее время и, значит, обкрадываю все человечество».
Холин усмехнулся: «Злой гений человечества».
Затем он надел куртку, захлопнул дверь и пошел домой.
Возле корпуса его ожидал сюрприз. Навстречу Холину с лавочки поднялась Мальвина.
– Я уже вас час дожидаюсь, – сказала она с укором. – Вы что, не ночевали?
– У меня привычка гулять на рассвете, – отшутился Николай Егорович.
– Слушайте… Коля… у меня есть к вам разговор…
– До завтрака? Разве можно вести разговор до завтрака?
– Сядем, Коля, на минутку…
Холин внимательно посмотрел на Марию Викторовну и понял, что ей не до шуток. Лицо кукольного режиссера было помятым, припухшим, словно после бессонной ночи или после горьких слез; прическа сделана небрежно, шов на правом чулке выглядел криво, как погнутым рельс.
– Ну что случилось, Мальвина? – спросил мягко Холин. После того сна в поезде Николай Егорович не мог отделаться от чувства нежности и благодарности к этой женщине, хотя она так грубо и бесцеремонно предпочла его строителю.
– Он бросил меня! – выдохнула Мария Викторовна, села на лавочку и заплакала.
Холин дотронулся до ее безжизненно повисшей руки.
– Успокойтесь…
– Ни с того ни с чего, – всхлипывала кукольный режиссер, размазывая по лицу черные слезы… Сказал: «Все. Хватит. Надоело», повернулся и ушел.
– Из-за чего началась ссора?
– Никакой ссоры не было. Просто вдруг сказал так и ушел. Наверно, ему понравилась одна черная пигалица… на пляже… Мы вчера проходили, и я заметила, что он таращится на нее, а она тоже ему глазки строила… Слушайте… Коля, – Мальвина вдруг вцепилась Холину в рукав. – Поговорите с ним, а? Я не хочу, чтобы так это вдруг кончилось… Я понимаю: курорт – это мини-мир, мини-дружба, мини-страдания, мини-любовь… Но все же… Так у нас это здорово началось… Мы так нравились друг другу… Я… я даже решила выйти за него замуж… Я несчастна, Коля… Я ненавижу своего мужа, он проклятый, беспросветный алкоголик… Сгубил и свою жизнь, и мою… Я хочу, Коля, начать жизнь сначала… Да… Да… Я знаю, он больной… Но тем более он мне нужен… Забота о другом воскресила бы меня, дала толчок к жизни, появилась бы цель… А за него стоит бороться… Это замечательный, добрый человек. Он надел маску… Маску этакого циника, балагура… Но я чувствую под маской хорошего человека, даже застенчивого… Да, да, даже застенчивого… Поговорите с ним, Коля… Скажите, что я буду ему надежным, верным другом… Я даже не вернусь домой. Отсюда поедем к нему в Казахстан… Скажите ему, что я буду раскачивать его ночью… Через каждые полчаса буду раскачивать… Я не буду спать всю ночь, буду сидеть возле него… Ему же нельзя спать одному… Он надеется на будильник, но разве может будильник заменить человека? Будильник может не зазвенеть… Поговорите с ним, Коля… Ладно?
