Николай Егорович вспомнил слова Жоры насчет раскачивания. Он тронул за плечо строителя.

– Жора! Жора! Проснись!

Плечо качалось мягко.

– Вставай, Жора! Уже утро!

Жора открыл глаза, потом снова бессильно закрыл их.

– Ага, старик… качай… – прошептал он. – Качай…

Холин продолжал теребить за плечо соседа.

– Вставай, Жора, вставай!

– Еще, старик, еще…

Синева стала уползать за кадык. Щеки строителя порозовели. Жора с трудом приподнялся, сел.

– Спасибо, брат Николай, теперь я сам…

Он начал качаться взад-вперед, как маятник.

– Ну, давай, родимое, хватит спать, вставай работать. Раз-два, взяли… Раз-два, взяли…

Вскоре лицо Жоры стало розовым, он перестал качаться и сел на кровати, спустив босые ноги на пол. НОГИ БЫЛИ КРЕПКИЕ, СМУГЛЫЕ, ПАЛЬЦЫ КОРОТКИЕ И ВОЛОСАТЫЕ.

– Ну вот и все… Готов к новым подвигам… Спасибо тебе, старик, что раскачал. А то совсем было худо. Все слышу, понимаю, а встать не могу… Остановилось, проклятое, чуть-чуть трепыхается… Спать завалилось, вместо того чтобы работать… Ты всегда меня, брат Николай, буди. Неважно, что я только лег – все равно раскачивай. Не бойся – качай. ВОТ БУДИЛЬНИК Я ТОЛЬКО ЗАБЫЛ. НАДО ОБЯЗАТЕЛЬНО КУПИТЬ БУДИЛЬНИК. БЕЗ НЕГО ХУДО.

– Как… время провел? – спросил Холин.

– Ничего, старик. Отлично, брат Николай. «Всю ночь гуляли до утра». Влюбилась она в меня, старик, как кошка. Даже не ожидал, чтобы так сразу и так сильно. Мне даже это не очень нравится, старина. Не люблю я очень привязчивых. Устаешь. Да и не очень интересно. Я люблю поухаживать, брат Николай, повозиться с ней, чтобы, может быть, даже оскорбила пару раз, даже ударила. Так оно потом слаще, старина.

Я со своей женой, когда она еще ничьей была, знаешь сколько возился. Да, старик, я с ней ужасно сколько возился… Пока уговорил… Очень гордая… Очень, старик…

– Ты разве женат?

– Женат, старик… женат… Она у меня всегда здесь… – Жора хлопнул себя по лбу – Как надсмотрщик… Как цензор… С бабой вожусь, а она, прищурившись, смотрит… И усмехается… Вот какие дела, старик… И я бросаю… Ей никто не нравится… Так что все хлопоты впустую, старик.

– Зачем же ты тогда…

– Она же, как это ни странно, и подбивает меня: «Ищи. Ищи, Жора. Чтобы такая, как я, была. Даже лучше». Вот какая странная история, старик.

– ТЫ ПОЛОЖИЛ ПОД ПОДУШКУ РОГАТКУ.

– Рогатку? Какую рогатку, брат Николай? Ты что, шутишь?

Жора сунул руку под подушку. На лице его была растерянность.

– Никакой тут нет рогатки, старик. Ты еще не проснулся, что ли? Или насмехаешься? Может быть, ты на меня сердишься, старик, а? Не стоит сердиться из-за дамы, брат Николай. Тем более из-за этой. Эта не для тебя, старик. Очень уж серьезная. И ты серьезный. Два серьезных – это скучно, старик. Ей веселый нужен. На что я веселый, и то еле смог ее развеселить, брат Николай. Жизнь у нее неинтересная, брат Николай. Днем – театр, вечером – театр, ночью – театр. Днем и вечером – кукольный, а ночью муж представление дает. Он у нее алкоголик, старик. Почти не спит, как я. Слоняется по квартире, курит, нервничает – водку ищет, которую с вечера спрятал. У него привычка – водку прятать. Спрячет, а потом найти не может. Короче, очень она серьезная от такой жизни. От игры в куклы. Поэтому ей нужен веселый человек. Так что ты, брат Николай, не обижайся. А тебе мы найдем дамочку. Хочешь, прямо сейчас двинем на пляж и найдем. Еще до завтрака найдем. Ты каких любишь – худых, полных, блондинок, брюнеток?

– Никаких.

– Не то обиделся?

– Бывай. Мне к врачу.

– Значит, все-таки обиделся. Ну и дурак, – вздохнул Жора и стал одеваться.

У Антонины Петровны было хорошее настроение. Холин сразу определил, что у нее хорошее настроение. На щеках врача горел румянец, глаза поблескивали, губы еле сдерживали улыбку, а лоб едва сохранял нахмуренные, серьезные складки.

– У вас сегодня день рождения? – спросил Холил, дождавшись, пока сестра Яна вышла с какими-то бумагами.

– Откуда вы взяли? – удивилась Антонина Петровна.

– Весь ваш вид говорит об этом.

– Нет. День рождения уже был.

– Тогда я знаю. Вам грозит повышение.

Она быстро глянула на него:

– Кто вам сказал?

– У меня тоже дар предвидения. Могу даже сказать большее. Вам предложили место заведующей отделением.

Антонина Петровна растерялась. У нее сделался растерянный вид. Глаза округлились, парик сбился набок. Холин даже пожалел, что ударился в предсказания.

– Кто же мог…. – забормотала врач. – Никто не знал… Даже Яна не знала…

– Я угадал?

– Почти. Разговор состоялся десять минут назад. Но как вы узнали?

– Телепатия. Я телепат.

– Ладно, телепат, раздевайтесь.

Врач согнала с лица улыбку, поправила парик, нахмурилась и поднялась со стула. Холин разделся и опять ощутил ее дыхание на своем плече.

– Как себя чувствуете?

– Ничего.

– Болей в сердце нет?

– Нет.

– А как спите?

– Сплю отвратительно.

– Одевайтесь.

Она опять уселась за стол. Холин надел рубашку и присел на прежнее место.

– Что – часто просыпаетесь? Не можете заснуть?

– Вы знаете, у меня мешаются сны с действительностью. Получается этакий коктейль из дня и ночи. – Холин никак не мог избавиться от привязавшегося шутливого тона. Вообще у них с самого начала сложились отношения какие-то не такие. Не как у врача и пациента, а как у парня и девушки, которые друг другу нравятся, но не знают, с чего начать. Она, наверно, чувствовала то же самое, все время старалась переломить глупый, ненужный тон. Она хмурилась, делала голос строгим, говорила отрывисто, но все равно ничего не получалось.

– Что это значит – коктейль? Только без шуток. Сон – дело серьезное.

– Снятся всякие приключения, убийства, люди, разговоры… Причем я не могу отличить, где правда, а где сон. Утром просыпаюсь совсем разбитым.

– Снотворные как на вас действуют?

– Еще хуже. Сон совсем приближается к реальности.

Она внимательно посмотрела на Холина, пытаясь понять, в какой мере он шутит. Холин выдержал взгляд. Глаза у нее были серые. Серые и чуть-чуть с голубизной.

– По-моему, вы не совсем серьезны, – сказала Антонина Петровна назидательным тоном. – А между тем при вашей болезни сон, спокойствие – чуть ли не самое главное. Если днем вы себя оберегаете от переживаний, то ночью вы беззащитны.

– Да, ночью я беззащитен, – согласился Николай Егорович. – И что мне делать, доктор? Только не давайте мне никаких лекарств.

– Есть снотворные, которые действуют на вторую фазу сна…

– Ради бога! – взмолился Холин. – Я тогда совсем не проснусь. Так и останусь навсегда среди своих сновидений.

Вошла Яна, стала копаться в бумагах у себя на столе. Она была такая краснощекая, здоровая, что Холину показалось – его обдало жаром, как от раскаленной плиты.

– Вам надо больше гулять, дышать морем… Сгорание усилится… – При Яне голос Антонины Петровны стал официальным, сухим, глаза смотрели мимо Николая Егоровича, губы поджались. Наверное, так представляла себя Антонина Петровна в роли заведующей.

Яна вышла, снова обдав Холина жаром раскаленной плиты. Врач подняла на него свои большие серые глаза.

– Сгорание усилится… – напомнил Холин.

– Да, сгорание усилится…

– Все чепуха, – сказал Николай Егорович. – Сгорание мне не помогает. Дома я иногда гулял до изнеможения, а все равно каждую ночь проваливался в кошмары.

– Вам надо отвлечься, – сказала Антонина Петровна слегка обиженно, ей, видно, не понравилось, что он отверг ее теорию со сгоранием.

– Каким образом? Влюбиться? Это было бы идеально. Новое в терапии: любовь против инфаркта.

Холин вздохнул.

– Увы, для меня – это пройденный этап. От меня, видно, тянет скукой, тоской, унынием. Вчера я пытался завязать отношения с двумя женщинами. С одной я даже был немного знаком раньше. И что же? Первая решительно уходит вместе с моим соседом по палате, которого знает всего два часа, а вторая ведет себя еще более вызывающе: она просто-напросто говорит: «Идите проспитесь, дядечка».