– Ого! – вырвалось у Холина. – Вот это запасец!

– Это я не для себя, – пояснил Жора. – Это для дам.

– Для каких дам? – удивился Николай Егорович.

– А с которыми знакомиться буду. Я страшный бабник.

– Вот как…

– Да… Я жуткий бабник, – Жора протянул Холину скрюченную штуковину. – На, пожуй – это сушеная дыня.

Николай Егорович недоверчиво взял брусочек, похожий на корень какого-то дерева.

– Жуй, жуй. Не бойся. Сильная штука Поднимает тонус. Особенно если перед этим стакан коньяку тяпнешь. Сразу жить хочется. Налить?

– Нет, спасибо.

– Боишься завестись?

– Да нет… как-то с утра…

– С утра только и пить День становится длинным-предлинным, а конец в дымке. Конца вроде бы и не видно вовсе. Как в детстве. В детстве конца не видно. Ну ладно, не хочешь – не надо. Подождем настроения. Настроение лишь дамы дают. Кстати, как тут насчет дам?

– Не знаю…

– Не интересуешься?

– Да так… Когда как…

– Зря. Очень отвлекает от самокопания и предотвращает наступление комплекса неполноценности. Ну, как дыня?

– Вкусная.

Холин с удовольствием жевал коричневый корень. Дыня пахла пыльным полем, горячим солнцем и полынью. Возникала картина бескрайнего, дрожащего в знойном мареве простора, усеянного желтыми, потрескавшимися валунами. По полю медленно движутся женщины, срывают, поднимают на руки горячие валуны, прижимают их к груди, как младенцев…

– Это ваши?

– Не… Друг прислал из Туркмении. Специально для угощения дам.

– А коньяк ваш?

– Коньяк наш. Перед отъездом ящик купил. Все равно чемодан забивать чем-то надо. Барахла у меня нет. Я барахло не люблю. Да и дамам, между нами говоря, барахло до лампочки. Им бы человек был повеселей. Перед веселым человеком ни одна дама не устоит. Это я точно тебе говорю. Дамы не любят сосредоточенных. Пусть ты самый что ни есть раскрасавец мужчина, а если сосредоточенный, то она к тебе с отвращением. Поверь мне. Это опыт. Пожалуй, самое ценное, что я накопил в жизни. Вот так-то, Коля.

Жора принялся вынимать бутылки из чемодана и ставить их в шкаф.

– На случай какой проверки, – подмигнул он. – В чемодан могут заглянуть, а в шкаф не догадаются. Простая психология. Чемодан – предмет чужой, а значит, подозрительный, шкаф же животное свое, а значит, ему больше доверия. Верно?

– Возможно.

– Не возможно, а точно. Ты был у врача?

– Был.

– Я тоже. До понедельника мы вольные птицы.

– Мне завтра утром опять идти.

– Зря. Чем больше с врачом в контакте, тем хуже. Он привыкает тебя лечить, а ты лечиться. Устанавливается такой нехороший контакт. Ты мне – я тебе. А в результате что? Он думает о тебе, а раз он думает о тебе, то ты думаешь о нем. А раз ты думаешь о нем, то думаешь о своей болезни. А раз думаешь о болезни, то думаешь о смерти. А раз думаешь о смерти, то сам приближаешь ее. Логично?

– Вполне. Это тоже опыт?

– Да. Я так все и сказал своему эскулапу.

– У вас Антонина Петровна?

– Нет. У меня мужик. Иосиф. Бородатый такой, большой, как разбойник. Я ему свою теорию выложил, он с ходу понял и отпустил с миром. Я вообще эскулапов мужиков больше люблю. Ему можно напрямую все выложить. А с эскулапками нужна дипломатия. Ти-та-ти да та-та-та…

– Но зато женщины внимательнее, нежнее, добрее.

Жора даже остановился, прижав бутылки к пруди, и замахал свободной рукой.

– Выбрось! Выбрось из головы еретические мысли! А то так недолго и влюбиться во врачиху!

– А что, разве нельзя?

– Самое страшное, что может быть!

– Почему же?

– Ну как же! Глупый ты, что ли? Как же ты будешь с ней миловаться, если она насквозь тебя видит? Печенку там, селезенку, кишки!

– Мало ли что… Привыкнешь.

– Никогда не привыкнешь. Врач – это ходячий рентген. Разве можно привыкнуть к рентгену? Миловаться с рентгеном… Уж уволь, брат Николай. Нам чего-нибудь попроще, потемней. Слушай, двигаем сейчас на пляж. Не будем терять драгоценного времени! Знакомиться, знакомиться и еще раз знакомиться! Пока не расхватали. Народ тут ушлый. Знает, что любовь продлевает жизнь. Наш заезд был большой, так что, может быть, не всех еще порасхватали. Боже мой, двенадцатый час! Два с лишним часа уже идет кадрение! Придем к шапочному разбору! Останутся одни лахудры!

Жора засуетился, захлопнул чемодан, бросил его под кровать, выбежал на балкон, свесился вниз, вглядываясь в пары, словно собирался предотвратить «кадрение», потом схватил шляпу и крикнул:

– За мной, брат Николай! Вира помаленьку, майна!

Холин, невольно поддавшийся возбуждению, исходящему от соседа, выбежал следом за ним. Жора уже топотал где-то на первом этаже.

– Дверь! Дверь закрой, куряка! – послышался гневный голос дежурной. Видно, антиникотинная старушка с первого взгляда невзлюбила взбалмошного строителя.

Они быстро шли по пляжу. Пляж был длинный, но очень узкий. Метров пять-шесть, и чистый желтый песок упирался в отвесную скалу, в которой кое-где были прорублены ступеньки или виднелись ржавые канавки – по ним, наверно, стекали в море дождевые потоки. Море было спокойным, оно лениво шевелилось, иногда лишь вздыхало, приподнималось и облизывало горячие валуны на самом краю пляжа. Потревоженные сонные валуны недовольно шипели, снова высыхали, и море опять слизывало сухость влажным языком. Не поймешь – то ли настойчивая злая шутка, то ли нежная забота матери о чистоте своих детенышей.

Но в шторм, видно, море бушевало на пляже вовсю. Даже скала имела шрамы и едва затянувшиеся раны. Несколько деревьев сорвались с обрыва и лежали у основания скалы вместе с комьями земли, из которых в разные стороны, как щупальца, торчали корни. Деревья остались живы – на них уже набухали почки, а на одном даже какие-то птицы начали вить гнездо.

Народу на пляже было много. Большинство по двое, по трое прогуливались вдоль кромки моря, некоторые одиночки стояли в задумчивой позе, вглядываясь в море, которое слепило как зеркало, но многие уже открыли купальный сезон. Вдоль пляжа, словно разбросанные взрывом, лежали тела, мужские и женские, но преимущественно женские; в купальных костюмах, белые, розовые, смуглые, сухие, мокрые, толстые, худые, стройные.

Жора быстро шел по пляжу. Холин едва поспевал за ним.

– Нет! Нет! Не то! – время от времени говорил строитель. – Слишком толста! Это бабушка! Привет нашим предкам! Эта ничего, но уже закадрена. Ага… Стоп! Чуть не проскочили! Сдай немного назад, брат Коля!

Они вернулись назад и остановились возле лежащей лицом вниз блондинки. Блондинка распласталась в купальном костюме на банном полотенце, спрятавшись от холодного ветерка с гор за огромным валуном. Рядом с ней были небрежно разбросаны солнцезащитные очки, журнал, пляжная сумочка.

Несколько секунд Жора внимательно рассматривал блондинку, потом поднял вверх палец.

– То, что надо, – прошептал он.

– А лицо? – тоже шепотом спросил Холин.

Строитель махнул рукой и на цыпочках стал подкрадываться к женщине. Но она услышала его шаги, привстала, щурясь на солнце.

– Вы не скажете, сколько времени? – быстро спросил Жора. – А то мы опаздываем.

– Куда же вы, интересно, опаздываете? – довольно доброжелательно спросила блондинка.

– На коктейль.

– Ах, на коктейль. В луна-бар?

– Солнце-бар, не путайте с солнцедаром. Как вы смотрите прогуляться на коктейль?

– Вы очень любезны, но я не люблю коктейли.

– Мало ли что не любите. Это процедура. Я имею в виду кислородный коктейль. А вы что подумали?

– А я подумала – из шампанского и коньяка.

– Так это называется «бомбочкой». Я бы так и сказал: «Девушка, можно вас на «бомбочку».

Разговаривая с Жорой, блондинка пристально смотрела на Холина. Холин тоже смотрел на нее. Николай Егорович узнал ее, а она узнала его. Это была Мальвина. Соседка по купе, кукольный режиссер, Мария Петровна из сна.

– Здравствуйте, – сказал Холин.

– Здравствуйте, – ответила Мальвина.