Сколь бессмысленными бывают наши речи, когда мы пытаемся придать им особую силу?

Ему самому было невдомёк, что движимые им идеи имеют сомнительное отношение к нормальным человеческим отношениям. Но что являлось более удручающим – этот путь имел наименьшее отношение к пути. Ибо путь должен куда-то вести и по нему можно куда-то двигаться. Баренцевы же барахтались в унылых годах застоя, которые всегда заканчиваются взрывными потрясениями.

В-третьих, на публике Рома переставал распевать по-поповски, очень даже складно разговаривая, чем демонстрировал свою абсолютную вменяемость. Тем не менее, если Ася смела перечить Баренцеву среди подобных ему деклассированных элементов, которых муж заботливо величал «Братья», тот под общий гогот отчитывал её за то, что она его позорит при всех.

– Что же это за люди, что позволяют так издеваться над собой? – далее, закладывая издевательский вираж, он, как бы невзначай, вопрошал о волевых качествах жены.

– Все они – чушки забитые и терпилы! – не замечая риторической постановки вопроса, его соратники тут же давали дружный ответ. После чего от прямой и строгой, как рельса, Баренцевой оставался безродный мул, о которого вытирали ноги все подряд.

Затем, уже по дороге домой, Рому догонял приступ ярости, и он, не без злорадного удовлетворения, в назидание мог высадить Асю из машины в одиночестве, вдогонку осыпая проклятиями: мол, она сама его довела до этого оврага своим поведением, шедшим вразрез с супружеской конвенцией Баренцева.

Установить причины тяги супруга к подобному душегубству не представлялось возможным. Всё, что могла женщина – только терпеть, кормя себя надеждами из бульварных журналов, раскрашенных любовной лирикой. Надеждами, которые слаще любых рафаэлок. Где героя настигает осознание своей ущербности, и он понимает весь ужас от последствий своих дел, прося прощения с громкими речами признательных показаний. Дивная утопия наивного читателя. Но безмерное отчаяние диктовало свои условия выкупа, вынуждая персонажа торжественно и обречённо ценить подобные книжно-киношные банальности пуще Янтарной комнаты. Однако реальность оказалась дурной на вкус, и вместо ассорти любовных историй Ася получает мрачный триллер с финалом, от которого жить не хочется.

К рефлексиям и самокопанию Рома был не склонен от слова совсем, но ситуацию это никак не волновало. Жестокость его членовредительства промышленных масштабов можно было частично объяснить властью детей, которым в руки попался автомат. Но, как бы то ни было, никто не спешил вызволять Баренцеву из мозолистых лап патриархата. Единственное, что немного облегчало её участь, вставая щитами между супругами, это работа, оттягивающая на себя несколько дней одиночества в неделю, и её мать, которая при виде незваного зятя неизменно вторила: «И большие сволочи когда-то были маленькими».

Впрочем, фортуна лишила женщину и этих радостей с конфискацией. Сначала – закрыв границы и авиасообщение во всех формах, а следом, не переворачивая календарь, подослала старую с косой, срубившей одним касанием и её матушку, отправив остатки Асиной психики выполнять каскад акробатических финтов.

Существуй на планете Бинго семейных трагедий, то Баренцева А.Н. однозначно бы его выиграла, единолично заняв весь пьедестал.

Заканчивался год. Заканчивалось терпение.

Где-то в трущобных апартаментах, скрывшаяся от назойливых глаз, лежит взрослая женщина, павшая под тяжестью собственной обыкновенности. Она кричит, не открывая рта, посылая импульсы к далёким планетам и созвездиям, в надежде, что уцелели ещё на Млечном Пути неравнодушные создания, чья специализация – это распознание сигналов бедствия и запросов на эвакуацию. В руинах супружеского единства женщина пытается на ощупь отыскать различия между свободой и одиночеством. Хотя, то единство полена горелого не стоило, а её свобода и её одиночество, ставшие жертвами закулисных разборок между хитрыми путейцами, теперь были намертво сцеплены вагонами в одном составе, скатившемся в направлении станции «Азкабан».

«Как же пореветь охота» – думала Ася, обхватив руками раскалывающуюся от исступлённой боли голову. В школе, стоило только апатии сверкнуть доспехами, заваливая горизонт, как её щёки сразу покрывались обилием солёных ручейков, а сосуды сковывались пробками грузовых караванов, под завязку набитых брекетами с эндорфином. Чем выше Баренцева вскарабкивалась по возрастной лестнице, тем менее сговорчивыми становились её рецепторы. Зато она научилась прыгать с отвесных скал повседневности в сонливую бездну на восемнадцать часов. Правда, в юности та даже представить не могла, что катком прошедшаяся по мечтам взрослая жизнь настолько неприветливая, что человеку придётся заранее расчерчивать не только планы на выходные, но и на нервные срывы.

Где-то за соседней стенкой, обозначая своё присутствие, беспощадно тарабанил перевёрнутой мебелью тощий, заносчивый припадок человечества, с которым отношения женщины были, мягко скажем, на ножах. Неряшливый, высокий и худощавый с копной тёмных волос – даже в тридцать Рома больше походил на непутёвого подростка в зареве пубертатного угара, чем сами непутёвые подростки идентичного кроя. Кажется, он не из тех, кто лишён избирательности при общении с Богом. Тем не менее, он считает, что голод и трезвость – самые смертные из смертных грехов, поэтому сторониься их как может.

Последнее, о чём могла сейчас думать Ася, так это о мотивах, побудивших супруга в хаотичном порядке видоизменять квартирный интерьер. Под гнётом эмоционального и физического истощения Асины мысли, не успев продемонстрировать свои контуры, начинали лопаться, как стеклянные банки на декабрьском морозе. И такое положение вещей для неё было привычнее, чем насморк поздней осенью. Идеи и эмоции отцвели буйным цветом и ровным слоем осыпались на подоконник вслед за жёлтой листвой.

Всё ей опостылело. Женский ум будоражили лопасти интересных тактических ходов, но за пределами этого раскинулся вакуум. Баренцева, как и прежде, чувствовала в ногах инерцию от поступательных шагов развития, но за этим не ощущалось никакого процесса. Наоборот, каждая пядь пройденной земли приоткрывала занавес исчерпания изначального плана по закрепощению долгожданного счастья. И этот, как ей казалось, вылизанный до крайнего изъяна план новогодней пулей ушёл в молоко, оставив после себя штиль разочарования.

Вдруг ей почудился силуэт миража на фоне белесо-голубого неба за окном. Но это был не мираж, а небо было по-прежнему цвета Асиных перспектив на жизнь. Какой-то мужик с сигаретой в зубах, чей уровень отваги был прямо пропорционален уровню промилле в крови, решил потягаться с кусающимся зимним ветром, но запутался во вьюжных сетях и дал дёру обратно в подъезд, попутно напевая припаркованным машинам импровизационный мотив:

– Я знаю точно – растает лёд.

От услышанного Ася на мгновение взбодрилась, сначала запустив в голову идею о том, что было бы неплохо – случайно выпасть из окна и взглянуть на мир в разрезе необычного ракурса. А далее, выставив эту же самую идею за порог со всем тряпьём и непарламентскими выражениями, обозлилась, посчитав, что у той решительно нет вкуса не только к жизни, но и к смерти. Значит, она до сих пор мыслит. Следовательно – существует. Значит, она до сих пор сопротивляется. Следовательно – живёт.

Локальный филиал ада с колюще-режущей экспозицией, любезно организованным Романом в застенках, которые некогда назывались «Семьей». Ася, охваченная неописуемой дрожью, опускала штыки в землю, с глубокой скорбью в сердце приняв наконец, что осиленный ею путь обернулся морем, которое она вслепую продолжала пахать.

Её Высочество Боль, безлюдно отпетая и забетонированная в свинцовом гробу, который – о, чудо – оказался пустым, только и жаждала свистка для рывка, чтобы в решающий момент выброситься из дымовой завесы летаргии, с двух ног влетев обратно в пустующие хоромы, которые ею же старательно и обустраивались годами без жалости к человеко-часам. Будь у неё свой голос, она бы сейчас злобно посмеивалась над тем фактом, что Баренцева за столь внушительный срок самодержавия, видимо, безапелляционно уверовав в своё человеколюбие, даже не удосужилась сменить замки, запамятовав про свою душу, чахнувшую на проходном дворе.