– Нравится? – заигрывал он, когда та парочка проходила мимо любой половозрелой особи мужского пола. Поначалу Ася молча недоумевала. Однако вся её конспирация была не более чем создание ощущения, словно в этот раз Чапаев доплывёт. Чем шире становился охват параноидальных выставок мужа, тем сильнее крепло женское понимание, что Рома ради её счастья был готов на всё, однако это самое «всё», в его понимании, имело весьма конкретные очертания.

– С кем это ты там разговариваешь? – в тысячный раз он цеплялся за жену в пустой квартире.

– Ни с кем. – на голубом глазу реагировала раздраженная Ася.

– Ты слишком много болтаешь.

Несмотря на все заскоки супруга, Баренцева, чья память о прошлой жизни была ещё в самой свежести, продолжала наслаждаться плодами истинной любви, при которой человек добровольно награждает другого оружием, способным уничтожить дарителя в надежде, что одаряемый никогда не совершит тот самый выстрел.

Но пришло время, и самые страшные женские предчувствия завершили суворовский переход от абстрактных форм к сухой конкретике. Потому что её супруг не просто выстрелил, а всадил в упор целую обойму. Беспроигрышная, на первый взгляд, стратегия упёрлась в пресловутый человеческий фактор, и постепенно Ася Баренцева – девочка, которая верила в чудо – сменила караул, и на её место пришла женщина, на своей шкуре узнавшая, что это такое – когда самый близкий хуже палача.

Если бы Ася получила благословение на сбивчивый рассказ, она бы начала его так:

Первое время, видимо, из страха живота своего, Рома после аварии позиционировал себя как очень галантного и обходительного мужчину. Для Аси конфетно-букетная страница их отношений увенчалась знаковым эпизодом единения, когда она, находясь в тесном закутке одного из филиалов Международного авиационного комитета, с серпом в сердце слушала речевые фрагменты последних минут жизни «Пулково-613», а Рома каменной стеной стоял рядом.

Впрочем, за этой напыщенной игрой тестостероном проглядывался фальшь определённого свойства, который позволит ему в дальнейшем многократно переворачивать истинное положение вещей на сто восемьдесят градусов. Совсем скоро женские очки известной расцветки покрылись сеткой трещин и перед Баренцевой предстал человек в новом обличии с лопатой открытий. Только то было не пестрящее золотыми горами Эльдорадо, а угольные степи вечной воркутинской мерзлоты.

Моральная нечистоплотность, нравственный идиотизм и мания величия – основные качества, которые демонстрировал он, обесценивая супругу, чтобы всяким образом оправдать волочение своего жалкого существования.

На первых порах Рома никак не проявлял своих замыслов по безоговорочному подавлению волевой составляющей супруги и прижиманием к ногтю любых попыток сопротивления. Всё, чего тот желал – чтобы жена исправно служила радушной хозяйкой, которая всегда обнимет и приласкает. Ничего выдающегося, но и не требующего сверхчеловеческих усилий над волей. Тем более что Ася, ведомая переполненной чашею чувств, в первых рядах готова была стать таковой и без всяких намёков.

Однако через время стало ясно, что дело тёмное. Что Баренцев делает всё возможное и невозможное, чтобы оставить её со своими трудностями нос к носу, к тому же – из раза в раз выставляя это напоказ в качестве наказания. Если Рома просыпался раньше жены, то он пускал под откос всё утро, демонстративно хлопая дверьми и гремя посудой, привлекая внимание к своей персоне. Баренцев мог без зазрений совести ликвидировать приготовленный запас провизии в доме, даже не поинтересовавшись о том, ела ли его благоверная сегодня хоть что-нибудь.

– А я думал, ты не хочешь. – искренне удивлялся тот с видом загнанного в угол плешивого кота.

Тем более что поход за этой самой провизией сопровождался презрительным занудством, стоило только Асе подойти к прилавку с тем, чего жаждало женское сердечко.

– То, что ты покупаешь – невозможно жрать. Это вредно. На это даже не смотри.

Едва их сожительство увенчалось состоятельностью, в сторону Баренцевой полетели обвинения в том, что она живёт за чужой счёт и не работает, тратя при этом колоссальные суммы. Сам же Рома постоянно злоупотреблял пренебрежением к её просьбам. Когда Ася получила долгожданную путёвку в небо, её счастье в секунду помрачнело, столкнувшись с вопросами материально-технического обеспечения. Когда Баренцев обещал что-то купить не для себя, все его обещания оказывались дешевле бумаги, на которой те были написаны. Так случилось и с Асиной формой, которую муж так и не купил, сославшись на собственную забывчивость и занятость.

Однажды, когда бремя отчаянного безденежья распахнуло свой халат, уже вернувшаяся к работе Баренцева, пытаясь нащупать концы копеечных верёвок, наткнулась на обувную коробку, в которой её торжественным свистом встретили крупнокалиберные купюры американского производства. Женская радость ещё не успела выставить взлётный режим, как Асина наивность упёрлась в бездонные глаза мужа, который, под угрозой физической расправы, велел не прикасаться к его сбережениям, старательно отложенным на новую гитару.

Ту же участь ждали и Асины лекарства во времена её физической ограниченности. При легком дуновении ответственности какой-то особо впечатлительный таракан под крышей Баренцева срывал рычаг сигнала о надвигающейся опасности, отчего его обладатель трусил прочь – туда, где душа спирту просит, оставляя жену на произвол судьбы без обезболивающих.

– Давай подождём. Может, само пройдёт? – приговаривал Рома, словно запах аптечных коридоров стоял для него на одной ступени с запахом стелющегося ядовитого хлора.

Баренцева заболевала, но супруг продолжал требовать от той поддержания злосчастного домашнего очага, старательно не замечая, что жена лежит пластом без сил.

– Ну ты же не умираешь. У тебя же не сорок два по Цельсию. – оправдывался он. Хотя, стоило температуре последнего с грохотом перевалиться через тридцать седьмую отметку, как Ася на крыльях ночи обязывалась с полотенцем и горячим чаем порхать вокруг, мужа который лежал неподвижно, будто в склепе.

Иной раз женщине казалось, что, случайно разбившаяся бутылка коньяка, будучи только что купленной за оторванные от сердца гроши, вызовет в нём больший переизбыток чувств, чем её собственная гибель. На месте Ромы любой бы добрую сотню раз спросил о том, что происходит, наблюдая этот кавардак из спирта, слёз, криков и прочих, ломающих сознание веществ и звуков. Но только мудрость не была заложена Богом в число сверхспособностей данного индивида, зато героизм хлестал через край.

Конечно, Ася старалась не мытьём, так катаньем воздействовать на мужа, не согласившись с навязыванием слепого обожания, но её бунты всякий раз захлёбывались, а последующая волна репрессий захлёстывала недовольных, вынуждая причастных отказаться от планов на революцию. Стоило жене запустить пластинку о суровом дисбактериозе в их брачном союзе, как Баренцев неизменно реагировал в трёх закадычных ипостасях, не меняя регистра.

Во-первых, супруга хоть и не срывалась на дежурный крик о загубленной молодости, но её попытки достучаться до небес или поделиться самыми сокровенными чувствами и переживаниями упирались в то, что Рома начинал латать открывшиеся язвы халатности своим мужским началом, отчего последнее теряло в стоимости быстрее, чем советские рубли на заре Гайдаровских реформ:

– Мне кажется, я охладела. – осторожничала Ася.

– Попей чаю тогда. – кривил душой муж, – Да не привык я к этим вашим делам бабским. Чем ты недовольна? Кончай ныть. Всё нормально. Все так жили до нас и сейчас живут. В Блокаду никаких депрессий ни у кого не было. Это всё от твоего безделья. У тебя подруг нет? Я – старый Кутузовский солдат и не знаю слов любви.

Во-вторых, Баренцев получал неописуемое блаженство, когда все упрёки супруги разбивались о скалы его театральщины. Он любил картинно расхаживать с заведёнными за спину руками и с хитрым заискивающим взглядом высокопарно галдеть о том, чтобы Ася не смела забывать – она не успела на тот самый рейс и осталась жива только благодаря ему; что только под его покровительством она может ощущать себя на островке спокойствия посреди моря хаоса; что без него жена вновь вернётся в лоно боли, где сгинет без даты и подписи. Словом – Рома исправно ратовал за путь, который можно охарактеризовать фразой: «Не раскачивая лодку и не делай хуже».