Но ни в оперу, ни в ресторан никто не поехал. Вчетвером они быстро спустились по лестнице и вышли через подвал здания в подземный гараж. Инженер Шульц сел за руль, фрау Мозель с саквояжем с их советскими вещами на коленях, рядом с ним, а они с Павловым – сзади. Машина завелась, выехала из гаража на вечернюю в огнях фонарей улицу и быстро покатила по ней.

И тут Павлов неожиданно взял Зину за руку, слегка ее сжал и сказал:

– Я знал! Я в тебе не ошибся!

Зина, по-прежнему до конца не понимая, но уже догадываясь, только спросила:

– Куда?

– Надеюсь, далеко, – улыбнулся ей Павлов.

Николай Павлов родился не Павловым и даже не Николаем. Он уже и забыл свое настоящее имя и старался не вспоминать его. Мать его умерла родами, отец, кадровый военный, погиб в Русско-японскую войну. Тогда еще не Николай воспитывался в семье своей тетушки по отцу и был отдан в кадетский корпус, как только подошел срок. Осенью семнадцатого, после разгрома корпуса и всей прежней жизни, когда остальные кадеты разбежались по домам, все еще не Николай понял, что ему-то бежать некуда, да и фамилия выдавала в нем человека, которого новая власть не примет и выдавит из себя обязательно, рано или поздно. Как это понял он, еще совсем ребенок, в то время как взрослые и умные люди – военные, ученые, поэты – не поняли, неизвестно. Но, назвавшись Николаем Павловым, начал он совершенно другую жизнь. Были в его жизни и элементы удачи и везения, не только своим умом достиг он того, чего достиг. Одним из таких везений был профессор Васнецов.

Профессор сразу понял, кто перед ним. Нет, он не знал, как в трогательных романах, родителей Николая, а его самого не качал на руках, когда тот был малюткой. Но своим жизненным опытом взращивания множества учеников, увидел он в нем своего – умного, воспитанного человека из старой, прежней жизни. Когда они сблизились настолько, что Николай стал ему ближе всех, стал как сын, которого у него не было, Андрей Аркадьевич рассказал, что у него есть на Западе работы. Вообще-то это была не новость, но дальше профессор сообщил, что эти работы и патенты дают ему возможность иметь там свою лабораторию, а его ученики и коллеги ждут его и готовы помочь сбежать из Красной России. Вот это была новость. Васнецов поддерживал не только официальную разрешенную переписку, но и общался через работников одного нейтрального посольства со своими учениками, сейчас достаточно известными на Западе и обеспеченными людьми. Его ждут, к его приезду все готово. Он откладывал свой переезд, надеясь, что время есть, а пока и тут его жизнь неплоха: он обласкан властью, несмотря на свое презрительное к ней отношение, преподает, занимается научными изысканиями, возглавляет самую перспективную в своей области лабораторию, для которой молодая советская страна не жалеет средств. До двадцать седьмого года Васнецов выезжал за рубеж практически свободно: конференции, доклады, выступления. Но после бегства некоторых наших ученых на Запад такие выезды стали все реже, оформления затягивались, разрешения подписывались чуть ли не в Кремле. Васнецов полностью перешел в лабораторию, больше не преподавал, знал, что Сталин ждет от него успехов, и уверял кого надо, что эти успехи ждут его там, в Берлине. Профессор давно сформировал список тех, кто понадобится ему в поездке и Павлов, его надежный и верный ассистент, должен был непременно поехать с ним. Учитель не разделял его стремление влиться в советскую действительность настолько органично, не нравились ему и ухаживания, как он старомодно выражался, Павлова за Лидочкой.

– Я могу понять ваше вступление в комсомол и даже в партию, молодой человек, – обращался он к Николаю, – но компрометировать даму ради карьеры, это, по крайней мере, неприлично, – морщился он.

Николай в ответ улыбался:

– Профессор, эта дама сама компрометирует себя.

Андрей Аркадьевич только качал головой в ответ. Так изменился мир, что теперь уже не понять, что хорошо, а что плохо.

А Николаю Павлову на самом деле нравилась Зина Иванова. И если связывать свою жизнь с женщиной, то лучше с такой, как она – спокойной, сдержанной, необыкновенно красивой, как на старых картинах русских художников. Он почувствовал в ней своего человека, как когда-то профессор Васнецов почувствовал такое в нем. Присматривался к Зине, но виду не подавал, не хотел раскрывать себя раньше времени, ждал подходящего момента. Николай, как только представился такой случай, спросил профессора, можно ли включить Зину Иванову в состав делегации. Андрей Аркадьевич вскинул брови в изумлении:

– Помилуйте, Николай! Я беру вас, потому что вы, возможно, будете мне полезны в моей лаборатории там, но брать ваших дам – это уже слишком. Она милая девочка, но я оставляю тут, в лапах большевиков, свою супругу. Да-да, оставляю! – профессор истерично повысил голос. – А вы берете смазливую мордашку, имея при этом невесту. Нет, увольте! Даже слушать не хочу!

К поездке было все готово, когда неожиданно ГПУ изменило свое решение о том, что делегацию возглавит профессор Васнецов. Что послужило причиной этому, никто в лаборатории не знал. Но когда следователь, который вел дело оперуполномоченного Шмайкова в 1932 году о преднамеренном саботаже и диверсии, изучал папку с приказами о назначении и характеристиками членов той самой злополучной делегации, то наткнулся на письмо, написанное не очень аккуратным и вроде бы женским почерком. В нем сообщалось, что на самом деле профессор Васнецов А. А. не болеет за успех дела, а как раз, наоборот, в присутствии сотрудников руководимой им лаборатории критикует советскую власть и прочее, и прочее. Кто автор данного «сигнала», так и осталось неизвестно, но письмо было написано на бланке лаборатории и подброшено Шмайкову под двери кабинета, а не отправлено по почте.

– Не переживайте, Андрей Аркадьевич, – говорил Николай Васнецову, когда они прогуливались под окнами в тот самый день, – я приеду первым и все подготовлю все к вашему приезду.

– Увы, молодой человек, я уже не надеюсь, что они выпустят меня, особенно если вы останетесь там, – грустно качал головой старик, – возможно, я так и умру здесь. Но, как бы все не случилось, вы должны, нет, обязаны, продолжить мое дело! Наши все разработки у вас тут, – и он постучал себя по лбу согнутым пальцем. – Сразу, прошу вас, сразу же все запишите, как будете в безопасности, чтобы ничего не упустить и не забыть.

– Хорошо, профессор! И это открытие назовут вашим именем!

В ответ на эти слова Васнецов как-то сразу воспарял духом, выпрямил спину и расправил плечи. Павлов смотрел на него, как казалось, с восторгом и обожанием.

Вернувшись с банкета ближе к полночи, члены советской делегации сразу же хватились товарищей Павлова и Иванову. Та самая Аделаида, которая была якобы из института стали и сплавов, бросилась к ответственному товарищу и доложила, что соседки ее в номере гостиницы нет, ее вещи все на месте, это она первым делом проверила, а паспорта всех членов делегации были у руководителя группы. Тут же бросились искать Павлова, но и его тоже нигде не оказалось. Портье не мог понять спросонья, что требует от него толпа иностранцев, половина которых уже успела переодеться в пижамы и ночные сорочки, а некоторые дамы даже накрутили папильотки. Но когда он окончательно проснулся, то сказал, что никто из советских товарищей в гостиницу до этого момента не возвращался, они первые.

– А может, они еще на заводе?! – крикнул вездесущий Вася Половников.

Версия эта была дикой, но, тем не менее, товарищ Андреев тут же побежал звонить на завод, но оказалось, что дежурный, как назло, не говорил по-русски. Пока дозвонились ответственным за контакты с советскими товарищами, а те тоже были на банкете и поэтому уже спали в своих постелях, пока наконец-то разобрались, что говорит дежурный, прошел еще час. На часах было больше двух ночи, и всем стало окончательно ясно, что товарищи Павлов и Иванова сбежали, и это был даже не скандал. Это была измена!

А в этот момент инженер Шульц давал с вокзала телеграмму некому Ван Гайну: «