— Может быть, в этом и нет ничего зловещего. Может быть, что бы он ни делал, это не имеет никакого отношения к Жасминдер.

  — Пошли, Пегги. Вы не верите этому. Но мы узнаем. Вы поддерживаете с ней связь, как друг, как и раньше, и слежка А4 узнает, что задумал Лоренц. Но мы должны предупредить Шестую. Кто-то должен присматривать за ней там, быть рядом с ней, на случай, если она что-то замышляет. Нам нужно знать, есть ли что-то странное в ее поведении, к чему у нее есть доступ, задает ли она вопросы, которые кажутся выходящими за рамки ее обычной сферы деятельности. Она очень тесно сотрудничает с самим Си, и это должно дать ей огромный простор.

  — Я знаю, что ты права, Лиз, но просто не могу в это поверить. Жасминдер такая принципиальная. Зачем ей работать под прикрытием?

  — Не знаю, — сказала Лиз, — но надеюсь, что скоро узнаем. Не забывай, что Миша сказал мне в Таллинне. Если это клещевая операция, нам нужно знать, как она работает.

  45

  Даже в наиболее радикальной левой фазе Жасминдер чувствовала сильную преданность Британии, стране, которую она теперь пыталась предать. Чувство вины стало ее постоянным, надоедливым спутником. Она не могла найти никакого оправдания тому, что собиралась сделать, кроме угрозы маленькой Али, если она откажется. Этого было достаточно, но это не уменьшило вины. Она постоянно спрашивала себя, не должна ли она рассказать кому-нибудь о том, что произошло. Она могла бы рассказать Пегги или даже самому Си. Конечно, они были бы достаточно осторожны и умны, чтобы решить проблему. Наверняка они смогут спасти Али до того, как Козлов и его друзья доберутся до нее. Но что-то удерживало ее. Она знала, как близко должны быть люди Козлова к школе и к магазину ее братьев. Должно быть, они все время следят за ее семьей. Достаточно одного неверного шага со стороны полиции, и Али будет мертв или ранен на всю жизнь.

  Пару недель назад она искала фотографию Али, гордо стоящую рядом с замком из песка на пляже, куда семья отправилась в свой последний летний отпуск. Он пролежал в заднем кармане ее сумочки несколько месяцев, но вдруг его там не оказалось. Тогда она поняла, что кто-то порылся в ее сумочке и забрал ее. Было ли это сделано только для того, чтобы напугать ее или помочь людям Козлова узнать девочку? Она не знала, но его исчезновение пробрало Жасминдер до костей.

  Затем была болезненная личная сторона вещей. Она совершенно неверно истолковала Лоренца Хансена; мужчины, в которого она влюбилась, не существовало — Лоренц был совсем другим человеком, и он никогда не любил ее. Она была для него всего лишь инструментом. Это было крайне унизительно, а также душераздирающе. Вдобавок ко всему этому она не могла понять, как она собирается делать то, что хотят ее новые хозяева. На их последней встрече Лоренц сказал, что список, который показал ей Козлов, был просто указателем на информацию, которую они хотели. Ее личной главной целью было выяснить, какие источники есть у МИ-6 в Москве. Она сказала ему, что такого рода информация тщательно охраняется, и что ей ни за что не сообщат об отдельных источниках. Он сказал, что она не использовала свое воображение; она, конечно, могла бы выяснить, кто из ее коллег имеет секретные источники в России, и присоединиться к ним. Она могла наблюдать, кто ездил в Россию, когда и как часто. Тогда она могла бы заняться совершенствованием кого-то в нужной области.

  Он пытался подбодрить ее. Он сказал, что никто не ожидает мгновенных результатов, но ей нужно показать, что она сотрудничает. Ее неоднократные протесты по поводу того, что она была нанята для связи со СМИ и для того, чтобы представить внешнее лицо Шестой миру, а не в качестве оперативного офицера, были проигнорированы Лауренсом. Она сказала ему, что ее информируют об операциях только тогда, когда они становятся достоянием общественности, или когда ей необходимо знать о них для подготовки речей К. или для других публичных презентаций. Ей, как лицу новой, более открытой МИ-6, не нужно было владеть самой секретной оперативной информацией, а если бы она попыталась ее получить, это показалось бы странным и вызвало бы подозрение. Так как же она собиралась удовлетворить нереалистичные ожидания Лоренца и его работодателей?

  Тем не менее она попыталась. Она предложила C, чтобы часть новой кампании «открытости» была внутренней, а не направленной только на СМИ и широкую общественность. Она утверждала, что сотрудники Службы должны понимать, для чего существует Джасминдер, и предложила провести серию брифингов для различных отделов Воксхолл-Кросс. C с готовностью согласилась, поэтому она дала программу выступлений и была рада, что так много людей пришли и, казалось, слушали – в конце они задали ей много вопросов. Но вскоре она поняла, что, хотя разговоры о ее миссии поднимали авторитет ее собственной работы, они ничего не говорили ей о работе ее коллег.

  Затем она попробовала социальную сторону вещей. Она начала есть в столовой в обеденное время, надеясь познакомиться с людьми, хотя чувствовала себя неловко, даже навязчиво, садясь за столы, где все, казалось, уже знали друг друга. В любом случае обед для большинства людей был делом спешки. Публика могла представить себе Джеймса Бонда, пирующего лобстерами и охлажденным шабли в джентльменском клубе в Сент-Джеймс, но реальность такова, что люди на службе слишком много работали, чтобы тратить время на обед — многие просто ели бутерброды за рабочим столом.

  Чувство бесполезности грозило захлестнуть ее. Хотя она очень старалась, Лауренц не дал ей за это очков. В том, как он разговаривал с ней, больше не было даже намека на привязанность, и она боялась их встреч, так как ей нечего было предложить ему, чтобы удержать его от повторения своих угроз.

  Она чувствовала себя совершенно одинокой и желала, чтобы был кто-то, кому она могла бы довериться. Только не ее братья, которые не поняли бы, с какими людьми она имеет дело, и вполне могли бы броситься в полицию, требуя защиты. Ни Эмма, которая не смогла бы дать полезный совет и могла бы обсудить ситуацию с коллегами. Возможно, ей все-таки стоит поговорить с Пегги Кинсолвинг. Жасминдер не очень хорошо ее знала, но она ей нравилась — казалась уравновешенной и сочувствующей. В отличие от Эммы, Пегги понимала, в каком опасном положении оказалась Джасминдер. Может быть, она позвонит ей на следующий день и договорится о встрече, чтобы выпить.

  В тот вечер она увидела Лоренца в его квартире. Когда она впервые туда попала, он показался элегантным в своем минимализме, модной холостяцкой квартирой, которая подходила бы стилю жизни влиятельного международного банкира. Теперь он казался ужасным из-за отсутствия человеческого прикосновения, бездушным и мрачным.

  К ее ужасу, Лоренц, казалось, совершенно сверхъестественным образом почувствовал, о чем она думала. Когда она села на диван, он сел на металлический стул с прямой спинкой перед ней. — Держи себя в руках, Джасминдер, — сказал он. — Вы находитесь на стадии, которую я слишком хорошо узнаю. У вас возникли трудности с получением необходимой нам информации, и вы начинаете отчаиваться. Вы чувствуете себя в ловушке, и вам очень жаль себя. Вы даже подумываете о том, чтобы довериться кому-то, чтобы попытаться разделить бремя. Но не волнуйтесь — это всего лишь фаза, обещаю. Вы все проходите через это.