— Папа готовит завтрак, ты останешься? — Она взглянула на меня своими большими карими глазами, и я ей улыбнулась.

— Как я могу отказаться от фирменной яичницы твоего папы?

Джордж ухмыльнулся, не отрывая взгляда от увлекательного приготовления пищи.

— И, если вы не будете против, я бы могла провести с вами этот день.

— Папа, мы же не против?

— Даже не знаю… — Он притворился, что задумался.

— Ну папа! — Роксана недовольно топнула ножкой.

— Гермиона может провести с нами столько дней, сколько захочет, Рокс.

Я с трудом различала радостное восклицание ребёнка, сосредоточившись на словах, небрежно брошенных Джорджем. Обычная будничная фраза, которая перевернула у меня внутри все с ног на голову.

— Детка, пойдём, я тебя причешу.

Пока я проводила расчёской по ее густым, блестящим, иссиня-чёрным волосам, Роксана без умолку болтала, рассказывая мне обо всем на свете. Когда я подняла взгляд, увидела в дверях Джорджа, он смотрел на нас, и было в его взгляде что-то такое, что заставляло меня таять, как снег за окном.

— Секретничаете?

— Да, папа, уходи, Гермиона моя лучшая подруга.

— О, ну может тогда Гермиона будет готовить тебе завтрак и читать сказки на ночь, юная леди?

Говоря это, он смотрел не на дочь. Я не выдержала его взгляд и отвернулась, скрывая тень улыбки.

— А можно? — с надеждой поинтересовалась Роксана.

— Спроси у Гермионы об этом сама, а сейчас идемте завтракать.

Я застыла, словно каменное изваяние, чувствуя, что мои ноги приросли к полу. До сих пор не верилось, что все это происходит в самом деле, а не в моей фантазии, потому что именно так я все и представляла одинокими ночами без Рона.

Мы провели чудесный день втроём. Гуляли, ели жареные каштаны и много смеялись. Я держала Роксану за одну руку, Джордж — за другую, и все было так правильно, так идеально, будто мы сошли с красивой картинки. Но мы настоящие, и все это тоже по-настоящему.

Вечером я помогла Джорджу уложить дочь спать, так как она совсем не хотела ложиться, переполненная положительными эмоциями. Поэтому мне пришлось вытаскивать из своего арсенала выдуманные когда-то сказки для Розы и Хьюго. Одна из них так понравилась девочке, что пришлось рассказывать историю до конца, и только тогда Роксана заснула.

— Никогда не слышал эту сказку.

— Ты и не мог, потому что я сама ее сочинила.

— Серьёзно? — Джордж удивлённо вскинул брови. — А ещё есть?

— Их несколько. Когда-то я даже думала выпустить свою книгу сказок. — Я засмеялась. — Такая глупость.

— Почему? Сделай это, у тебя здорово получается.

Я смущённо улыбнулась. Почему-то именно рядом с Джорджем мне хотелось делать столько всего, что двадцати четырёх часов в сутках явно было недостаточно. Его вера мотивировала меня.

Этот вечер мы провели в баре, а после гуляли по пустынным улицами до самого утра, оставив Роксану на попечение домовика. Мы тесно жались друг к другу, чтобы не замёрзнуть, громко хохотали, как подростки, и были счастливы.

— Знаешь, Грейнджер, — чуть заплетающимся языком начал Джордж, — больше всего на свете я жалею, что тогда позволил тебе выйти за Рона. Надо было украсть тебя, сорвать свадьбу…

Я засмеялась.

— Я тогда была слишком категорична, Джордж.

— Ты упрямая и невыносимая заноза в моей заднице уже столько лет, что сказать страшно.

— Эй! — Мой удар пришёлся ему в плечо. — Просто я привыкла жить правильно, а тогда потеряла ориентир и считала правильным именно то, что сделала.

— Грейнджер, из-за нашей глупости и несносного характера мы потеряли столько лет, у нас ведь могли быть общие дети.

Я так старательно прятала эти мысли от себя самой, а Джордж с удивительной лёгкостью оживил их и вытащил наружу. Это была слишком болезненная мысль.

— Никогда не думала, что захочу поблагодарить Лаванду Браун за ее раздвинутые перед моим мужем ноги, — усмехнулась я.

— Бывшим мужем, — поправил Джордж. Я прикусила губу, чтобы не засмеяться.

— Пойдём домой, Грейнджер?

Я улыбнулась.

— Пойдём домой.

Война ожесточила меня, заставив покрыться ледяной коркой. Когда она закончилась, я собрала свою старую жизнь по кусочкам и бережно хранила, стряхивала пыль и боялась даже дышать полной грудью, будто она — невероятно ценный экспонат. Мне потребовалось пятнадцать лет и болезненные пощёчины судьбы, чтобы очнуться от этой комы, а потом чья-то невидимая рука столкнула мой экспонат на каменный пол, и тот разлетелся на мелкие осколки — так, что не склеишь. И в этот момент я вдохнула полной грудью.

В этот момент я осознала, что больше не выжившая; с этой самой секунды я поняла, что жива.