— Не льсти себе, Блэк, ты никогда мне не нравился.

— И именно поэтому ты была со мной два года. Разумно. — Смешинки плясали в его всегда холодных глазах-льдинках, от которых она успела отвыкнуть.

— Я любила тебя, но нет, ты никогда мне не нравился, заносчивый и самовлюбленный павлин.

Любила… В прошедшем времени этого слова есть что-то надрывное, болезненное и отчаянное. Оно слишком емкое, с горьким послевкусием осени и непрерывно моросящего дождя.

— Больше года прошло с твоего побега. Почему ты так долго?

— Долго что? — Сириус поднял на нее предельно серьезный взгляд.

— Шел ко мне. Я ждала тебя каждый день, каждый гребанный день, Сириус. Я ненавидела тебя за то бесконечное ожидание, но все равно ждала. Запрещала ждать, но ждала.

— Ты всегда была нетерпеливой, детка.

— Считаешь, что тринадцать лет — слишком маленький срок для проверки моего терпения? — Блэк сдвинул брови, а девушка устало выдохнула и почему-то высвободила свои пальцы от его руки. — Да, я ждала тебя.

— Но ты ведь знала, что меня не помилуют, и я сгнию в этой преисподней.

— А я ждала, Блэк, потому что вечность — это, мать твою, не срок, — надрывно произнесла Марлин и устремила взгляд на тарелку с остывающим ужином. — Я винила себя в этом. Мне казалось, будто это я тебя не уберегла. Могла, но не сделала. Я часто представляла, как бы мы жили, если бы все сложилось иначе. Почему-то никогда не могла представить наш дом и наших детей, но отчетливо видела нас с тобой, и, знаешь, это лучше, чем все.

Сириус почувствовал, как внутри все в очередной раз за вечер рухнуло с грохотом и, кажется, вдребезги.

— А я жалел, что был таким глупцом, что не боролся и позволял себе быть законченным мудаком. Я ведь только и делал, что причинял тебе боль.

— Да. — В подтверждение Маккинон коротко и строго кивнула. — Но это ничего не значит. Больше нет. Послушай, — девушка настойчиво посмотрела в глаза собеседнику, — это было так давно. Это было в прошлой жизни и кажется, будто уже и не с нами. Мы оба пережили достаточно, но сейчас ты рядом, ты пришел ко мне, а я тебя дождалась, неужели этого мало?

Нет ничего приятнее, чем пройдя такой путь испытаний, пробираясь сквозь тернии к звездам, в усталости от прожитого положить голову на колени любимой женщины и чувствовать ее мягкие и ласковые пальцы, перебирающие волосы. В такие моменты кажется, что все в этой жизни не имеет смысла кроме нее, и страшит лишь одно: открыть глаза и увидеть плесень на стене узкой камеры Азкабана.

Сириус не знал, сколько времени пролежал так, чувствуя ее руки и тепло тела, периодически он проваливался в сладкую дремоту, но из-за не покидающего страха резко вырывал себя в реальность, чтобы снова расслабиться.

Теперь все хорошо. Он дома.

— Мне так стыдно, ведь я ни разу даже не попыталась навестить или увидеть Гарри. Какая я после этого подруга? — тихонько прошептала Марлин. Блэк лениво приоткрыл глаза и сладко потянулся.

— Не вини себя. Несмотря на ужасные условия его жизни с этими мерзкими Дурслями, он вырос прекрасным малым. В нем очень много от Джеймса и столько же от Лили. Гарри — удивительный.

— На него столько всего свалилось. Кажется, будто этой войне нет ни конца, ни края. Сколько она еще будет длиться? Сколько мы еще выстоим?

— Столько, сколько потребуется, — сурово ответил Сириус. — Сначала я вновь отыщу эту мерзкую крысу Петтигрю и придушу его собственными руками, с болезненной радостью наблюдая, как он обделается от страха, а затем с унижением сдохнет. Его труп будет разлагаться в канаве с крысами — там, где и место этого ублюдка. А потом я помогу Гарри поквитаться со всей тьмой вокруг.

— Ты же знаешь, что нельзя убивать Питера. Он — твой единственный шанс на оправдание и нормальную жизнь, — справедливо заметила Марлин. Блэк вздохнул.

— Да, но это не мешает мне представлять его позорную смерть.

— Он все равно сдохнет, — жестким тоном начала девушка, — ему не хватит сил выжить в Азкабане. Он сдохнет в одиночестве, холоде, голоде, страхе и собственном дерьме.

Сириус усмехнулся и устремил лукавый взгляд на Маккинон.

— Обожаю, когда ты ругаешься и выключаешь святошу.

— Я никогда не была святошей. — Она мягко улыбнулась и пощекотала ногтями шею мужчины. Тот довольно зажмурился, словно пушистый домашний кот. — Уж тебе ли не знать.

— Да-а, — протянул тот, — сложно забыть, как ты в отместку привязала меня к кровати и забрала все мои вещи, и мне, выбравшись, пришлось голышом пройти половину Хогвартса, прикрывая свои причиндалы от смущенных и насмешливых взглядов.

Марлин самодовольно улыбнулась, а Сириус, резко поднявшись, притянул ее хрупкое тело к себе.

— Моя детка всегда была далеко не промах, — горячо прошептал он, отчего Марлин почувствовала практически болезненное тянущее чувство между ног.

Девушка обхватила его лицо горячими ладонями и стала жадно вглядываться, запоминая каждую черточку и каждую морщинку вокруг его глаз. Она боялась, что он может исчезнуть в любое мгновение, а потерять его вновь — было слишком непосильной ношей для нее.

— Я не отдам тебя больше никому. Даже если за тобой явится стая дементоров и сотня авроров, я буду бороться за тебя до последнего моего вздоха. Слышишь, Блэк?

Сириус лишь слабо улыбнулся, а затем сжал Марлин в объятиях с такой силой, что едва не переломал ей все ребра.

— Я люблю тебя, блять, я так тебя люблю, Марлс, — хрипло произнес Сириус. — Только мысли о тебе не дали мне сдохнуть там.

Маккинон сделала глубокий вдох и почувствовала, как слезы болезненно режут глаза. Он впервые за всю жизнь сказал ей об этом.

— Чертов Блэк, что ты со мной делаешь… — шептала она, когда он аккуратно снимал с нее одежду и касался кончиками пальцев ее мягкой кожи.

Ужин уже давно остыл, а привычную тишину этого дома нарушало лишь тяжелое дыхание мужчины и протяжные стоны женщины…

Восемнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто шестого года Сириуса Блэка не стало. Он исчез за черной завесой неизвестности так, словно его и не было. Беллатриса Лестрейндж убила его, не оставив возможности в последний раз взглянуть в застывший и постепенно теряющий цвет взгляд любимого мужчины. Она не оставила ни малейшей возможности достойно его похоронить и оплакать. Марлин лишь видела, как он почему-то едва улыбнулся, а затем медленно и при этом так стремительно провалился в небытие.

— Нет… — прошептала Марлин, а затем истошно закричала, — Нет! Сириус!

Девушка упала на колени перед аркой, игнорируя боль, и стала лихорадочно ощупывать ее края, а когда пальцы сами собой коснулись завесы, кто-то силой оттащил ее оттуда. Она извивалась, кричала и плакала, но тот, кто спас ей жизнь, оказался сильнее.

Днями позже Маккинон сидела возле окна в гостиной и грела руки о так и нетронутую чашку чая, она помнила холод, что исходил с той стороны арки, и этот холод никак не проходил с тех участков кожи рук, которые оказались там. Всегда теплые ладони навсегда потеряли жизнь и способность вырабатывать тепло, но это было ничто по сравнению с холодом, сковавшим все ее внутренности.

Из головы не выходила странная улыбка Блэка. Что могло так его обрадовать в этот миг? Что могло принести столь сильное облегчение? Быть может, будучи на грани, он увидел то, что хотел видеть больше всего на свете. Возможно, там, по ту сторону его уже ждал лохматый юноша с угольно-черными волосами. Он ждал его столько лет и, наверняка, произнес с издевкой, что Блэк так чертовски постарел. А Сириус бы улыбнулся и ответил с ноткой укора, что Джеймс, к своему стыду, нет.

Марлин вытерла дорожки слез и поставила чашку на стол. Если все так, то и Сириус ее дождется. Ей хотелось верить, что смерть — это еще не конец, это лишь начало чего-то нового.

Сириус Блэк не умер. Он будет жить столько, сколько будет жива память о нем. Он будет жить, пока Марлин Маккинон не издаст свой последний вздох. Он будет жить, пока под ее сердцем растет частичка любимого мужчины, которая, родившись, унаследует его черты и его манеры, а в том, что так и будет, женщина не сомневалась.