Её отец, конечно же, учился в Хогвартсе и, конечно же, на Слизерине, где он и познакомился с этим Мерлин-его-дери Лордом. Но вот её мама перебралась в Лондон только в свои двадцать пять. Марион, тогда ещё Ледуайен, а не Розье, приехала вместе со своим отделом французского министерства магии по международному сотрудничеству, познакомилась с обаятельным и красивым Кристианом, да так и осталась в Англии. В своё время она закончила академию Шармбатон и много раз рассказывала маленькой Оливии об этом чудесном месте.

Там было очень красиво. Белоснежные мраморные колонны, позолота и потрясающие ледяные скульптуры, переливающиеся на свету. Благоухающие розовые сады и лавандовые поля на территории школы. Вместо устрашающего Чёрного озера с гигантским кальмаром, воинственными русалками и гриндилоу на дне — кристально чистый пруд с прекрасными белыми лебедями, плавающими по зеркальной поверхности. А ещё поющие радужные фонтаны с целебной водой, уютные беседки, увитые плющом, и целые парки-топиары из искусно выстриженных кустиков.

Марион показывала Оливии колдографии, и девочка смотрела на всю эту красоту с приоткрытым ртом. Рассказы отца о Хогвартсе больше походили на жуткие истории о древних замках с привидениями, Шармбатон привлекал маленькую Ви куда больше. Ей казалось, что там учились настоящие принцы и принцессы. И ей очень-очень нравилась их небесно-голубая форма, сшитая из чистого шёлка. Марион так хотела, чтобы дочка училась в её родной академии, но так и не смогла убедить Кристиана, а потом её не стало…

Но так уж вышло, что Хогвартс покорил сердце Оливии, стоило ей только увидеть замок вживую. Она вся трепетала, впервые подплывая к нему на маленькой лодочке, от возвышающейся над озером каменной громады захватывало дух. Это воспоминание до сих пор верно служило ей для вызова Патронуса. Конечно, Хогвартс был не так изящно и изысканно устроен, ученики носили скучные чёрные мантии из грубого сукна, длинные коридоры продували ледяные шотландские ветра, и никакого хора лесных нимф с завораживающими голосами у них тоже не было. Зато было дикое очарование, горные вершины, сила и мощь древности, великая история и…

Поток размышлений прервался громким треском, раздавшимся где-то за окном. Оливия резко распахнула глаза, вслушиваясь в темноту. Звук был похож на аппарацию, но ведь уже так поздно… Розье дотянулась до палочки и подсветила фарфоровые часы на прикроватном столике. Час ночи. Когда девушка вернулась с Косого переулка домой, у неё не было настроения выходить из комнаты. Домовики принесли ей ужин, и Оливия не видела ни отца, ни Эвана. Она даже не знала, были ли они дома. Может быть, кто-то из них вернулся?

Сверчки по-прежнему стрекотали, но к ним прибавились ещё какие-то невнятные звуки. Послышалась возня, торопливые шаги по мягкому газону, беспокойное бормотание. Ей показалось, она услышала мужской голос. Кажется, кто-то стонал. Потом звуки стали чётче и громче и теперь доносились прямо у задней двери, ведущей в сад, куда выходило окно комнаты. Обрывки фразы залетели прямиком к Оливии в спальню.

— …говори со мной. Ну же, только не отключайся!

Это определённо точно был голос Антонина Долохова, и звучал он до безумия взволнованно. Оливия подскочила с постели и свесилась через подоконник, вглядываясь вниз. Друг её отца, одетый в длинный чёрный балахон, торопливо приближался к дому, рукой пытаясь удержать высокую тонкую фигуру в такой же мантии с накинутым на голову капюшоном, скрывающим лицо. Фигура едва волочила подкосившиеся ноги, почти всем своим весом опираясь на Долохова. В темноте и с высоты третьего этажа Оливия не смогла практически ничего разглядеть, но она никогда прежде не слышала, чтобы Антонин звучал вот так. Он был напуган. По примятой траве тянулась чёрная дорожка, жутко поблёскивающая в отсвете палочки Долохова.

— Кристиан!!! — крикнул он, отчаянно молотя кулаком по двери так, что внизу задрожали стёкла.

Оливия отпрянула от окна и что есть мочи рванула в коридор, чувствуя, как подскакивает сердце. Тощие щупальца страха обвили её за талию, до боли сжимая живот. Она босиком сбежала по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, и чуть не налетела на растрёпанного отца в ночном колпаке и пижаме, с зажжённой палочкой в руке. Оливия встретилась с его встревоженным взглядом, и они оба молча поспешили на крики. Случилось что-то нехорошее.

— Да откройте же вы наконец эту сраную дверь! — заорал Долохов, принимаясь долбить по ней прямо носком своего ботинка.

Разбуженные домовики уже были внизу, но напуганные шумом они не понимали, что им делать. Минни и Дейзи жались друг к дружке и тряслись точно так же, как тряслась дверь под ударами Долохова. Казалось, она вот-вот не выдержит и сорвётся с петель. Более опытный и куда более уравновешенный Ксавье помчался навстречу хозяевам, перехватив их на кухне.

— Господин, мсье Долохов пытается выломать вашу дверь. Что прикажете делать?

— Впусти его немедленно, — сухо ответил Кристиан. Голубоватый луч Люмоса мелко дрожал в его руке. Оливии всё это не нравилось. Она поспешила вслед за отцом туда, где Антонин продолжал яростно стучать.

Ксавье мгновенно исполнил приказ своего мастера, одним щелчком пальцев отворив заднюю дверь. Долохов буквально ввалился внутрь, сбив собой большую и ужасно дорогую вазу, стоявшую у входа. Она столкнулась с полом и разлетелась на мелкие осколки, нервные эльфы тут же вернули всё как было. Антонин волочил за собой тело в мантии, тяжело дышал и кряхтел. Оливия во все глаза уставилась на развернувшуюся в поместье картину, пытаясь понять, что вообще происходит.

— Помоги мне, Крис, быстрее! — сипло рявкнул Долохов, и отец тут же подорвался с места, перехватывая из рук друга вялое тело.

Оно обмякло ещё больше, так что мистеру Розье пришлось схватить его покрепче. Антонин отдышался секунду, а потом поспешил на подмогу, взвалив одну до ужаса бледную руку, торчащую из-под мантии, себе на плечи. Кристиан сделал то же самое с другой рукой, и они оба потащили тихо стонущего человека в столовую. Эльфы взволнованно шептались между собой, их уши жалобно поджимались. Дейзи куда-то убежала, но быстро вернулась обратно с тряпкой в руках, принимаясь вытирать пол, на котором блестели какие-то пятна и грязные следы ботинок. Кто-то зажёг свет, и Оливия с ужасом увидела их цвет. Кроваво-красный.

Розье развернулась и бросилась догонять отца с Долоховым, которые уже укладывали тело на мягкий диван у камина. Голова откинулась назад, капюшон съехал, являя, наконец, личину того, кого приволок Долохов. Застыв в дверях, Оливия судорожно выдохнула, зажимая рот рукой. Белое как полотно лицо парня было искажено гримасой боли: тонкие, посиневшие губы плотно сжаты, глаза зажмурены. Тёмные волосы намокли и прилипли ко лбу и вискам. Острый кадык подрагивал, выделяясь на мертвенно-бледной шее.

Эван вернулся с задания Волдеморта.

— Что с ним случилось? — Голос отца был до неузнаваемости искажён паникой. Кристиан расстёгивал мантию сына трясущимися пальцами, быстро окрасившимися в красный.

— Мальчишка не справился, — сквозь зубы прорычал Антонин, сидя на корточках у камина и пытаясь разжечь огонь. — И это, блять, неудивительно! — Рыжее пламя вспыхнуло одновременно с восклицанием Долохова, жадно затрещав поленьями. Долохов поднялся и принял из рук мистера Розье мантию, насквозь пропитанную кровью. — Волдеморт отправил его на бойню, и я не понимаю, какого хрена!

Оливия стояла в стороне, вжавшись худыми лопатками в книжный шкаф, обхватив себя руками, и глядела на брата, больше похожего на восковую фигуру, застывшую в ужасных муках. Он почти не шевелился — видимо, ему было слишком больно, чтобы двигаться. Его рубашка оставалась белой только на закатанных рукавах и немного на воротнике, вся остальная ткань была ярко-алой. Отец расстегнул и её, обнажив слишком часто вздымающуюся грудь и напряжённый впалый живот Эвана.

— Мерлинова мать… — сорвалось с сухих губ Оливии, когда она увидела зияющую рану в самом центре солнечного сплетения.