Стал невестой своей называть.

Так росла эта слива под лаской,

Парень с нею часами болтал,

Ветку сливы, как руку невесты,

Сидя тут он всегда целовал.

Вот однажды когда спал парнишка,

То проснулся, услышав слова,

Ему девушка в ухо шептала:

«Я пришла! Я невеста твоя!»

Парень тут конечно опешил,

И сказал, ничего не тая:

«Ты же дерево! Я человек!

Иль сошла ты дровешка с ума?»

И толкнул её, и очень грубо,

Так что девушка аж головой,

Тут ударилась об угол стола,

Навсегда обретя тут покой.

В темноте парень это не понял,

И продолжил он дальше свой сон,

А на утро, проснувшись, неспешно,

Поглядел на свой сад из окон.

Все деревья стояли обычно,

Как оставил он их всех вчера,

Только слива вся высохла разом,

В эту ночь она вдруг умерла.

«Что такое? Во сне же всё было!»

Парень громко, шёл к сливе, крича,

Но не было ему в том ответа,

Он убил её сам сгоряча.

Плакал долго парнишка над сливой,

Может два или может три дня,

И не выдержав сердце разлуки,

Разорвалось его навсегда.

А нашли труп парнишки случайно,

Он лежал возле сливы сухой,

Обнимая любимую крепко,

Прижимаяся к древку губой.

Смешались дни, смешались ночи,

Понять, кто сможет мне помочь,

Ведь для других всегда понятно,

Вот это день, а это ночь.

Я их совсем не замечаю,

День с ночью некогда равнять,

Люблю и ночью я работать,

А днём вообще люблю поспать.

Видно порядок – это слово,

С которым жить я не смогу,

Я в голове лишь беспорядок,

Всегда на привязи держу.

Что мне каяться, пред кем,

Жизнь такой досталась мне,

Только душу я измаял,

Проживая в небытие.

Я терпел тогда всё это,

Так ведь выхода не было,

И однажды вдруг на картах,

Мне цыганка жизнь сложила.

Говорила: «Будешь счастлив!

И здоровым, ты всегда,

Проживёшь на этом свете

Очень многие года!»

Я цыганке той поверил,

Денег, золота ей дал,

Что она мне нагадала,

Я сполна от жизни взял.

Простым летним утром, пришёл не спеша,

Зека из тюрьмы в свой семейный очаг,

Но радости нет в глазах у жены,

И дети в печали – ведь папа им враг,

Ведь снова начнутся нетрезвые дни,

Да избиения – жестка тут рука,

Синюшные пятна на теле жены,

Голодные дни без хлеба куска.

Но стол как положено дети накрыли,

Хоть сыну двенадцать, а дочке лишь пять,

Пусть стол не богатый, но всё-таки было,

Отцу из тюрьмы пропитание подать.

Отъев со стола, не сказавши не слова,

Уставший с дороги он быстро заснул,

Настал только вечер – зека тут проснулся,

Вставая с кровати, с оскалом зевнул.

Ещё там в тюрьме ему передали,

Что верность давно жена не хранит,

Нашла себе «фраера», да помоложе,

Направо, налево с ним деньги кутит.

Детей не увидел, да видно играли,

На улице где-то, боясь в дом идти,

И муж не боясь ни шума, ни крика,

На кухне жену сумел быстро найти.

И взглядом суровым, как кулак двухпудовый,

Взглянул на жену, и хотел уж сказать,

Как дверь вдруг входную, открыл кто-то бодро,

И обувь с порога стал быстро снимать.

На кухню мужчина, уверенный в силе,

В глаза ему, глядя, спокойно зашёл,

И тут вдруг услышал зека голос дочки:

«Смотри мама, папа с работы пришёл!»

Схватился зека за голову крепко,

Такое услышать, да лучше бы в ад,

Схватил свои вещи в худом рюкзачишке,

И выскочил, прочь, проходя через сад.

Но шёл он недолго, ноги крепко болели

Он сел на скамейку, как вдруг услыхал:

«Зачем ты ушёл, ведь никто даже близко

Тебе слов недобрых там и не сказал!»

Пред ним тут стоял тот, мужчина с квартиры,

И также уверенный, так рассказал:

«Я тоже там был, как и ты отсидел я,

Жену свою с другом вернувшись застал!

Но жить как-то надо, твою как-то встретил,

Она ведь с двумя осталась одна,

И просто уже, было жалко детишек,

И я помогал, ведь помощь нужна!

Пока вдруг однажды твой сын, твоя дочка,

Меня не назвали от сердца отцом,

Ведь я не железный, и всё понимал я,

Придёшь из тюрьмы ты, а твой ли тут дом?

Поверь, что уйти не однажды пытался,

Но как мне оставить, уже не чужих для сердца детей

И я тут остался, тебя дожидаться

Решай, что мне делать, решай поскорей!»

В саду том деревья цветы раскидали,

Зека сделал паузу, и так сказал:

«Да лучше меня там, на зоне убили,

Зачем же я дожил, сто раз умирал!»

И он взял поднялся, взглянул на мужчину,

И тихо ушёл, без всяких страстей,

Мужчина же в дом, теперь свой, возвратился,

Где ждали жена и двое детей.

Поставил вчера я ставни на окна,

А солнечный луч, в окно вход не нашёл,

И так как прохода для лучика нету,

То он, от расстройства собравшись, ушёл.

Догнал я его, уходящим в дороге,

И очень просил: «Вернись ты, назад!»

Но солнечный луч был обижен, и очень,

Своим развлечением, выбрав асфальт.

Я ставни все снял, ни к чему темнота мне,

И в доме тут стало намного светлей,

Как часто не видим мы лучика солнца,

Вот так обижая ошибкой своей.

Какой же этот день,

Приятный непогодой,

Собачке, при хозяине,

Гарцующей свободой.

На землю нос направив,

Среди травы с трудом,

Подняв заднюю лапку,

Кропит собой кругом.

Собачья жизнь не хитра,

Поела, спать легла,

Проснулась, поиграла,

Гулять во двор пошла.

Когда хозяин есть,

Такая жизнь собак,

Бездомным тяжелее,

Их жизнь просто мрак.

Чтобы поесть немало,

Им надо пробежать,

Помойки, уголки все

Вниманием объять.

Но главное бездомной,

Живой ещё остаться,

Опасностей немало,

Ей надо опасаться.

Отраву в еду сыпят,

Чтоб умерли они,

Стреляют в них, чем могут,

Суровы жучек дни.

И если вдруг бездомную,

Ты в дом к себе возьмёшь,

То лучшего ты друга,

Для сердца обретёшь.