Столлингс покачал головой и придвинул ко мне телефон:

– Я надеюсь дожить до пенсии. Сами попробуйте.

Я ухмыльнулся и двинулся к двери кабинета, кивнув по дороге паре знакомых парней из отдела. Подойдя к двери, я постучал.

– Черт подери! – рявкнула Мёрфи из-за двери. – Сказала же: не сейчас!

– Это я, Гарри, – ответил я. – Заглянул забрать собаку.

– Ох господи, – буркнула она. – Отойди от двери.

Я отошел.

Секунду спустя дверь отворилась, и Мёрфи испепелила меня взглядом:

– Подальше отойди. Я весь этот чертов день сражалась с компьютером. Клянусь, если ты еще раз грохнешь мне жесткий диск, я его тебе в задний проход запихаю.

– Что ему, твоему жесткому диску, делать у меня в заднице? – искренне удивился я.

Она недобро сощурилась.

– Ха-ха-ха. Ладно, раз так, я пошел.

– Как знаешь, – сказала она и захлопнула дверь.

Я нахмурился. Фразы типа «как знаешь» были не в ее духе. Я попытался вспомнить, когда в последний раз видел Мёрфи такой немногословной. Когда посттравматический стресс у нее еще не прошел, она казалась отстраненной, но не злобной. Когда она напрягалась перед боем или перед лицом угрозы, ей не стоило подворачиваться под руку, но и тогда она не отталкивала от себя друзей.

Единственной ситуацией, более или менее напоминавшей нынешнюю, был случай, когда она считала меня замешанным в цепочке сверхъестественных убийств. С ее точки зрения, все выглядело так, будто я злоупотребил ее доверием, и в конце концов ее злость вылилась в прямой удар правой, сломавший мне зуб.

Что-то ее расстроило. Сильно расстроило.

– Мёрф? – окликнул я ее через дверь. – Скажи, где пришельцы спрятали твою тарелку?

Она приоткрыла дверь и хмуро уставилась на меня:

– О чем это ты?

– Ну, не тарелку… Просто ты – не ты, а какой-то злобный двойник из другого измерения или откуда там еще.

На ее скулах заиграли желваки; взгляд не обещал ничего хорошего.

Я вздохнул:

– Пойми, ты сама на себя не похожа. Я, конечно, не психоаналитик, но вид у тебя такой, словно тебя что-то беспокоит. Во всяком случае, мне так кажется.

Она махнула рукой:

– Эти бумаги…

– Никакие не бумаги, – возразил я. – Ну же, Мёрф. Это ведь я.

– Не желаю об этом говорить.

Я пожал плечами:

– А стоило бы. Ты в паре шагов от психоза.

Она взялась за дверную ручку, но дверь не закрыла:

– Просто день не задался.

Я ей не поверил, но кивнул:

– Конечно. Извини, если я добавил тебе хлопот с собакой.

Лицо ее сделалось просто усталым. Она прислонилась к косяку:

– Нет. Нет, правда, он просто лапочка. Шума от него почти никакого. Весь день вел себя тихо, как мышка. Даже все на бумажку сделал, которую я ему подстелила.

Я снова кивнул:

– Ты уверена, что не хочешь поговорить?

Она поморщилась и окинула взглядом помещение отдела:

– Не здесь. Пошли.

Мы угнездились в углу у кофеварки и автоматов со всякой снедью. Мёрфи не произнесла ни слова, пока не купила себе батончик «сникерс».

– Мама звонила, – сказала она наконец.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Угу. – Она устало зажмурилась и откусила треть батончика. – Вроде того. Не совсем.

– А-а-а, – произнес я, словно понял, что она имеет в виду. – Так что случилось?

Она откусила еще кусок.

– Моя сестра Лиза обручилась.

– А-а-а, – повторил я. Всегда изъясняйся уклончиво, когда не уверен, в чем дело. – А я и не знал, что у тебя есть сестра.

– Младшая.

– Гм… Мои соболезнования? – предположил я.

Она свирепо посмотрела на меня:

– Она это нарочно сделала. К семейному сборищу в выходные. Совершенно осознанно.

– Это хорошо. В смысле хоть кто-то понимает, что делает, потому что лично я ни хрена пока не понимаю.

Мёрфи сунула в рот остаток батончика.

– Моя младшая сестра помолвлена. Она заявится туда в выходные со своим женихом, а я как дура – без жениха, без мужа… даже без сожителя. Мамочка меня с дерьмом смешает.

– Ну… у тебя ведь был муж. Даже два.

Она вспыхнула:

– Ты не понял. Мёрфи – ирландские католики. Мужей-то два, но и разводов не один, а два – не уверена, что это повышает мой семейный рейтинг…

– Мм… Не сомневаюсь, с кем бы ты ни встречалась, он с радостью покажется в обществе вместе с тобой, разве нет?

Она оглянулась в сторону сидевших за своими столами подчиненных. Если взгляды способны убивать, этот смел бы в озеро Мичиган все крыло здания.

– Ты смеешься? Когда? Я уже года два ни с кем не встречалась.

Возможно, мне стоило подать какую-нибудь реплику насчет того, как пуста жизнь без спутника… Вместо этого я решил уколоть ее самолюбие. В прошлом это срабатывало неплохо.

– Непобедимая Мёрфи. Убийца разнообразнейших гадких тварей – оборотней, вампиров и тэ дэ и…

– И троллей, – буркнула Мёрфи. – Двоих – летом, когда ты был в отъезде.

– Ну… да… И при всем этом ты позволяешь себе скиснуть из-за какого-то там семейного междусобойчика?

Она мотнула головой:

– Послушай… Это личное, между мной и мамочкой.

– И твоя мамочка меньше тебя любит оттого, что ты не замужем? Что ты выбрала работу? – Я скептически покосился на нее. – Только не говори мне, Мёрф, что под маской пуленепробиваемой героини таится маменькина дочка.

Секунд десять она молча смотрела на меня, и усталость мешалась в ее взгляде с досадой.

– Я ведь старшая дочь, – пояснила она. – Ну и… в общем, все время, пока я росла, считалось, что я… Пойду по ее стопам, что ли. Мы обе так считали. Это нас сближало. Вся семья так считала.

– А теперь вдруг твоя сестра сделалась ближе к матери, чем ты, да? И это угрожает вашим с ней отношениям?

– Да нет! – раздраженно отмахнулась она. – Не так. Вернее, не совсем так. Или вроде того. В общем, это все сложно.

– Ясно, – кивнул я.

Она устало прислонилась к торговому автомату.

– Мама – очень славный человек, – сказала она. – Но последние несколько лет мне с ней нелегко. Я сильно занята на работе. Она считает, что мне не стоило разводиться второй раз, и это тоже немного отдалило нас. А еще я изменилась. Последние года два жутковатенькими вышли – я узнала больше, чем хотелось бы.

Я поморщился:

– Угу… Я же пытался предостеречь тебя.

– Пытался, – согласилась она. – Но я ведь сделала выбор. Все эти страсти… ничего, переживу как-нибудь. Только вот так мило побеседовать об этом с мамой я не могу. Вот тебе и еще одно, о чем я не могу с ней говорить. Всё мелочи, понимаешь? Только их очень много, этих мелочей. И они нас разделяют.

– Так поговори с ней, – посоветовал я. – Попробуй объяснить, что ты не обо всем с ней можешь говорить. И скажи ей, что это не значит, будто ты не хочешь с ней общаться.

– Не могу.

Я моргнул:

– Почему?

– Не могу, и все тут, – вздохнула она. – Не получается.

На лице у Мёрфи обозначилось неподдельное огорчение; глаза набухли самыми настоящими слезами, так что мне стало по-настоящему ее жаль. Может, потому, что все это касалось семейных отношений. Для меня это совсем чужая жизнь и берег дальний – мне этого не понять.

Мёрфи переживала из-за взаимоотношений с семьей. Так поговорила бы с ними, и делу конец! Правда ведь? Всем легче. Да она и сама наверняка поступила бы так, если бы это касалось кого угодно другого.

Однако я уже заметил, что люди имеют обыкновение вести себя самым дурацким образом, когда речь идет об их семейных делах, – как-то разом утрачивают способность отличать здравый смысл от полнейшего безумия. Я называю это семейным помрачением.

Тем не менее, пусть я и не понимал, в чем загвоздка, Мёрфи оставалась моим другом. Она совершенно очевидно страдала – этого более чем хватало, чтобы я сделал еще одну попытку:

– Послушай, Мёрф, может, ты придаешь этому больше значения, чем стоило бы. Я к тому, что, если твоя мама действительно переживает за тебя, она не меньше твоего хочет объясниться.