Так, собственно, гриффиндорка и поступила – на цыпочках подошла к перилам и выглянула вниз. Отсюда открывался хороший обзор на стол. Гермиона видела белую макушку Драко, его белую рубашку и серый пиджак, удобно устроившийся на спинке его стула. Эх, быть бы его пиджаком! Ну или хотя бы запонкой на рукаве.

Тедди сидел рядом с Драко – его волосы были белые, как и у мужчины рядом. Что ж, не только маленький Люпин оценил прическу Малфоя.

Грейнджер еще сильнее перегнулась через перила, выглядывая, и те заскрипели под ее весом, а затем и вовсе треснули. Девушка даже не успела отскочить. И пока она летела вниз, то успела подумать, что если она потеряет сознание, то не придется оправдываться сразу же за свое нелепое поведение. Но летела она недолго и приземлилась более, чем удачно – на пятую точку.

-Боже мой! Что такое? Что случилось?-послышалось со всех сторон.

Все повскакивали из-за стола и застыли будто герои «Ревизора» в немой сцене. Щеки Гермионы горели так же сильно, как и ушибленная часть тела.

-Вот черт,-выругалась она.

-Что значит «черт»?-переспросил Тедди.

-Что-то вроде «я такая неловкая, что свалилась с лестницы»,-предложил свое толкование Драко.

-Ты как?-поинтересовался Гарри.

-Что ты делала наверху?-с хитринкой улыбнулась Джинни.

-Сильно ушиблась?-вмешался Рон.

-Гермиона, дорогая…-пролепетала миссис Уизли.

-Ох, лестница,-вздохнул мистер Уизли.

-Вот черт,-повторила Гермиона.

Она медленно поднялась и быстро оглядела собравшихся. Да уж.

-Все в порядке,-наконец сказала она и принялась неловко поправлять волосы.

-Может, присядешь?-предложила Джинни.

Гермиона кивнула и осмотрела стол на наличие свободных мест. Драко галантно отодвинул для нее стул и указал рукой в приглашающем жесте. Ну что за напасть такая?

Грейнджер проковыляла к предоставленному месту и плюхнулась на стул – пятую точку тут же обожгло. Все это время в комнате стояло молчание – абсолютно каждый смотрел на несчастную гриффиндорку, которую душило смущение.

Как только место было занято, все вернулись к еде – и слава Мерлину!

Есть, конечно же, она не могла. Не при Драко. Он вел себя как истинный аристократ – умело орудовал вилкой и ножом, держал локти при себе и пил воду без прихлебывания.

-Вместе с задницей отбила желание есть?-шепотом поинтересовался Малфой, слегка наклонившись к Гермионе, и та шокированно раскрыла глаза.

-Вовсе нет,-выдала она также шепотом,-просто не хочу.

Драко хмыкнул и отвернулся.

Ну как тут можно есть, если Драко сидит рядом и хмыкает?

Беседа текла своим чередом, и Малфой даже поладил с племянником, а вот Грейнджер производила впечатление человека, не способного ни говорить, ни двигаться. Ее ладони вспотели, и она то и дело вытирала их о свои штаны. Девушка даже представить не могла, как выглядит в глазах ее соседа за столом, но, очевидно, не лучшим образом.

Когда настало время десерта Гермиона вскочила из-за стола, сбив пустой стакан, и громко – даже чересчур – объявила, что сама принесет десерт. Это был единственный случай ретироваться отсюда! Она даже не оглянулась, вылетев в кухню.

Пирог стоял, накрытый полотенцем. Девушка перевела дух и осушила два стакана воды, пытаясь вернуть лицу более здоровый вид. К своему ужасу, она обнаружила, что ее волосы вновь завились. Как же ужасно она выглядела! А ведь Малфой наверняка успел рассмотреть каждую пору на лице.

Со вздохом девушка принялась нарезать пирог и выкладывать его на тарелки. Сзади раздалось покашливание. Гермиона резко обернулась и уставилась на белую рубашку Малфоя.

-Как твоя задница?-поинтересовался он.

Грейнджер подавилась слюной.

-Сносно,-пискнула она.

-В буквальном смысле,-кивнул Драко.-Тебе помочь?

-Не нужно,-Гермиона отвернулась.

Она злилась на себя за то, что была слишком неуклюжей и рассеянной. И это героиня войны, умнейшая ведьма своего времени! Эх, скорее тыквенное желе.

Драко встал сбоку и посмотрел на нее.

-Может, если бы я позвал тебя на свидание, ты бы что-нибудь съела?-предположил он.

Гермиона застыла.

-Это что, тыквенный пирог? Мой любимый!

========== love and hate ==========

Разве можно любить до беспамятства и ненавидеть до бурлящего раздражения под кожей? Наверное, это та самая грань безумия, когда стоит притормозить, чтобы не упасть в пропасть. Потому что в этой пропасти неизвестность - то ли рай, то ли ад. А еще потому что нельзя терзать другого, чтобы вознести себя.

Разве любовь не должна быть бескорыстной, светлой, всепрощающей? Ведь любить - значит отдавать, а не брать - все и без остатка. В любви нет места темному и тяжелому, утаскивающему на дно. Любовь мягко обволакивает, накрывает куполом, защищает.

Разве ненависть может вызывать тех маленьких монстров с разноцветными крыльями? Ненависть поглощает и очерняет, а потому не способна дарить тепло и уют, чувство спокойствия. Она засасывает в болото, опутывает черной тиной и съедает заживо.

Разве любовь и ненависть - это не вспышка? Не молния, поражающая человека в самый неожиданный момент. Молния не бьет в одно место дважды, но они, кажется, чертовы везунчики.

Драко всегда знал, что ненавидит ее. Он до одури мог доказывать, что ее волосы - это мочалка, ее вздернутый подбородок - жалкое подобие характера, а она - мерзкая грязнокровка. Малфой ненавидел ее поднятую руку и нравоучительный тон, не мог терпеть ее неуклюжие движения и прямую спину. Он считал, что Грейнджер не имеет право на существование, ее нужно растоптать и убить, запереть и не выпускать в люди. Драко прилагал титанические усилия, чтобы не фыркать каждый раз, когда она открывает рот на уроке, он не мог выносить ее спотыкающиеся шаги по дороге в теплицы и тупое упрямство. Его бесконечно раздражало ее зазнайство и ничем не обоснованная гордость. Она была грязная.

Но Малфой любил ее руки, мягко скользящие по его плечам. Ему нравилось слушать ее шепот в темноте спальни, когда она, охрипшая, лежала на расстоянии вытянутой руки. Он обожал ее молчаливую задумчивость и внимательный взгляд, когда в неглиже сидела у камина. Ее кожа приятно вибрировала от касаний и грудная клетка вздымалась, пока он целовал чувствительное место за ушком, шею, ключицу. Ему нравилось, что приходилось прикрывать рот рукой, чтобы заглушить ее стоны. Драко обожал то, как она извивалась и просила “еще”, или “быстрее”, или “медленнее”, или “мягче”. Он любил ее усталость и легкость, ее расслабленность и нежность, ее удовлетворенный мягкий взор, лениво облизывающий его силуэт.

Гермиона всегда знала, что ненавидит его. Ее злила типичная малфоевская усмешка, искажающая его тонкие губы. Она просто терпеть не могла его мерзкий язык, который говорил все эти отвратительные “грязнокровка”, “пошла нахер”, “сука”. Ей хотелось ударить его, если Малфой высокомерно смотрел на нее с высоты своего роста и лицо его превращалось в маску презрения. Она ненавидела его, когда он кривился на уроках или молча отворачивался при разговоре - даже с друзьями. Его эго не имело границ, и это бесило. Гермиона презирала Малфоя за его злость, холодную ярость, гордость и вспыльчивость.

Но Гермиона любила его нежную внимательность. Ей нравилось смотреть на него, когда соленая капелька пота спускалась по лицу, шеи, а затем утопала в выемке на ключице. Она таяла, когда Драко вслух рассуждал о чем-то, и заводилась, когда он говорил ей какие-нибудь пошлости. Гермиону поражали его записки - литературно-буквенный разврат. Она любила его потемневший, интимный взгляд и хриплые вздохи. Любила, когда его ладонь сжималась на ее шеи - несильно, давая почувствовать его власть. И она любила те проблески его израненной души, что Драко так редко позволял увидеть.

Это было ненормально: ненавидеть днем и любить ночью.

И эти чувства бесконечно убивали их. Разъедали, как кислота разъедает пластмассу. Давили и стирали в пыль. Высасывали силы. Оставляли ни с чем. Эта была бесконечная пытка, когда собаке показывают еду, но не дают есть, и та с каждым разом становится злее.