— А я… А что я? — растерялся Погодин. — А я хотел рассказать вам более подробно о своих наблюдениях и выводах. Начну вот с чего: в моем романе «Молчание» два врача терапевтического отделения соглашаются за очень большие деньги провести эксперимент на здоровых людях, чтобы найти спасительное лекарство от новой африканской чумы, которой заразился сам мэр. Но у них ничего хорошего из этого не получается. Один из врачей заражается сам, плюс к тому в больнице из-за этого разгорается сильнейшая эпидемия, в результате которой люди становятся источниками появления на свет различных паразитов-монстров.

— Так оно и произошло в реальности, — вскрикнул Николаев. — Шарецкий заразился сам и… Черт! А куда же подевался второй врач? Кто у нас второй врач?

— Как кто? — искренне удивился Погодин. — Беленький Борис Анатольевич, конечно же.

— Почему ты так уверен?

— Шарецкий перед своей смертью сам рассказал Магамединову об этом.

Николаев встал из-за стола, повернулся к Погодину спиной и стал рассматривать фотографии врачей ожогового отделения, которые висели в рамочках на стене.

— Так, куда же подевался Борис Анатольевич? — задумался он вслух.

Погодин тоже поднялся из-за стола.

— И куда подевалась Круглова? — сказал он.

Павел Петрович пожал плечами.

— Никто не знает.

Погодин подошел к Николаеву.

— Вы как будто специально уводите меня от той темы, которую я затронул, — заметил он.

— Извини, я пытаюсь все сразу осмыслить.

— Ладно, проехали. Сама чума — она у меня в романе не совсем простая штука — носит паранормальный характер. И как только она появляется в больнице, больница становится закрытой территорией. Из нее невозможно выйти, поскольку забор в больнице покрывается мистической ледяной пленкой, которая к тому же покрывает и всю землю от забора до больницы. Но и этого мне показалось мало, и я придумал пылевое облачко, которое играло функцию стёрки…

— Придумщик чертов! — выругался Николаев. — И фантазер хренов! Мало ему этого показалось!

— Так вот, это облачко, по сути, полезное для писателя явление, оно превращало в пыль все то, что было лишним.

— Хорошо, Погодин, и в чем кроется вся соль твоей пламенной речи?

— Вот теперь мы и подошли к самому главному… к тому, о чем я хотел с вами поговорить.

Оле казалось, что ее мышцы вот-вот лопнут, порвутся от перенапряжения, от груза, который ей никогда не приходилось взваливать на себя. Пот катился с нее градом, давление стучало в висках, сердце прыгало в грудной клетке. Но она не останавливалась и двигалась вниз.

Оля тянула на спине Сергея. Глаза у командира погибшего отряда были закрыты, голова болталась из стороны в сторону.

Оля застонала:

— Нет… Я уже больше не могу…

Она опустила Сергея на ступеньки, села рядом с ним и прислонилась к холодной стенке. Вся мокрая, измученная, она тяжело дышала и никак не могла отдышаться. Сверху раздался нагоняющий панику знакомый звук: «вжи-жи-жить». Оля подняла голову и посмотрела между перил.

— Вот же суки! Прорвались все-таки на лестницу, — прошипела она сквозь зубы и взглянула на лицо Сергея.

На нем не было никаких признаков жизни, непонятно было — жив он или нет. Оля ударила парня по щекам. Сергей в ответ еле приоткрыл глаза, но зрачки его сразу же закатились. Оля перевела взгляд на ноги Сергея. Она их обмотала разорванной пополам его же рубашкой. Куски рубашки пропитались кровью, но, по всей видимости, кровотечение приостановилось.

«Вжи-жи-жить», — напомнили о себе сверху «ногогрызы». Оля встала, ее ноги подогнулись от физического переутомления.

— Ну что, поехали дальше, милый, — прошептала отчаянная девушка.

Оля схватила Сергея под руки, и, отступая шаг за шагом по ступенькам, потянула его за собой вниз.

— Господи, ну где же здесь можно укрыться? — завыла она.

Николаев и Погодин рассматривали фотографии врачей ожогового отделения.

— Теперь, когда вы представляете, о чем мои произведения, — вновь заговорил Петр Алексеевич, — давайте поговорим о тех вещах, которых нет ни в одном из моих романов или рассказов. Если говорить вашими словами, то мы отделим от ширмы те действия, которые делаются за ней и подумаем, как на них можно повлиять.

Николаев искоса посмотрел на завхоза и улыбнулся.

— А ты, Погодин, далеко не дурак… Дело говоришь.

Погодин развел пальцы в стороны, как крутой рэпер.

— А то! — сказал он. — Первое, что совсем не вписывается в мою фантазию, это рассказчики.

Николаев непроизвольно вздрогнул, когда услышал слово «рассказчики».

— Есть смысл предположить, что это и есть наши враги, — продолжил рассуждать Петр Алексеевич. — И все то, что они делают — делают во вред.

Николаев вытер рукой пот и тяжело вздохнул.

— Понятное дело.

— Следующее, о чем можно поговорить, — это «ледяная пленка», — продолжал Погодин. — В моем романе она двигалась от забора к больнице. В реальности она двигается и за пределы забора. И я подумал: значит, больница, это не цель, а средство для достижения чего-то большего. А чего именно — ответ напрашивается сам. Они — враги наши — считай, в открытую захватывают необходимое для них пространство. Этим пространством может быть город, может быть страна, может быть материк, а может быть и Земля в целом.

Николаев подтянул к себе кожаное кресло, усмехнулся и закрутил головой.

— Ну, ты и разогнался.

— Я все-таки какой-никакой, а писатель.

Николаев опустился в кресло и посмотрел на Погодина.

— Хорошо, давай продолжай. Смысл улавливаю.

— В последнее время я ломаю голову вот еще над чем. В моих произведениях не упоминалось ни про какие звонки от студента Андрея Кабена. Я все думаю, что это за звонки и для чего они вообще нужны?

Оля уже подумала, что эта лестница приведет ее в тупик. Ни на одной лестничной площадке не было ничего похожего на вход или выход, и только где-то на уровне восьмого подземного этажа в стене обнаружилась узкая дверь. Хоть лестница спускалась и дальше вниз, Оля затянула Сергея в коридор, в котором горел неприятный розовый свет. Она не понимала, откуда у нее взялось столько сил — как она смогла протащить раненого парня так далеко?

Оля опустила Сергея на пол и взглянула внутрь коридора. На расстоянии пяти метров от себя она увидела еще одну открытую узкую дверь. Оставив Сергея лежать на полу, Оля осторожно заглянула в комнату, которая находилась за этой дверью.

Она быстро вернулась за Сергеем и за руки поволокла к узкой двери, вытирая его голой спиной всю пыль на бетонном полу. Она втянула парня в небольшое помещение размером с ванную комнату и закрыла дверь.

В комнате горел ярко-розовый свет, еще более въедливый и раздражающий, чем в коридоре. Оля встала на колени и опустила голову на грудь Сергея. Она прислушалась к биению его сердца. Затем взглянула на белое лицо — оно поражало спокойствием и невыразительностью.

Оля провела рукой по груди Сергея и прошептала:

— Хоть сердце у тебя и крепкое, но горишь ты, чуть ли не адским пламенем. Что же мне делать?

На пятом этаже в урологическом отделении все больные одиннадцатой палаты, кроме рассказчика Егора, встали у окна и облокотились на подоконник. Глаза у них налились красным. Изо рта потекла желтая пена вперемешку с густой багровой кровью.

Сам рассказчик встал напротив них и заговорил, не скрывая досады:

— Я все понимаю, но такими темпами мы ничего не добьемся.

Александр Евгеньевич, который ухитрился втиснуться посередине между Андреем и Олегом Олеговичем, шагнул навстречу Егору.

— Я уже давно во всем разобрался, тут нет ничего сложного, — сказал он и выплюнул целую струйку желтой слюны.

— А может вся проблема в тебе, Егор? — злобно усмехнулся Олег Олегович, показывая рассказчику нижнюю челюсть, заполненную кровью и желтым гноем.