— Черт! Я этой потери не перенесу! — закричал Максим Викторович.

Друзья, не сговариваясь, в один миг сорвались с места. Они выбежали из операционной и понеслись, сломя голову, по темному коридору, в котором горело только две лампы.

— Вот же дура! — орал Магамединов. — Но также нельзя!

Николаев оттолкнул в сторону попавшегося на пути больного и попытался успокоить Максима Викторовича:

— Не реви! Может еще все обойдется! Может быть, ты сделал ложные выводы.

— О, господи, как я хочу, чтоб я ошибался! — взмолился Магамединов.

Круглова медленно опустилась на серый пол, оперлась головой о железные двери, и по ее щекам покатились слезы.

— Инга, не оставляй меня здесь одну, — зашептала она. — Инга, пожалуйста. Я без тебя пропаду…

— Успокойся немедленно, Лена! Успокойся, дорогая! — раздался за дверью усталый голос Весюткиной. — Сейчас не время для слез. Поднимайся и иди навстречу судьбе. Что тебя ждет впереди, никто не знает…

Инга Вацлавовна закашлялась. Приступ кашля затянулся надолго. И только через минуту бедная женщина смогла продолжить разговор, который отнимал у нее последние силы:

— Но ты должна выжить любой ценой, — заговорила она. — Ради того, чтобы улыбнуться солнцу, которое растопит эту ледяную ловушку и вновь придаст жизни смысл.

Круглова впала в истерику. Она заорала:

— Все, что ты говоришь — это полный бред! Я даже слушать этого не хочу! Открывай двери, немедленно, соплячка ты этакая! Я сама разберусь, что мне делать и как.

— Успокойся немедленно! — повторила Весюткина. — Это я должна плакать, а не ты.

Этажом выше раздался скрип двери, а затем топот ног. Николаев и Магамединов, спустившись по лестнице, встали рядом с Кругловой.

— Она, что там, закрылась? — спросил Максим Викторович.

Круглова шмыгнула носом и кивнула.

— Так это не проблема! — заявил Николаев. — Я сейчас эту дверь выломаю!

Павел Петрович схватился за ручку и резко дернул дверь на себя. В результате в руках у него осталась вырванная дверная ручка. Он выругался матом и проглотил ком, подступивший к горлу.

Весюткина улыбнулась, представив опешившего Николаева. Инга Вацлавовна сидела на полу, опершись правым плечом о двери. Она ужасно устала, физические и душевные силы покидали ее, оставляя после себя слабость, нежелание бороться и внутреннюю пустоту. Этот разговор для нее был настоящей пыткой.

Весюткина понимала, что ей нужно будет убедить друзей не предпринимать никаких попыток для ее спасения. Не стоит им напрасно рисковать своими жизнями. Смысла в этом нет никакого.

А значит, она должна держаться. Она еще нужна умирающим. Не зря же она приготовила девять уколов с быстродействующим ядом и пять уколов с наркотиком, гарантирующим, пускай не быструю, но приятную смерть. Не всем, конечно, хватит, но хоть кто-то напоследок почувствует себя счастливым.

— Остановитесь и замрите! Если вы попытаетесь выломать дверь — я покончу с собой в считанные секунды.

— Что ты творишь, Инга! — закричал Магамединов. — Опомнись! Может еще не все потеряно, а ты уже бросаешься в такие крайности.

— Мне осталось три, максимум, четыре часа жизни. Скоро я начну превращаться в зверя. И я не хочу, чтобы вы меня запомнили с большим вздутым животом и неконтролируемыми звериными повадками. Прошу вас — ради меня, ради того, что я когда-то жила на земле, — примите верное решение и не дайте этой заразе атаковать вас. Во что бы то ни стало, остановите этот адский праздник смерти.

Николаев отвернулся от железной двери.

— Друзья, мне трудно это признавать, но она права: нечего нам там делать, — проговорил он. — Мы не имеем права подвергать себя риску. Мертвым и умирающим мы ничем уже не поможем, а вот живым еще понадобимся.

Магамединов отчаянным взглядом посмотрел на Николаева.

— Ты что такое говоришь? Мы оставляем ее в таком аду, что врагу не пожелаешь.

— Дурак ты, Магамединов! — громко сказал Павел Петрович. — Она не хочет твоей жалости и твоих соплей — она хочет, чтоб ее смерть была последней в этом чертовом списке смертей!

Магамединов от удивления раскрыл рот и несколько секунд молча смотрел на Николаева. Максим Викторович вспомнил свою первую встречу с девушкой в черном платье и с вороном на плече. Она тогда ему сказала: «Кто-то стер тебя из списка смертей. Видимо, у тебя появился сильный покровитель, определи его и наладь с ним связь».

— Я не понял! Повтори еще раз! — попросил Магамединов Николаева. — О каком списке ты говоришь?

Неожиданно на вопрос Максима Викторовича ответил пьяным и взволнованным голосом Погодин:

— Он говорит словами одного из героев книги «Вестница смерти».

Магамединов обернулся и увидел неизвестно куда пропавшего завхоза терапевтического отделения, который медленно спускался по ступенькам к ним на лестничную площадку.

Николаич и Игоревич совершили в определенном смысле подвиг. Вернувшись после неудачных поисков в пищеблок, они успели приготовить для всей больницы ужин. Работа оказалась нелегкой, но мужчины справились.

Время шло к ночи. Игоревич наводил порядок на кухне, а Николаич выкладывал из большой кастрюли в кастрюлю поменьше перловую кашу с тушенкой.

— Из терапии не пришли за едой, — сообщил Николаич, — и из ожогового отделения.

— Из терапии точно никто за едой не придет, — сказал Игоревич. — А вот из ожогового, я думаю, скоро подтянутся.

Николаич выгреб из кастрюли большой ложкой остатки каши, перевернул кастрюлю и застучал по ней ладонью.

— Надо нам с тобой, Игоревич, помощников на кухню искать. Одни мы тут не управимся.

— Может быть, не стоит добровольно на себя взваливать эту тяжелую работу?

— Я тебя здесь не держу, если хочешь — уходи!

— А Варвару свою ты собираешься дальше искать или же поискал и хватит?

— Я почти всех, кто сюда заходил, просил о том, что если они увидят где-нибудь Варвару, то пускай дадут мне об этом знать.

Игоревич осуждающе покачал головой.

— Нет! Так не пойдет. Нам с тобой самим хорошо бы обойти больницу, заглянуть в каждую палату и в каждый кабинет. Только тогда можно будет считать, что мы сделали все, как надо.

Николаич взглянул на Игоревича и подумал о том, какой же он все-таки странный человек.

— Тебе-то что до моей Варвары? Какая тебе разница, найду я ее или нет?

— О, как ты заговорил! — удивился Игоревич. — А раньше все меня за собой тянул. Пошли вместе искать.

Николаич в ответ устало махнул рукой.

— Это было раньше.

— Ну и как хочешь, — разозлился Игоревич. — А я пойду и найду ее. И женюсь на старости лет. Скажу ей, твой мужик на тебя плюнул, бросай его и выходи за меня.

— Иди-иди! — усмехнулся Николаич. — Ты даже не знаешь, как она выглядит.

— Ничего страшного, я ее по запаху узнаю, — ответил на это Игоревич. — От нее, скорее всего, борщом и жареными котлетами пахнет.

Николаич замахнулся пустой кастрюлей на Игоревича.

— Чего-чего ты сказал?! — заревел он, как медведь. — А ну, повтори!

Игоревич отступил на шаг назад.

— Спокойно! — закричал он. — Каждый сам выбирает, чем бы ему хотелось заняться.

— Умник, иди кастрюли мой! Помоешь, потом будем думать, что дальше делать.

Игоревич спиной уперся во входные двери.

— Хорошо, хорошо! Ты только кастрюльку на место поставь.

— Пойми, дурень, — ревел, не успокаиваясь Николаич, — нельзя кухню оставлять без присмотра. Кто-то здесь должен оставаться за старшего, иначе ее быстро разбазарят голодные засранцы. Растаскают все, что здесь лежит, — затем он немножко успокоился и добавил. — Вот такие пирожки, ёлки — палки!

Игоревич потер виски и спросил:

— Николаич, ты не чувствуешь, что дышать стало как-то тяжелее, словно кислорода здесь становится все меньше и меньше?

— Я сам об этом у тебя хотел спросить…

Николаев, Магамединов и Круглова уставились на Погодина, как на живого мертвеца. Он был похож на грязного, помятого двухметрового Кощея Бессмертного, по несчастному лицу которого было видно, что кто-то нашел его смерть в яйце и аккуратно приложился к ней ногой.