Мари не видела его. Не видела и не слышала. Она слишком легко взбежала на несколько ступеней в сквер, в аллею огромных лип в центре Большого города. И не удержалась. Слишком легкое сегодня настроение. Слишком ясное утро. Взлетела к верхушкам деревьев, вот что она сделала. Никого в сквере. Никого, кто бы мог увидеть ее, кружащуюся между огромных старых лип. Никого, кроме задыхающегося мальчика, который уже не был мальчиком. Да и не задыхался уже, пожалуй.

Никто не станет жалостливо цокать языком рядом с его холодным телом. Никто не будет причитать о том, какой он был еще молодой и полный сил. Пустой был этот взрослый, вечно хмурый мужчина. Никто не вздыхает рядом с такими серыми скучными людьми. Никто не причитает над теми, кто пуст внутри. Пуст и сух, словно дырявое ведро. И никто не узнает, каким когда-то давно он был – веселым мальчиком в толстых очках. Десять или десять тысяч лет назад. На его рабочий e-mail еще некоторое время будут падать письма и уведомления. Безответные. И мы закроем страничку этого мальчика. Пусть.

Мари, которая была девочкой десять лет назад, спешила к другому. Спешила, летела, бежала. И смеялась на бегу, вспоминая, как бежала к своему ангелу в первый раз. Опаздывая и немного нервничая. Как он взял в руки ее холодные ладони. Как спросил, почему она так замерзла. Девочка смеялась. Ведь она спешила к тому, кого научила летать. Это было легко. Она привычно скользила по самой поверхности жизни, удивляясь самой себе. Своему постоянству. Ее текст в мессенджер летел впереди нее: «Милый мой ангел, я рядом, пять минут…» и эмодзи-смайл.

Вдруг кто-то окликнул ее по имени. Какой знакомый голос… Она обернулась.

Имеет ли верность обратную силу? Распространяется ли она в прошлое? Вспоминая тех, кто был дорог когда-то, сохраняешь ли ты верность настоящему? Мари остановилась, услышав голос из прошлого. Несколько лет назад. Несколько счастливых недель. Она помнила этот голос и ласковые руки того, кто был этим голосом. И она не могла ничего сделать. Она была слишком легкой, чтобы держаться одного правильного пути. Она не думала о том, кого называла ангелом. Латте без сахара. Разговоры. Рука, которая коснулась ее волос и шеи. Дрожь ее тонких пальцев. Час воспоминаний, улыбок, забытых ласковых прозвищ и шепота, который отзывался где-то там, внизу. Внутри и чуть ниже сердца, где бабочки взмахивают крыльями и от этого разлетаются вдребезги благие намерения.

Мари поехала с ним. С его голосом, его ласковыми пальцами. И все ее бабочки внутри кружились и путались в словах песен, которые им когда-то нравились. И она осталась с ним до утра. Ты знаешь, что это значит. И ты знаешь, как это бывает. В нашей жизни. В твоей. Моей.

Это значит, что тот, кого она называет ангелом, ждал ее напрасно. А ты ведь понимаешь, что ждать и ждать напрасно – это как ссадина и удар ножом. Ссадина болит недолго, а нож… Нож часто – это необратимость.

Ты еще слушаешь? Бывает так, что терпение рвется, как ветхая сумка. Из нее валится на дорогу, в пыль все, что мы обычно прячем. Все, что скрываем даже от себя. А там, в дорожной пыли, наши разочарования, сомнения и обиды могут смешаться в одну уродливую кучу – ненависть. Я не люблю об этом говорить. Мне не по душе то, что случилось в парке. Когда милый не дождался своей девочки. Когда он понял, что не дождался, и почувствовал, почему. То, как изменились его глаза. И не стало больше милого ангела. Некого было называть милым.

И вот теперь, наконец, я снова возвращаюсь к верности. В тот момент, когда она смеялась над общими старыми и забавными воспоминаниями вместе со своим добрым, случайным и забытым другом, в тот момент, когда она перебирала своими тонкими красивыми пальцами густые и жесткие, почти забытые волосы на затылке того, кто был в ней этим летним вечером…

В тот самый вечер, взявшись за руки, взлетели между высоких деревьев старого парка двое.

Одного из них ты знаешь. Он не дождался своей легкой улыбающейся девочки. Он не первый, кто не дождался Мари. И не в первый раз. Я не буду судить. Но мне хочется узнать твое мнение. Был ли он прав, когда взял за руку другую девочку в этот вечер? Был ли он прав, когда сказал, что подняться вверх – это все равно что посмотреть вверх? Так же легко и даже легче…

Но только когда он показал своей новой знакомой темноволосой девочке с грустными глазами вверх, на веточку, до которой им вместе нужно было всего лишь дотянуться… в эту секунду в сердце Мари вошла острая ледяная игла. В сердце Мари, что бежала и почти летела на встречу к своему ангелу в этот вечер. Но не добежала и не долетела. И пропала легкость. Пропала, как будто и не было ее никогда. И кроны деревьев старого парка тоже пропали где-то в недостижимой высоте… Знала ли она, что потеряла? Знала ли она, что потеряла навсегда? Десять лет или десять тысяч лет назад. Это была первая потеря Мари. С тех пор Мари теряла. Теряла и забывала. Не меняясь. В конце пути стоял человек в черном костюме и шляпе с широкими полями. С его пальцев капала на холодный бетонный тротуар черная кровь. Это он назвал Мари сучкой в конце пути. И ты узнаешь всю историю от начала и до конца. В свое время.

Почему, спросишь ты, эта история про верность? Почему не про любовь? Потому что верность – это ключ, что открывает и закрывает все настоящее. Все по-настоящему важное. Если ты понимаешь, о чем я.

Из случайных текстов Сенсея

Глубина резкости. Это когда все, что вне фокуса, вне твоего внимания, теряет значение, теряет резкость и смысл. Чем старше я становлюсь, тем меньше эта глубина. Возможно, это такая растущая сосредоточенность. А может быть, наоборот, рассеянность. Но это очень важная величина.

Знаешь, снимая город, ты закрываешь диафрагму объектива, перекрываешь свет, оставляя минимальное для него отверстие. Так получается резкий до бесконечности кадр. А вот снимая портрет, впускаешь в объектив весь возможный свет, открываешь его максимально… чтобы получить узкое резкое пространство. Только глаза, только зрачки. Вот почему так, скажи мне?

Вероятно, человеку всегда недостаточно света? А городу хватает собственного? Все это спорно. Спорь.

Глава четвертая. Сенсей. Один

Дверь захлопнулась. Старый дом слышал этот грохот не раз. И услышит еще много раз. Сенсей не услышит. С рюкзаком и спортивной сумкой в руке он спускался по лестнице. Отполированные деревянные перила знакомо скользили под рукой. Привычно. Кофр с камерами и объективами ждал его на первом этаже. Старый кофр времен его активности. Обитые алюминием черные ободранные углы. Кофр ждет. К сожалению, никто и нигде не ждет его больше. Закончился день. Знакомый дом, в котором прошли двенадцать неплохих лет, перестал быть его домом. Сын его старого друга и коллеги продал квартиру, которую сдавал Сенсею. Сдавал – это очень условно. Сенсей платил от случая к случаю. Последние полгода не платил вовсе. Не ладились дела. Сенсей давно забыл, когда и как эти дела ладились. Не было учеников. Не было никого, кто бы мог помочь с этим. Новое время. Социальные медиа. Он понимал, что это значит. Он мог поговорить об этом. Так же, как о жизни на Марсе. Предположительно. Гипотетически. Он был человеком другой эпохи. Закончившейся безвозвратно с появлением Сети, гаджетов, цифровых камер.

В последний раз за ним со скрипом закрылась дверь подъезда. С каждым годом все больше вещей происходят с ним в последний раз. Это понимают многие, перешагнувшие сорокалетний рубеж.

Сенсей оглянулся по сторонам. Никого. Пустой двор, пустая жизнь. Пустые хлопоты. И он покатил кофр, поставив на него спортивную сумку. К фонтану. Это стало традицией.

Почему ничего не происходит? Что он сделал не так? Где в его долгой жизни он свернул в тупик?

Колодец, бывший когда-то фонтаном, был недалеко. Три квартала по тихим улицам старого города. Опустевшим улицам. Глядя на дома с заколоченными окнами, подъезды, рядом с которыми никто давно не парковал машин. Раньше здесь бегали дети, болтали старушки у подъездов, гуляли с колясками молодые мамы. Подростки кучковались со своими секретами и запрятанными от взрослых сигаретами у скамеек и баскетбольных площадок между деревьями за домами. Время. Совсем другое время. Как выброшенный на берег старый баркас с недоумением смотрит на далекое море, так Сенсей смотрел на недоступную сейчас для него бурную жизнь Даун-тауна. С огнями, музыкой, барами, деньгами. Все, что у него было, вошло в рюкзак за спиной и спортивную сумку, в старый кофр на колесах. Что, собственно, у него было?