- А когда мне было надо чего, я тырил, - не раздумывая, ответил Ваня.

- Ну, милок...

- Жди, когда тебе дадут! Разве дождешься? Стырю где придется - и рисую.

- Это, братец, воровством называется. Вот какая вещь, видишь ли!

- Карандаши-то?! - вытаращил глаза Ваня.

- Карандаши и все такое. Ты эти приютские замашки брось. Я буду давать все, что потребуется.

Ваня пригорюнился, потом сказал упавшим голосом:

- Если товара много - лафа, конечно.

Но тут же и утешил отца, настолько позабывшись, что впервые обратился к нему по-приятельски:

- А если у тебя не будет, ты не думай: я расстараюсь - чего не хватит!

Нечаянный этот порыв был отцу и страшен и восхитителен, обнажив перед ним все уродство представлений и всю непочатость простодушия ребенка...

Рагозин вспомнил это, пока рассказывал Кириллу о встрече с сыном на Волге.

Ваня сидел у отца в ногах, независимо поглядывая на гладко выбеленный потолок. Уже вторично доставил он в госпиталь заготовленные хозяйкой Рагозина кушанья и знал, что половину унесет назад: отец был настойчив в своих заботах о нем. Мальчик видел, какое место занял собой в существовании отца. Находя это чувствительностью взрослых, он, с некоторой гордостью за себя, поощрял ее и допускал даже ласку большого человека, раненного в сражении и нуждавшегося в помощи.

- Теперь мы с ним договорились жить вместе, - сказал Рагозин, одобряя Ваню взглядом. - И знаешь, Кирилл, к чему я прихожу после всей этой истории? Время-то у меня есть - размыслить. Вот мы радуемся, что идем к цели, которую хотим достичь. Думаю, радость станет еще больше, ежели мы нашу цель, которую предстоит достичь, хоть бы отчасти, что ли, отыскали в том, что уже нами достигнуто. Понял меня?

- Более или менее, - улыбнулся Кирилл.

- Ну да насчет отвлеченного я, знаешь, не очень... Я практически. Думаешь ты о человеческих отношениях в будущем? Думаешь. Так вот ты ищи такое в нынешней жизни, чтобы уже сейчас в тебе хоть немножко зажило из будущего, понял? Как бы тебе сказать? Ну... воплоти, что ли, свой план в живом человеке. В отношении своем к человеку, понятно? Чтобы практика была. А то ты будешь поклоняться своему желанию, скажем, коммунистического общества, когда еще общества такого нет. И привыкнешь поклоняться желанию. А от человека отвыкнешь. Верно? А ты его сейчас найди. Хоть немножко в человеке найди от будущего. И установи с человеком такую связь, как будто он уже наш идеал. Так? И чтобы таким путем действовал каждый. Тогда будет кое-что закрепляться из наших желаний будущего в нынешней жизни. Посев будет, понял?

- Понял. Но рецепт-то не ко всякому человеку приложим. Особенно теперь. Помнишь, ты мне сказал: какое время - такая политика.

- А как же! Ты умей найти такого человека, в котором немножко будущего есть. В труде его, в службе народу, еще в чем. И на нем учись. Практикуй свой идеал-то на человеке. Умей найти, - повторил Рагозин и опять остановил довольный взгляд на сыне.

- А ведь ты прав! - воскликнул Кирилл. - Я припоминаю в этом духе у Чернышевского: приближайте будущее, говорил он, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести.

- Видишь! Оно крепче, когда своей голове подпорку-то найдешь, - весело мигнул Рагозин, не отрывая глаз от сына.

Кирилл тоже посмотрел на Ваню.

Мальчик беспечно и сладко позевнул.

Кирилл спросил его, сдерживая невольную улыбку:

- Как же получилось, что сам ты ушел на флот, а товарища бросил? Мне ведь Павлик Парабукин рассказал, как ты его подвел.

- А я виноват? Меня военморы надули. Пашка знает. Мы помирились. Еще хотели с ним к вам идти.

- Ко мне? Зачем?

- А жаловаться.

- На кого?

- На отца на его.

- Чем это его отец провинился?

- А он из книжек Арсения Романыча пакеты клеит.

- Арсения Романыча? - вскрикнул Рагозин, оторвав от подушки голову и тотчас, с гримасой боли, медленно опуская ее назад.

- Арсений Романыч отдал свои книжки в одну библиотеку. А библиотека половину свезла в утиль. А Пашкин отец пустил книжки на пакеты. Пашка сам видел!

- Что такое, Кирилл, а? Ты сходи посмотри, - весь как-то затихнув, сказал Рагозин. - Не шутка - библиотека Арсения Романыча! Его нам грех обижать.

- Пойду сейчас же, - поднялся Извеков, - я давно хотел забраться к этим просветителям. Ты не тревожься.

Он взял с постели руку Рагозина. Петр Петрович придержал Кирилла, будто подыскивая на расставанье слово.

- У тебя жар? Ты со мной заговорился.

- Ничего. Баня здоровит, разговор молодит.

Он все не выпускал Извекова.

- Будут новости - сообщай. Понял?

Он ближе притянул Кирилла к себе.

- Тут должен меня навестить один товарищ. Я ему поручу разузнать насчет твоего дела. Он может.

- Моего дела?

- Ну да. О чем тебя Мешкова дочь просила.

Он вдруг хитро сощурился и шутливо оттолкнул Извекова.

- Чудак ты! - захохотал Кирилл.

- Да я не о Мешкове забочусь! Его песня спета. Я о его дочери. В ней-то, чай, малость какая есть от будущего? От твоего, скажем, будущего, а?

- Чудак! - смеялся Кирилл, неожиданно краснея и отступая к двери. - В Мешкове, это ты верно, от будущего ничего. Ну, а в настоящем он даже может пригодиться. Ты не поверишь: Мешков показал мне на Полотенцева!

- На жандарма? Да неужели? И ты не говоришь! Это, как хочешь, брат, за-слу-га!

- Расскажу после. Выздоравливай.

- Так ты прямо в утильотдел? - крикнул Рагозин вдогонку Кириллу, когда он уже вышел в коридор.

- Прямо туда.

- Выбери мне там что почитать, - кричал Петр Петрович. - Да не забудь для своей полочки тоже. Постарайся!

Отдел утилизации был частью того организма, который носил именование Губернского совета народного хозяйства и гигантский мозг которого насилу вмещался в гостинице "Астория", построенной на главной улице в совершенном духе законодательства "модерн". Трудно сказать, что по своему значению аппарат утильотдела составлял полушарие этого мозга. Но по объему он был едва ли не полушарием, и потому не мог найти достаточно места в ряду с другими отделами в "Астории", а получил особую оболочку по соседству с главной улицей, как бы на правах сепаратного мозга.

Здесь разнообразнейшие люди роились, как птицы на перелете. И, однако, они не в состоянии были своими усилиями исчерпать заботы о деятельности всего утильотдела. Во главе каждого его предприятия стояли собственные аппараты со своими густо роившимися людьми. Наконец, в фундаменте этого мироздания заложены были производительные силы: салотопня, фуражечный и столярный цехи, сапожная и пакетная мастерские. Чем ниже спускалось строение от вершины к основанию, тем реже были людские рои, и где-нибудь в салотопне, у мыловаренного котла, или в сапожной, где стегались суконные голенища из армейского сырья, было совсем малолюдно и тихо.